— А чем топят дома в вашем городе?
Он несколько раз потянул носом воздух.
— Это дым березы,— сказал Симсонс, и последняя тень смущения в нем исчезла, уступив место внимательному, сосредоточенному взгляду.
Через несколько шагов трубочист вывел меня к тупику и показал на трубу, торчащую из окне:
— Вот он! Дым, который вас заинтересовал... Там, в профтехучилище, идет ремонт. Надо стены сушить... Ах да, вы спросили меня, чем город греется? Центральным отоплением! — с несколько наигранным безразличием вспомнил он и отозвался так, как обычно говорят о своем конкуренте и при этом не хотят выглядеть пристрастным.— Правда, наш город древний, как и моя профессия, в домах еще много интересных печей, и есть немало людей, которые продолжают сами отапливать свой дом... И конечно, все хотят дровами это делать. Тепло уютное получается, и запах березовой коры... для настроения, когда ты пьешь свой вечерний кофе...
Город просыпался, и Янису Симсонсу все чаще встречались знакомые. Улучив момент, он коротко прерывал разговор со мной, и тогда в воздухе звучало звонкое «Свейки». А Симсонс, возвращаясь к прерванной теме, вспоминал, как после армии он перешел из печников в трубочисты, как первый раз полез на скользкую крышу городской почты... «Здесь она.— Он тут же показывал на самое большое пока строение, попавшееся на нашем пути.— Вот она, моя главная труба!» Так и говорил — «главная труба»... И вдруг снова: «О-о-о, Мартиншь. Свейки. Как тянет печь?» — спрашивал он у прохожего, и тот, удивленный, что трубочист обращается к нему по-русски, успевал лишь ответить улыбкой...
Мы прошли мимо цветочниц, выстроившихся в ряд в начале той самой улицы Ригас, о которой мне говорил мой рижский друг. И когда я уже подумал было, что злоупотребляю вниманием доброго Симсонса, он остановился.
— Здесь, в здании ратуши, я тоже чистил дымоходные трубы... Теперь провели центральное отопление. Но печи остались.
Небольшой двухэтажный дом стоял почти в самом начале улицы Ригас. На гладкой, без орнаментов стене — средневековый герб города с нехитрым изображением: две башни и посредине, над аркой, рыцарь с мечом в руке. Ниже, на фасаде, на уровне глаз прохожих — мемориальная доска из белого мрамора: «В октябрьские дни 1917 г. в этом доме работал военно-революционный комитет XII армии».
— Цесис — первый латышский город, где установилась Советская власть.— Трубочист подождал, дал мне рассмотреть дом.— Дальше не мой участок,— сказал он,— но пойдемте еще немного, я хочу показать вам одно окно.
На окно Симеоне обратил мое внимание издали: оно находилось высоко, на эркере одного из домов... Пока мы подходили к зданию, в окне на наших глазах зажегся свет, и в нем проступила фигура молодого человека и плоскость кульмана.
— Вот он, Марис Лукайжис! — взволновался Симсонс.— Архитектор... Он знает город, как свой дом. Нет. Как любимую книгу.
Человек за окном что-то делал, двигался и вдруг с высоты заметил нас с трубочистом... Узкая улица и теснящиеся друг к другу дома были настолько несоразмерны с привычным масштабом улиц и домов больших городов, что, когда архитектор растворил окно и рассеянно глянул на улицу, мне он показался совсем рядом. Я не удержался и крикнул:
— Как попасть к вам?
Человек от неожиданности на секунду замер, но, быстро овладев собой, показал рукой вниз, на дверь с надписью «Латкоммунпроект».
Кажется, моя громкая непосредственность смутила Симсонса.
— Вот видите, пока не освоился с вашими масштабами.
— Все в порядке.— Он протянул руку.— Думаю, мы еще встретимся...
Архитектор ждал меня в холле на верхнем этаже и сразу же повел на свое рабочее место, откуда прекрасно просматривалась улица, и, странно, она совсем уже не была похожа на ту, по которой мы только что шли с трубочистом.
— Я хотел бы увидеть Цесис вашими глазами.
— Это невозможно,— сухо ответил Лукайжис.— Для этого надо родиться здесь! — И архитектор стал прикалывать на доску лист ватмана.
В его манере говорить я уловил ту жесткость, которая не сразу располагает, но в то же время исключает неопределенную вежливость, иногда сопутствующую первой встрече. И если даже после знакомства с Янисом Симсонсом я вообразил бы, что архитектор Марис играет на флейте в оркестре трубочистов, я тут же должен был отогнать эту мысль.
