— Вероятно, к этому времени у вас уже сложились отношения с бенгальцами? Я имею в виду портовые власти. Они чем-то могли вам помочь...
— В основном они нас только благодарили. Ну и помогали, конечно, как могли. Нас, например, обслуживал маленький танкер, доставлявший пресную воду. Капитана мы называли «водолеем». Чудаковатый был человек. Наших ребят он приводил в восторг тем, что брился на палубе лезвием без бритвенного прибора. А второй бенгалец, когда бы к нам ни пришел «водовоз», всегда тер на палубе о каменную плиту перец. Капитан был высокий худой человек с красновато-коричневыми прокуренными зубами... С водой временами бывало туго. Мы спрашиваем его: «Сколько тонн собираешься дать?» Он отвечал: «Тебе дам столько, сколько понадобится».
Мне показалось, что бенгалец чем-то другим был симпатичен Альберту Андреевичу, и я спросил его об этом.
— Да... Мне он нравился тем, что отлично швартуется. От «Атласа» уходили сплошные швартовые тросы и якорные цепи, и ему надо было всякий раз как-то вписаться к моему борту. И он делал это блестяще.
А однажды пришел к нам на судно лоцман — его звали Мабуб — и принес модель «Сонартари» как раз в тот момент, когда мы закончили обследование и начали подготовительные работы для подъёма. Его никто не просил об этом. Просто, когда наш инженер Груздьев торопил хозяев порта с чертежами затонувшего «Сонартари», лоцман присутствовал при этом. И, желая как-то помочь, выстругал из брусочка дерева модель, восстановив по памяти все судно с надстройками — вероятно, не раз проводил «Сонартари» в порт. Но принес он модель в то время, когда я спал. Будить меня не стал и передал ее Груздьеву. Встретились мы с лоцманом Мабубом через год. Правда, один раз он проходил на лоцманском катере мимо «Атласа» и крикнул по-русски: «Здравствуйте!»
— Почему же он не разбудил вас?
— Потому что он моряк, — ответил капитан и задумался, словно припоминая: — Лет около сорока, смуглый, короткая, с проседью стрижка, усы и борода тоже коротко подстрижены. Когда через год мы познакомились ближе, я не раз отмечал, что он бодр и крепок, и только когда спросишь о семье — глаза становятся грустными. Семья лоцмана осталась в Карачи, в Западном Пакистане. И еще он сожалел о том, что раньше не изучал русского языка и не вникал в дела судоподъема...
Отношения в чужой стране выстраиваются по-разному.
Смотрят со стороны, как работают гости, или гости наблюдают, как трудятся хозяева. Лоцман видел советских моряков и их работу и без лишних слов помог, выстругав модель.
Обычно весь подводный процесс работы разыгрывается и обговаривается на палубе. На модели уточняли, как завести тот или иной конец, ставить понтоны, как отдраить или задраить горловину. Это похоже на репетицию. Для того чтобы выполнить одночасовую работу под водой, на палубе «проигрывали» 35 часов. Позже, когда «Атлас» получил задание поднять затонувший танкер «Махтаб Джавед-2», капитан Знотин вырезал макет судна из пенопласта, и снова начались «репетиции». Прежде чем поднять «Джавед», его надо было сначала повернуть кверху днищем, срезав предварительно мачты, надстройки, шлюпбалки. Чтобы наглядно на палубе «Атласа» проделать все эти операции, надстройки, мачты, в общем, все, что нужно было срезать под водой, он клеил на макете резиновым клеем, чтобы легко было их отрывать.
— Альберт Андреевич, наверное, после «Джаведа» вы уже сами могли принимать заказы на изготовление моделей?
— Так и было, — улыбнулся капитан. — Мне заказали макет сухогрузного парохода «Сурма» водоизмещением 1400 тонн, который тоже предстояло поднять нашей экспедиции.
Мне казалось странным, что долгое время ни капитан «Атласа», ни главный лоцман Читтагонга не искали встреч. Да и Альберт Андреевич, зная о его симпатиях к нашим морякам, не поинтересовался им.
— Мы занимались делом...— сухо ответил он, как бы подчеркивая, что эмоциям там места не было. — Стояли посреди реки и работали. За пятнадцать месяцев на берегу я был всего два раза: первый раз, когда «Атлас» пришел в порт, а второй — через год. А с лоцманом Мабубом мы познакомились только в апреле семьдесят третьего, когда подняли «Джавед».
Поднятое судно надо было отвести на береговую отмель. Построились в цепочку и пошли. Первым шел буксировщик «Изылметьев», за ним «Атлас», дальше килектор — судно вспомогательного флота, которое подняло корму перевернутого «Джаведа» и держало на плаву. Замыкал цепочку морской буксир, удерживающий нос танкера. Лоцман Мабуб прибыл на «Атлас» и крепко пожал мне руку.
