Среди гостей я увидел пожилого человека, выразительное лицо которого было мрачным. Когда раздатчик почти сотым выкрикнул и его имя — Каладин, мужчина только усмехнулся. Возможно, он и пришел на это торжество лишь для того, чтобы удостовериться, не понизили ли его в «звании».
Пару дней спустя я с восхищением рассказывал своему знакомому Салу-рапе об уникальной памяти раздатчика. Но тот лишь недоуменно пожал плечами: «Каждый ребенок знает ранжир людей племени. Это никакая не заслуга».
И все же, если человек на помосте ошибется, сорок второго по счету, например, выкрикнет сорок пятым? Тогда, сказал Салурапа, это было бы более неприятное происшествие, чем, скажем, в Европе нарушение протокола при государственном визите. Злоумышленнику пришлось бы услышать сердитые выкрики потерпевшего, вроде «баратитик!» — «чтоб ты стал карликом!» или «та боло!» — «чтоб тебя пронесло!». Впрочем, он мог бы наладить отношения с потерпевшим искупительной жертвой — несколькими курами или свиньями.
Итак, раздачей мяса закончилась торжественная часть церемонии, и началось всеобщее пиршество. Слава богу, собак «а-ля тораджа» мне не преподнесли, зато «туаг» — бродящее пальмовое вино — лилось рекой.
Но вот и ритуальный луг опустел, лишь несколько ребятишек да собаки выискивали что-то в отбросах. Шкуры жертвенных животных обычно натягивали на рамы для высушивания. Готовили для продажи самые дешевые — серые или коричневые шкуры буйвола («тэдонг»). Пятнистые, бело-черные («тэдонг бонга») — уже в десять раз дороже.
Люди с благоговением рассказывали об одном «томатэ», когда пять «тэдонг бонга», что стоит, примерно, шесть тысяч марок ФРГ, было отправлено в «страну духов», а кроме того — много простых «тэдонгов», десятки свиней, несчетное количество кур, риса, вина... Приличный «томатэ» может разорить семью.
Если умирает раб или бедняк, то, по правилам, достаточно, чтобы родственники «накололи» куриное яйцо на бамбуковую изгородь вокруг свинарника — это символ жертвоприношения. Однако чаще всего близкие не допускают такого позора. Может прийти сосед и сказать: «Ваш отец был моим другом. И чтобы он не отправился нищим на тот свет, возьмите буйвола». Такое предложение никогда не отклоняется, но «подарок» необходимо в будущем возместить: отдать такого же буйвола, участок рисового поля или отплатить многодневным трудом.
Имущество и собственность усопшего делятся между детьми соразмерно числу буйволов, принесенных ими в жертву. Если старший сын отдал десять буйволов, а младший — только одного, то и наследство первенца в десять раз больше.
Если детей у умершего нет, то вопросы наследства решаются вначале «внутренним кругом» родственников и друзей, затем — «внешним», и опять-таки в пользу буйволожертвователей. Однако правительство запретило такой вид наследования, и теперь признается лишь личное завещание. Но Адат племени тораджа сильнее законодателей в далекой Джакарте. Кроме того, считают, что покойник сам предпочитает Старый Обычай — ведь благодаря ему на последнем «празднике» будет много буйволов. Когда течет их кровь, тораджа словно ощущают близость потустороннего мира. А деревянная голова буйвола над входом в дом свидетельствует о знатности хозяина.
Во время праздников буйволов привязывают к «симбуангам» — мегалитам. Сейчас тораджа, может быть, последние из строителей этих мегалитов — огромных каменных надгробий, предметов культа, являющихся, вероятно, напоминанием о каких-то достопамятных событиях. Их находят в различных частях планеты, главным образом на побережьях морей и океанов. Объясняют их по-разному и все чаще говорят о существовавшей некогда общей мегалитической культуре. Она, вероятно, пришла в Индонезию двумя волнами: в каменном веке оставила после себя каменные столы, сиденья, террасы, пирамиды и выложенные большими плитами места собраний; в бронзовом веке от нее остались каменные склепы и гробы, иногда высеченные из цельного куска скалы.
До сегодняшнего дня тораджа ставят мегалиты вместо памятников наиболее выдающимся людям. Такие камни, высотой до пяти метров, по форме иногда напоминают растение мандрагору и ставятся в центре «рантэ» — ритуальной площадки. Нет, наверное, ни одной деревни без «рантэ» и «симбуанга».
Свои дома тораджа строят всегда на удобных местах: возле рисовых полей, на берегах рек, у родников. Однако для «рантэ» они выбирают самое красивое место. Часто жертвенные камни порастают мхом и выглядят весьма почтенно. Но это не так, ведь самые гигантские из них воздвигнуты после второй мировой войны. И сегодня иногда можно наткнуться на свежевыкопанные ямы под новые мегалиты. Самое сложное — доставить многотонные камни на место, для чего собирается все мужское население деревни.
