Владимир Прохорович!
Вы просите, чтобы я подробности нашего плавания и вообще все, что я помню об этом случае и об остальных членах экипажа… Последующие годы были характерны многими эпизодами, которые неизбежно следуют за боевыми вылетами самолетов, особенно в минно-торпедной авиации. Но этот случай остался в памяти до мельчайших подробностей и не изглаживается даже десятилетиями. Видимо, только боевая молодость и потрясающие переживания оставляют такой след.
Я не знаю, как это получится у меня в письме. Много легче было бы мне это сделать в непринужденном разговоре. Однако попробую.
Это было в самом начале Великой Отечественной войны. Когда не был еще приобретен достаточный опыт ведения боевых действий, а летчики не имели навыков вождения самолетов над вражескими объектами в условиях интенсивной противовоздушной обороны. Это было то время, когда каждый наш человек и мысленно и действенно перерождался в бойца, еще, быть может, полностью не сознающего, каким тяжелым бременем ляжет война именно на его плечи.
Ровно в 7.00 утра 23 июня 41-го года эскадрилья бомбардировщиков ИЛ-4 взлетела с аэродрома Владиславовка с гаданием разбомбить склады горючего и фашистские корабли, сосредоточившиеся в порту Констанцы. Наш самолет (хвостовой № 3) — я был на нем штурманом — был правым замыкающим в правом звене, которое вел капитан Скориков. Мы несли в люках по десять стокилограммовых бомб. Был ясный солнечный день...»
Далеко внизу в голубой дымке проплыл Симферополь, эскадрилья миновала мыс Лукулл, и теперь внизу расстилалась сияющая поверхность Черного моря. Вскоре показался берег. С каждой секундой он принимал все более четкие очертания, темнел, как бы проявлялся. Справа хорошо был виден огромный золотистый пляж, усеянный человеческими фигурками. Этот берег жил еще мирной жизнью, враг, видно, не ожидал так скоро советской авиации. Впереди на земле курс эскадрильи пересекло полотно железной дороги, а слева виднелась огромная бухта — военный порт. У причалов стояли пришвартованные корабли и транспорты. За бухтой лежал город, а левее бухты — основная цель эскадрильи: замаскированные, но все же отчетливо блестевшие под солнцем круглые пятаки огромных резервуаров с горючим.
Враг молчал, хотя эскадрилья должна была быть хорошо видна в синеве летнего неба, она шла всего на высоте 6 тысяч метров.
Эскадрилья развернулась над сушей. Теперь цель оставалась слева и сзади. Еще перед вылетом был разработан именно такой прием: на цель выходить с суши, чтобы, отбомбившись, не меняя курса, уходить в сторону моря, к своим берегам, чтобы самое минимальное время находиться под огнем противника.
Первыми открыли огонь корабельные зенитки, его подхватили береговые батареи, потом забухали тяжелые зенитные орудия, опоясывавшие город. Взрывы снарядов завихрились вокруг эскадрильи, развертывающейся влево для выхода на боевой курс. Огонь усиливался, перешел в шквал. У самолета с хвостовым номером «три» было самое невыгодное положение в строю: его путь был самым длинным по курсу и ему надлежало дольше других самолетов идти под огнем. Рука штурмана уже лежала на кнопке бомбосбрасывателя. Бомболюки открыты. Цель медленно приближалась к перекрестью прицела. Ни пилот Юр, ни штурман Левинсон не заметили, что огонь зениток прекратился.
— Под нами истребители! — крикнул из своей кабины стрелок-радист Кузнецов.
И почти одновременно сзади раздалась первая пулеметная очередь. Застучал и пулемет Кузнецова. Самолет качнулся влево, а в прицеле штурмана все покатилось вправо, и он крикнул пилоту:
— Вправо, Вася! Правее!
И. Левинсон: «Я отчетливо помню, как он почему-то ответил мне: «Не кричи так сильно».
Пилот отвернул чуть правее. В прицеле штурмана все покатилось влево, и цель поползла к вертикальной черте прицела. Пули щелкали по фюзеляжу и плоскостям, оставляя черные точки пробоин.
Пулемет Кузнецова продолжал строчить, но ни пилот, ни штурман не видели, с кем он ведет бой: их внимание целиком захватили последние секунды боевого курса.
— Даю! — услышал Юр голос штурмана откуда-то издалека, глухой и неясный.
— Давай, — ответил пилот штурману, но сам не услышал своего голоса. А может быть, он и не ответил, а только подумал так, но это все равно что ответить.
Левинсон нажал кнопку бомбосбрасывателя. Из люков выпали 10 длинных бомб. Несколько мгновений они летели параллельно самолету, с одинаковой скоростью, затем наклонились и, убыстряя свое падение, скрылись из глаз. Бомбардировщик качнулся, как бы подпрыгнул вверх, но Юр сразу же удержал его на рулях...