«Я вас давно знаю, — сказал он. — Когда я заходил, вы спали. На вас был синий спортивный костюм, и усов еще не было».
Обычно стоит лоцману подняться на судно, как капитан отходит в сторону, и командует проводкой судна лоцман. Но Мабуб стоял в стороне и наблюдал за моими действиями. «Атласу» необходимо было подойти вплотную к берегу, насколько позволяла осадка. Это дало бы возможность развернуть килектор с «Джаведом» на береговую отмель. Но впереди, недалеко от района выброски танкера, выступал пирс. Создавалась опасность: подойдя близко к берегу, «Атлас» мог не успеть вывернуться, не успеть срезать угол между берегом и пирсом. Чтобы совершить этот маневр, я накануне выходил на мотоботе, промерял глубины у берега и теперь знал: пройти можно, только надо точно рассчитать свои действия... Штурман стоит на эхолоте. Глубины под нами все меньше и меньше. Мабуб перевесился через крыло мостика и следит за береговыми ориентирами. Не доходя пирса на длину своего корпуса, резко перекладываю руль лево на борт. Корма «Атласа» сразу же пошла к берегу. Поняв, что сейчас «Атлас» может зацепить винтом береговую отмель, резко перекладываю руль право на борт. «Атлас» начал выравниваться, и, когда встал параллельно берегу, переложил руль прямо, и судно проскочило буквально в полуметре от угла пирса. Мабуб облегченно вздохнул:
— Very fine, captain! Very well! Чистая работа, капитан!
Около двух лет наши люди находятся в порту Читтагонг. Работы продолжаются. Дел у советской экспедиции еще много.
Н. Сафиев, наш спец. корр.
Мишель Пессель: «Создать приключение»
В возрасте девятнадцати лет студент Сорбонны Мишель Пессель был послан в Соединенные Штаты изучать науку управления в Школе бизнеса при Гарвардском университете. Сейчас, когда Песселю тридцать пять, он широко известен на родине, во Франции, и за границей как путешественник, этнограф, историк. Он автор нескольких книг, посвященных Гималаям и Мексике; эти работы были высоко оценены литературной общественностью Франции, удостоены премий «Веритэ» и «Кастекс». Очерки Мишеля Песселя неоднократно печатались в «Вокруг счета» и других советских журналах.
Недавно путешественник-ученый беседовал с корреспондентом одного из парижских еженедельников. Отвечая на вопрос, чем были вызваны неожиданные повороты в его занятиях, Мишель Пессель сказал:
— Подростком, в лицее, я увлекался множеством вещей, как, впрочем, большинство моих сверстников. Но твердое решение не замыкаться внутри определенной карьеры, не останавливаться в выборе, не следовать, а открывать, пришло позднее. Вначале это была математика, потом, в Гарвардской школе бизнеса, — экономика. Но год спустя, проработав тысячу досье разных фирм, я понял, что не смогу посвятить себя работе в офисе. Тем более что тогда же я познакомился с удивительными людьми — археологами. Отправившись с экспедицией в Мексику, я совершенно случайно оказался на полуострове Юкатан в районе Кинтана-Роо. Сорок два дня мне пришлось выбираться из джунглей. Меня кормили из милосердия индейцы, прямые потомки древних майя. Во время скитаний я натолкнулся на четырнадцать неизвестных ранее захоронений, это был целый фантастический город мертвых с пирамидами и храмами.
— Но это редкая удача.
— Как сказать... Два года спустя я вновь поехал в Кинтана-Роо во главе археологической экспедиции и написал об этом книгу, которую перевели на восемь языков, в том числе на русский (1 М. Пессель, Затерянный мир Кинтана-Роо. М., изд-во «Мысль», 1969.). Мне исполнилось тогда двадцать три года, и я был преисполнен решимости специализироваться в археологии. Но получилось иначе. Из Мексики в Европу мы отправились с женой через океан на паруснике, а в следующем году я попал в Непал, где мне стало ясно: на свете нет ничего интереснее Гималаев.
— Внешне это как-то отдает дилетантством...
— Нет, я терпеть не могу верхоглядства. Мое стремление — заниматься все время новым, но заниматься основательно. Переключившись на Гималаи, я выучил тибетский язык, в 1968 году защитил в Сорбонне докторскую диссертацию о непальском княжестве Мустанг. Я восемь раз ездил в Гималаи, прошел пешком весь Мустанг, чьи жители не знают колеса и не ведают, что Земля круглая. После книги о Мустанге король Бутана — соседнего гималайского государства — пригласил меня написать книгу и о его стране...
