— Как же назвали этот необычный прорыв?
— В те дни в Петропавловске проходило совещание ученых, и потому назвали его «Прорыв Совещания». А потом,— Виноградов тяжело вздохнул,— нанесли мы на карту имена моих друзей. Ледник Будникова и ледник Андрея Иванова. Саня умер после работы на Толбачике, Андрея убило раскаленной бомбой у кратера Ключевской...
Мы молчали. Я листала каталог ледников Камчатки, отмечая знакомые имена: ледник Тушинского, названный в честь известного исследователя лавин и селей, ледник Тронова, носящий имя старейшины гляциологии, ледник Пийпа...
Подумалось: как ценно, что не прерывается историческая память науки...
Через несколько дней после полета на Як-40 мы снова поднялись в воздух. Теперь уже на вертолете — предстояла посадка на вулкане Козельском, в лагере гляциологов.
Однако в верхнем лагере приземлиться не смогли: дул сильный ветер. Мелькнула одинокая крыша — и вертолет пошел к нижнему лагерю. Мне вспомнился рассказ Виноградова о том, как однажды здесь, на леднике Козельском, вертолет высадил их вдали от домика — там, где удалось сесть. И гляциологи, оставив тяжелые приборы, ушли в верхний лагерь. Долго искали этот домик — и не нашли! Его засыпало четырехметровым слоем снега... Пришлось идти в нижний лагерь. А когда вернулись за приборами — их не было. Сдул ветер. «Вот вы спрашиваете,— заметил тогда Виноградов,— что приводит к возникновению современных ледников на Камчатке? Высокая снежность, «преглубокие снеги», как писал Крашенинников. Но надо сказать,— добавил ученый, склонный к точности,— снежный покров полуострова до сих пор является наименее изученным объектом природной среды».
Нижний лагерь был разбит у подножия ледника, на высоте 800 метров. Вертолет сел, подняв метель из листьев. Густые заросли желто-зеленого ольхового стланика окружали площадку, сквозь них была протоптана широкая тропинка. «Зеленый проспект»,— шутили ученые, направляясь к домику. Виноградов гостеприимно улыбался: он был здесь хозяином, ему хотелось как можно лучше встретить гостей, участников семинара, показать, наконец, настоящий камчатский ледник не с высоты, а вблизи и, быть может, продолжить разговор, который уже несколько дней шел в стенах Института вулканологии.
На семинар приехали ученые, работавшие на многих ледниках не только нашей страны, но и мира. Владимир Михайлович Котляков, заведующий отделом гляциологии Института географии АН СССР, Игорь Алексеевич Зотиков, геофизик, в честь которого назван в Антарктиде ледник, Владимир Игоревич Бардин, полярник, проведший не один сезон на ледяном континенте, Наталья Николаевна Дрейер, одна из составителей атласа снежно-ледовых ресурсов мира, Глеб Евлампиевич Глазырин, исходивший вдоль и поперек ледники Памира и Тянь-Шаня, Георгий Саркисович Вартанов, большой знаток ледников Кавказа, и многие другие.
Я слушала сообщения ученых, пыталась разобраться в схемах и формулах, что чертили мелом на доске докладчики, и постепенно начинала понимать, что жизнь камчатских ледников гораздо сложнее черно-белой графики моего первого зрительного восприятия. Оказалось, что ледники полуострова удивительно разнообразны по форме. Есть ледниковые шапки, но они превращаются в пояса, стоит только вулкану оживиться. Есть кратерные ледники — они заполняют кратеры потухших или слабо активных вулканов. Есть кальдерные, звездообразные, каровые, долинные... Но благодаря непосредственному соседству с вулканами камчатские ледники имеют общие специфические особенности: они динамичны; запылены песком и пеплом, а бывает, прикрыты толстым чехлом из шлака, пепла и вулканических бомб — «чумазые» ледники, как заметил кто-то из ученых; зимой при сильных извержениях и глубоком снеге легко образуют грязево-селевые потоки; они, ледники, постоянно питают термальные источники.
Выходит, изучение камчатских ледников имеет не только теоретический, но и сугубо практический интерес. Это инвентаризация законсервированной пресной воды, это возможность понять изменение климатических условий, это прогнозы, в будущем конечно, извержений, селей, запасов термальных вод. Вот насчет прогнозов особенно горячо говорили ученые. И даже сейчас, поднимаясь к языку ледника Козельский, развивали эту тему, вспоминая
Исландию, Аляску и Новую Зеландию — те немногие районы мира, где соприкасаются проблемы вулканизма и оледенения.
...Приледниковая земля. Черная, засыпанная шлаком долина — следы извержения Авачи. Сухие ползучие растения уже кое-где скрепили эту движущуюся под ногами осыпь. Повсюду круглые вулканические бомбочки, пористые куски пемзы, огромные острые глыбы. Ветер катит мелкие камешки вниз по склону. Шорох камней и шум потока — единственные звуки в этой безжизненной долине.