— Вот мы сидим, и перед нами улица Ригас, наша главная улица,— не отрываясь от чертежной доски, обратился ко мне архитектор.— Посмотрите и скажите, что вы видите?
Улица стала оживленнее: люди шли на работу. И среди них нетрудно было выделить праздно прогуливающегося светленького солдата. Похоже, местного человека. Судя по походке и форсу, он уже отслужил, вернулся домой, возможно, только вчера вечером и с трудом дождался утра: не терпелось сходить на главную улицу, и вот сейчас заглядывает в неосвещенные еще витрины, ждет открытия магазинов, чтобы выбрать себе цивильный костюм и все необходимое к нему... Автомобили на этой улице казались громоздкими, случайными, будто заехали сюда ненароком...
Обо всем этом я сказал Марису Лукайжису.
— Может быть...— как бы вскользь заметил архитектор.— Но... вы не заметили главную особенность. Улица кривая. Смотришь в одну сторону — закрытая перспектива, в другую — то же самое. Как лошадьми ездили в средние века, так улица и дошла до сегодняшнего дня. И это относится не только к Ригас — ко всей старой части Цесиса. Улицы — это самая главная ценность нашего города. Кривые, очень живописные, они создают человеческий масштаб... Вы не случайно заметили солдата. И сам он идет, и его видно, какой он есть...
Архитектор умолк и долго не возвращался к разговору. Но странно: он молчал, а тягостного состояния не возникало. Марис Лукайжис спокойно разглядывал чистый лист ватмана, потом, словно что-то вспомнив, протянул руку к стопке бумаг, достал пачку фотографий и протянул мне.
— Посмотрите пока,— и снова ушел в себя.
Фотографии были небольшие, отпечатанные на скорую руку: мостики, заборы, задворки, перекрестки или вдруг аккуратный фасад уже знакомого мне здания ратуши, неприметный домик с дверями ручной работы древнего мастера... Развалины средневекового замка, общий вид города, самая высокая точка — шпиль собора...
Достаточно было перебрать несколько снимков, чтобы понять: архитектор не один день ходил с фотоаппаратом по своему городу и снимал каждый изученный им уголок.
Среди фотографий я наткнулся на одну, не похожую на другие,— снимок чертежа с какими-то многоугольниками. Марис Лукайжис сказал:
— Это современная жизнь...— И попросил передать ему снимок.
Но когда он стал объяснять, что же это такое, я вдруг сообразил, что архитектор думает по-латышски, и, пока он переводит свою мысль на русский, я упускаю что-то важное. Не скрою, в этих многоугольниках я не очень разобрался. Ясно было одно: это проект индивидуальной застройки, за который Марис Лукайжис получил первую премию на конкурсе молодых архитекторов Прибалтийских республик. По проекту Лукайжиса двери шести домов выходили в шестиугольные дворы. И ребята со всех домов могут играть вместе, и у человека больше ощущения пространства. Если верно я его понял, в этом варианте застройка получается более компактной и вместе с тем более просторной. А идею проекта продиктовал архитектору рельеф Цесиса...
Марис говорил, что по такому принципу строят в городах Эстонии, Литвы.
— А вот у нас в Цесисе...— Тут он осекся. Вернул мне фотографию.— Вернемся к знакомству с городом. Да? — Он достал из папки маленький кусочек бумаги с квадратами, линиями, пунктирами и положил его на середину чертежной доски, на ватман.— Наверное, догадываетесь? Это план Цесиса, старой его части... Все города в республике, которые моложе двухсот, трехсот лет,— это прямоугольная сеть улиц. Математика... Как римский легион, да. Я не говорю уже о больших городах, где на улицах можно посадить современный самолет. В таких улицах человек теряется. Не так ли? Посмотрите сюда.— Архитектор снова привлек мое внимание к плану.— Вот городская стена. Сегодня видны лишь отдельные части, куски, а внутри стены нет ни одной прямой улицы. Это самобытно!
Марис называл только те факты, которые для него, архитектора, не потеряли смысла и сегодня...
Цесис начал строиться с замка Ливонского ордена — в 1207 году, ровно через шесть лет после того, как был заложен первый камень в Риге. Город разрастался вокруг замка, пока не обрел вторую стену — оборонительную. Уже в XV веке городская стена имела восемь ворот. Но главные из них запирали с двух сторон центральную улицу — Ригас: одни ворота — в сторону Риги, вторые — на Рауну. Были и Русские ворота, они смотрели на Псков и Новгород... По рассказу архитектора, когда русские купцы проезжали через Цесис, они непременно выставляли на Ригас свои товары...