И. Левинсон: «В последний раз ткнулся я в резиновое кольцо окуляра оптического прицела и уже через плексигласовый фонарь возбужденно глядел на огненные вспышки взрывов».
Впереди на большой скорости уходила отбомбившаяся эскадрилья, а внизу полыхали взрывы, взлетали обломки, багрово-красное пламя вперемешку с густым черным дымом огромным столбом взметнулось к небу, огненной лавой упало назад, вниз, разрастаясь сплошным костром. Огненным морем запылали склады горючего, забушевал пламенем порт.
Юр прилагал все усилия, чтобы не отстать от эскадрильи, уходившей из зоны поражения, но к «тройке» уже привязалась стая «мессершмиттов».
Бой одного бомбардировщика с целой стаей истребителей ничего хорошего не сулит. Бомбардировщик — машина тяжелая, не такая уж быстроходная и поворотливая и представляет собою прекрасную цель для истребителя, самолета маленького, быстрого и юркого. Вести бой одному против эскадрильи «мессеров» было немыслимо. Здесь не выиграешь ни на технике пилотирования, ни на хладнокровии. А избежать боя было невозможно: «мессершмитты» обстреливали бомбардировщик с хвоста, и пулемет радиста Кузнецова строчил без перерыва но он один не мог отбить атаки целой эскадрильи истребителей, а в зону огня пулемета штурмана «мессеры» не входили.
И. Левинсон: «В это время самолет резко затрясло. Раздалось что-то вроде треска, и передо мной из-под нашего самолета вверх взмыл истребитель. Он очень хорошо уложился в кольцо прицела пулемета, и я нажал на спусковой крючок своего «шкаса». Раздалась непривычно длинная пулеметная очередь. Истребитель задымил и, оставляя густой черный шлейф, резко и почти вертикально пошел вниз. Дальше наблюдать за ним не было возможности, так как нужно было следить за воздухом».
Это была очень удачная и быстрая победа. Остальные истребители рассыпались в стороны, и только один не отставал от «тройки». Он кинулся в сторону, отлетел далеко, свечкой взлетел вверх, развернулся и, открыв бешеный огонь, сверху вниз помчался в новую атаку. Пули защелкали по бомбардировщику, прошли по кабине летчика, хлестнули по приборам. Брызнули осколки стекол. Юр пригнул голову к коленям.
Бомбардировщик качнулся. Очередь врага была не смертельной для бомбардировщика, но достаточно точной: пули повредили приборы, вывели из строя правый элерон, прошлись по фюзеляжу, по хвостовому оперению. Самолет кинуло влево, накренило. Не успел Юр справиться с опасным креном, как новая очередь прошила конец правой плоскости, и он, точно срезанный гигантской бритвой, отвалился, повиснув на нижней обшивке.
Самолет еще слушался рулей, и Юр, спасая бомбардировщик от пулеметных очередей, бросал его из стороны в сторону. Подраненный самолет маневрировал тяжело. Он сбавил скорость, все больше отставая от эскадрильи, и со снижением шел к морю. Видя легкую поживу, «мессершмитты» накинулись на одинокий самолет, ведя поочередно атаку с хвоста. Но больше всех досаждал этот нахальный ас.
И. Левинсон: «Я отчетливо помню его вытянутое лицо с усами и правую руку без перчатки на баранке. Все это было видно очень хорошо, так как истребитель прошел левее нас с большим правым креном и почти рядом...»
Резко отвернув в сторону, ас пошел в новую атаку с хвоста. Фашист попался опытный. Одну за другой он выделывал фигуры высшего пилотажа, умело выходил из-под обстрела, удачно выбирал позиции и снова атаковал израненный самолет, нападая на него снизу, сверху, сбоку. Ас не рисковал, не лез в атаку очертя голову, а выбирал позиции наименее опасные для себя, пулеметным огнем разрушая самолет. Конец правой плоскости отвалился совсем. От новой очереди что-то треснуло в левом моторе. Машина повалилась на левую плоскость, теряя высоту, завиражила влево.
— Левый мотор заклинило! — доложил пилоту штурман. — Знаю, — ответил Юр.
А «мессер» уже заходил в хвост израненного бомбардировщика. Это самое опасное положение: назад стрелять нельзя, мешают свои же рули. Сзади машина беззащитна. Единственный выход из такого положения — резко отвернуть в сторону, сбить прицел врага и самому перейти в нападение. Но израненный бомбардировщик был неспособен на это. Уцелевший альтиметр показывал триста метров высоты и продолжал, фиксировать падение.
