Но вот однажды Йоханнес приходит с вестью, что в селе Рандан Бату должен состояться обряд погребения. Это совсем недалеко, за лесом, и мы сразу отправляемся в путь, хотя и без особой надежды.
Как только мы преодолели тенистые заросли, увидели похоронную процессию. Восемь парней несли на носилках обернутый в красные платки гроб. Однако это еще не было торжественным траурным шествием. Под громкие крики они подбрасывали его вверх, затем делали несколько шагов назад. Все это для того, как выяснилось, чтобы обмануть злых духов. Я удивился тому, как ладьеобразная крыша над гробом выдерживала такое грубое обращение. Впереди шли гуськом восемь девушек, совершенно не обращая внимания на бешеные усилия парней прогнать духов. «Девичий кортеж» двигался с достоинством, лица словно каменные, как того требовал обряд. На густых черных волосах девушек красовались роскошные «золотые» шапки из цветной бумаги, похожие на короны. Сами в черных одинаковых блузках и длинных саронгах, волочившихся по земле, ярких, разрисованных цветами, птицами и диковинным орнаментом. А впереди девушек скакали мальчишки на картонных лошадях.
Вскоре мы достигли Рандан Бату, и гроб водрузили на высокую веранду «домика для усопшего». Плакальщица заняла свое место. Как только ритуал погребения продолжится, она пронзительным голосом выразит боль по ушедшей соплеменнице. Но сейчас плакальщица курит сигарету и поправляет крышу домика, чтобы не мешала потом работать.
Домик для усопшего строят лишь для того, чтобы на несколько дней торжества приютить покойника. После этого его временную обитель забросят, как и домики, служащие пристанищем для гостей.
Я узнал, что умерла простая крестьянка по имени Нэ"Тэкок, а в жертву будет принесено лишь десять буйволов. Гостеприимные участники принесли извинения за столь скромное торжество. Однако не без гордости подчеркнули, что у них состоялось уже шесть церемоний в честь покойницы. Я присутствовал при седьмой и последней. Нэ"Тэкок умерла всего лишь год назад. И, следовательно, церемонии прошли друг за другом почти до непристойности поспешно. Жертвенных буйволов должны были умертвить уже на следующее утро...
Томатэ по ранжиру
В деревне Рандан Бату жертвоприношение свершалось сравнительно гуманно. Как только мальчишки наполняли свои бамбуковые трубочки кровью и животное умирало, тушу отволакивали в конец ритуальной праздничной площади и разрубали. Тораджа — прирожденные мясники, они точно знают, каким образом разделать огромную тушу. Мясо разрезается на куски величиной с кокосовый орех. Головы буйволов ставят в ряд, сверху на них кладут убитых свиней, тоже принесенных в жертву, хотя и без особых церемоний.
Рядом в бамбуковых хижинах сидят на корточках приглашенные на праздник гости и сквозь щели в хрупких стенах жилищ с достоинством наблюдают за тем, как совершается ритуал жертвоприношения...
Старинные причитания над усопшими — «бадонг» — при обряде похорон продолжаются долгие часы. Монотонная и в то же время волнующая мелодия придает церемонии какое-то возвышенное настроение. Свирепый спектакль жертвоприношения уже забыт. Бадонг исполняют на манер католического песнопения. Стихи в честь скончавшихся складываются из многих сотен строф. Каждая строка имеет восемь слогов, а слог состоит из одного гласного звука. Часто вторая строка повторяет другими словами мысль первой. Эта многоречивость ведет к искусной игре слов, рождает яркие образы.
Миссионер Ван дер Вээн перевел немало таких песен на английский язык. В одних слышится боль прощания с ушедшим; в других прославляются его замечательные качества, героические деяния, примерная жизнь. Нередко дается восторженное описание родословной вплоть до божественного происхождения. Вряд ли сегодня даже какой-нибудь сумасшедший диктатор мог бы мечтать о таком вот высокопарном некрологе: «Его создали боги, когда спустились на землю. Его жизнь — это великолепные дела и мудрые мысли. Душа его, словно стройная пальма, поднимается до самого неба и достигает небесной тверди. Большая Медведица берет усопшего за руки, Плеяды обнимают его, Звезды прижимают к себе».
В жизни тораджа созвездия Большой Медведицы и Плеяд играют важную роль. Сроки посева риса определяются только по расположению светил. И они же — благожелатели усопшего — посылают на землю дождь.
Во время похоронного обряда имя покойника никогда не упоминается. Если умер мужчина, то его называют «Большой солнечный луч», «Корона небесной тверди», «Блик молнии»... А женщин — «Принцесса, спустившаяся с неба», «Она, объявшая все моря», «Мореподобная»...
Слово «бомбо» (бес, дух) не произносится. Иначе злые духи не дадут покойнику попасть в «пуйа» (страну духов).