Под взглядом деревянного человека
Мы возвращались пешком, из очередного похода, и Йоханнес, предпочитавший отцовский джип своим ногам, запросил передышки. Мы так и сделали, как только увидели «рантэ».
Горы Тана-Тораджа достигают высоты трех тысяч метров. Здесь джунгли и луга часто прерываются отвесными стенами скал, которые тораджа избрали в качестве места погребений соплеменников. В скалах они вырубают подобие склепа («лианг»), ход в который всегда прямоугольный, изредка квадратный. Размер выбирается такой, чтобы человек мог лишь вползти туда и втащить гроб, но внутри пещера довольно широкая. В семейных склепах наиболее чтимых покойников размещают в глубине пещеры.
Строительство «лианга» может продолжаться годы, потому как скалы в основном сложены из твердых пород — гранитов и гнейсов; они хорошо противостоят разрушительному воздействию погоды. К тому же здесь одновременно могут работать, не мешая друг другу, не более двух мужчин. Конечно, «лианг» могут позволить себе лишь богачи, а умерших бедняков либо бросают в ущелья, либо просто зарывают в землю.
К склепу возводят шаткую лестницу из бамбука, по которой и затаскивают общими усилиями гроб внутрь, после чего прямоугольный вход запирается деревянным щитом, украшенным орнаментом — головой буйвола или чем-нибудь подобным. Траурное убранство, стоявшее над гробом, носилки, на которых было принесено тело, головной убор покойного — остаются у подножия скалы.
Немало могил охраняют вырезанные из дерева человеческие фигуры — тау-тау. Некоторые — в натуральную величину, другие — ростом с ребенка, но не меньше. Мужчина похоронен или женщина — видно по одежде. Глаза у фигур, выточенные из черного или белого камня, производят странное впечатление.
«Тау» переводится как «человек», «тау-тау» — «люди». О смысле этих идолов мнения расходятся. Одни туземцы считают, что «тау-тау» защищают последнюю обитель покойников от «бомбо» — злого духа, который совершает набеги на кладбища.
Другие уверены, что «тау-тау» служат памятниками умершим, и не более. Однако отнюдь не каждый покойник приобретает своего «тау-тау». Это зависит и от его собственного желания, и от степени почитания родственниками. Поэтому многие могилы не имеют деревянных фетишей.
Первый раз я увидел «тау-тау» женского пола во время ритуала с ночным пением. Хотя сама покойница была маленькая и худощавая — об этом свидетельствовал размер гроба (впрочем, могильщики иногда подгибают умершему ноги), однако ее «тау-тау» была в натуральную величину, и за время совершения ритуала она не разлучалась со своей госпожой. Когда возле «Дома могил» шли ритуальные танцы мужчин вокруг гроба усопшей и неслись ужасные причитания плакальщиц, «тау-тау» тоже танцевала и причитала, гордо восседая на плечах крепкого мужчины, а возле скромной скальной могилы стояла словно на карауле, пока не закончились церемонии. На нее была надета юбка из лыка и синяя, глухо застегнутая кофточка. Голову обтягивал красный платок, на котором двумя белыми полосками с черными точками посредине обозначались глаза. Вместо пояса — узкий фартук из монет. Это были действительно старые, тусклые монеты. «Тау-тау» прикрывал нарядный зонтик, справа от нее стоял огромный, прислоненный к стене гонг, возвещавший начало каждой новой стадии церемонии.
На скальных кладбищах стояли десятки «тау-тау». Крыши из камня защищают их от дождя и солнечного света, но тем не менее одежда с течением времени истлевает нее приходится менять.
Между прочим, даже старые тораджа не всегда могут точно указать, какая статуя какой могиле соответствует. Забыли своих хозяев многие «тау-тау»!
Особо выдающимися — по числу статуй и по высоте утесов — считаются два кладбища: Лэмо и Лонда. Однако и неизвестные нам, заброшенные кладбища оказывались жутковатыми. Йоханнес, «на-ходу-спящий-проводник», был все же мастером выискивать такие скальные могилы. Он с усердием сыщика выспрашивал крестьян, пастухов, школьников, а затем вел меня сквозь заросли, которые едва ли выбрал бы в качестве последнего прибежища разумный туземец, и мы вдруг натыкались на прекрасное кладбище. Не каждое удавалось снять. Так, один нависающий утес спрятал свои могилы за водопадом. Под другой выступающей скалой мы встретили сразу пару «тау-тау». Они стояли между несколькими человеческими черепами и останками. На них была жалкая одежда, неухоженная и растрепанная. У одного в руке были зажаты куски бумаги, похожие на деньги. Другого украшал тропический шлем, на передней стороне которого был нашит крест из красной материи. Наверное, шлем защищал от экваториального солнца голову некоего миссионера, и наверняка очень давно, так как уже несколько десятилетий назад вышли из моды такие шлемы, без которых европейцы раньше не представляли себе жизнь в тропиках.