Ледник все ближе. Он уже не кажется белым полотнищем, взметнувшимся над черной долиной. Уже можно рассмотреть серые пятна на его боках, впаянные в лед глыбы горной породы, крупный зернистый снег. Уже слышен тонкий перезвон бегущего где-то ручейка... Гляциологи присаживаются на прогретые солнцем камни, и снова вспыхивает разговор.
— Если пробурить всю толщу ледника, можно по слоям пепла узнать историю извержения этого вулкана. Более того — тогда можно предположить, что будет происходить завтра...
— А сток воды ледника? Вот чем надо заняться. Куда этот сток уходит, забирает ли он термальное тепло и сколько? И нельзя ли его использовать?
— Надо развивать опорную метеорологическую службу. Правильно, Владимир Николаевич?
Виноградов согласно кивнул. Земля Камчатки ответила только свистом ветра.
Л. Чешкова, наш спец. корр. п-ов Камчатка
Городской пейзаж с архитектором
В незнакомый город лучше всего приезжать рано утром, говорил мой друг, рижанин, узнав, что я собираюсь в Цесис. Очень рано, убеждал он, когда о пробуждении города напомнит тебе лишь одинокий прохожий... Вот у него-то и спросишь, как пройти на улицу Ригас. Возможно, он удивится, лишь сонно поднимет руку и молча укажет, потому что, где бы вы ни встретились с незнакомцем в столь раннее время, эта улица будет рядом, в двух шагах. Дальше... Уже на Ригас первый же плавный поворот незаметно сам тебя поведет, и ты окажешься в путанице узеньких маленьких улочек. И пока будешь двигаться по бесконечному лабиринту, город начнет просыпаться. Откроются тяжелые двери островерхих домов с красными черепичными крышами, заскрипят древние калитки и, словно из тишины, возникнут торопливые, гулкие шаги горожан. Самые близкие заставят тебя обернуться... Вот тогда-то пристройся к первому встречному, иди за ним... Так, провожая людей на работу, вскоре, через несколько минут, ты узнаешь учреждения города, названия улиц, присущие только Цесису, конторы, кафе. Город снова опустеет, и тогда...
Первым встречным в то утро в незнакомом городе оказался трубочист. И странно, как только я его увидел, тут же стало ясно: все лирические расчеты моего друга разбились вдребезги...
Трубочист появился из-за угла, что-то тихо напевая, но, увидев меня, сразу умолк, смутился, как человек, скрывающий свой оперный голос и теперь застигнутый врасплох.
— Свейки,— поздоровался я.
— Лабрит, доброе утро,— ответил немолодой человек в темной, глухой, до горла, экипировке, обвешанный всевозможными инструментами: складной черпак, бухточка проволоки с грузиком, еще что-то.— Вы, наверное, думаете, я ископаемое?
— Надеюсь, полезное...
Он снял с головы мягкую шапочку из черной саржи, тронул и поправил на себе страховочный ремень с карабином, как бы заполняя невольно возникшую паузу.
— Янис Симеоне зовут меня,— представился он.— Раньше я складывал печи, а потом вдруг захотел ходить по крышам. И так стал трубочистом.— Чувствовалось, что трубочист на правах хозяина предлагает иронически-шутливый тон.
Мы медленно пошли от привокзальной площади к центру. Ночью были заморозки, и крыши домов покрылись белесым налетом недолговечного в эту апрельскую пору инея, и теперь, буквально на глазах, он стаивал и поблескивал на черепичных крышах. В воздухе все еще держалась свежесть, холодящая дымка утра, в которую откуда-то вплетался знакомый запах. Я прислушивался к себе, оглядывался по сторонам и, вспомнив, что таллинцы когда-то топили свои учреждения и дома торфяными брикетами, спросил у Симсонса:
— А чем топят дома в вашем городе?
Он несколько раз потянул носом воздух.
— Это дым березы,— сказал Симсонс, и последняя тень смущения в нем исчезла, уступив место внимательному, сосредоточенному взгляду.
Через несколько шагов трубочист вывел меня к тупику и показал на трубу, торчащую из окне:
— Вот он! Дым, который вас заинтересовал... Там, в профтехучилище, идет ремонт. Надо стены сушить... Ах да, вы спросили меня, чем город греется? Центральным отоплением! — с несколько наигранным безразличием вспомнил он и отозвался так, как обычно говорят о своем конкуренте и при этом не хотят выглядеть пристрастным.— Правда, наш город древний, как и моя профессия, в домах еще много интересных печей, и есть немало людей, которые продолжают сами отапливать свой дом... И конечно, все хотят дровами это делать. Тепло уютное получается, и запах березовой коры... для настроения, когда ты пьешь свой вечерний кофе...