Однако не столько ритуал жертвоприношения и пышность обряда говорят о том, какое большое место в сознании тораджа занимает сама смерть, сколько именно причитания.
Во время моего следующего приезда хоронили женщину по имени Лай Банни. Ритуал был скромным, погребение, так сказать, второго класса. Но я тогда в первый раз услышал многочасовое ночное причитание. Церемония проходила высоко в горах, где не было селений, стояли лишь отдельные постройки. Поля здесь малы и скудны. Гостиница тоже скромная — убогое, без пола, строение из пиленого бамбука. День был тусклый, дождливый, и я удивился, насколько холодно может быть на тропическом острове вблизи экватора. Обряд погребения, как и всегда, шел медленно. Долгие часы хозяева и гости смотрели куда-то отсутствующим взглядом. Но, чтобы увидеть ритуал раздачи мяса, я должен провести ночь здесь, под дырявой крышей.
Впрочем, мы были, пожалуй, чересчур избалованными гостями. В хижине, где нам предоставили кров, нас угостили вареным рисом, который принесли в большом жестяном тазу. Каждый ел руками, и вскоре ничего не осталось. К рису подали обжаренную свинину, лучшие куски — мне как гостю. Я успел незаметно выкинуть через щели в стене некоторые «деликатесы» из жира и щетины — и вездесущие собаки тут же их подобрали. Затем я улегся на сухие пальмовые листья, ими же и укрылся...
Дождь прекратился, но зато поднялся холодный ветер. Ночью я проснулся — с места совершения ритуала слышалось многоголосое пение. Я разозлился. Там, в темноте, происходит действо, неизвестное почти никому из европейцев, а Йоханнес храпит, и меня никто не предупредил. Я схватил его — может быть, немного грубо — за плечо и стал трясти, пока он не приоткрыл заспанные глаза. Я показал в направлении, где слышалось пение: «Что там такое?» — «Бадонг»,— ответил он обиженно, как будто мы пришли сюда, чтобы отсыпаться, а не изучать местные обычаи.
Полянка, где совершались ритуалы, находилась в лощине. В самой глубокой ее точке высился столб, к которому было привязано жертвенное животное. Вокруг стояли мужчины, образуя большой «хоровод». Женщины и дети — так же, как и я,— оставались зрителями. Мужчины завернуты в саронги — большие платки, которые служат им, в зависимости от настроения и погоды, и пиджаком, и кофтой, и чалмой. Во время пения мужчины приглушали голоса, как бы боясь всколыхнуть тишину ночи. Когда песня резко обрывалась, танцовщики замирали на месте.
Ни дирижера, ни запевалы я не увидел. После нескольких минут паузы певцы одновременно начинали новую песню. Танцевальные движения тоже менялись, но я не заметил, чтобы они повторялись одновременно двумя танцующими. Участники траура напоминали мне стаю птиц в полете, которая, как и стадо зверей, на полном ходу в долю секунды может круто повернуть в другую сторону. И в племени каждый человек занимает свое определенное место, унаследованное от отца, неважно, был тот рабом или хозяином. Строгий Адат точно предписывает ему, когда и как он должен действовать. Любое своеволие осуждается как нарушение Старого Обычая.
На следующее утро были умерщвлены и разделаны несколько буйволов. Погода улучшилась, выглянуло из-за туч солнце. Танцовщики снова превратились в убогих, неопрятных и малоразговорчивых крестьян. Я раздал им последние сигареты. Мужчины предложили мне попробовать местный табак, который оказался довольно приятным.
После обеда площадь для ритуалов заполнилась гостями. Мужчины и женщины приходили раздельно. На бамбуковых носилках мужчины несли подарки — живых свиней и собак, мясо которых для местных жителей — лакомство. Я вспомнил, как в первый раз меня настойчиво угощали в хижине, и поэтому готовился к трапезе со смешанным чувством.
На краю площади специально для торжеств соорудили помост шестиметровой высоты. Тораджа называли его «бала казн». На него и были водружены совместными усилиями под одобрительный шум четвертованные животные. Наверху мужчина разрезал их на порции, которые оказались гораздо скромнее, чем в Ран-дан Бату. После того как туши были разделаны, мужчина с помоста произнес довольно длинную речь. «Приветствие,— пояснил Йоханнес,— сотня фраз с одинаковым смыслом». Затем последовала раздача подарков, оратор бросал кусок мяса и выкрикивал чье-нибудь имя: «Для Палинги!», «Для Ромоелаиу!», «Для Нэмани!»... Такая работа требует ума и великолепной памяти, чтобы соблюсти точную последовательность раздачи, не нарушая иерархию людей в племени. Гостей было около двухсот человек, но мужчина знал свое дело блестяще. Люди сидели на корточках полукругом возле помоста. Тот, чье имя называли, неторопливо поднимался, с достоинством подходил и принимал мясо.
