Дынников спустился вниз, взял у дежурного чайник с заваркой и пару пайковых ржаных сухарей, шершавых от серой соли, сполоснул кружки и позвал Катю пить чай. От волнения он почти не чувствовал голода, медленно крошил зубами окаменевший сухарь и, убивая время, рассказывал Кате длинную госпитальную историю о себе, молоденькой врачихе и санитарке — историю, в которой его любили безумно и которая не содержала в себе ни грамма правды. Он и сам не знал, зачем врет, но продолжал наворачивать небылицы. Если он хотел поразить ее воображение, то рассказать следовало бы об окопной червивой чечевице, об отчаянной лихости ребят из взвода Дынникова, перебивших в ночном бою без малого две офицерские роты дроздовского полка и почти поголовно полегших поутру в круговой обороне.
Дынников кончил на том, что санитарка и врачиха чуть не передрались из-за любви.
Катя молчала, тишина давила Дынникова, и он обрадовался, когда телефон загудел, давая вызов. Сняв трубку, он назвал себя, услышав знакомый голос с восточным акцентом, и ответил, что у него пока тихо, а будет шум — так он не замедлит, даст знать.
— Совсем отсырели тут, — пожаловался кавалерист, и Дынников различил в трубке гулкий его вздох. — Плохо без костра.
— Плохо, — согласился Дынников. — Но зажигать не смей!
— Кого учишь?
— Ладно, — сказал Дынников и посоветовал: — Вы там поприседайте, что ли, а то и впрямь закоченеете.
И, услышав: «Сам приседай!» — засмеялся и положил трубку.
Дело шло к концу. Еще час, полчаса, и Шидловский полезет в город, на банк, в самую засаду. Уйти назад ему не удастся: при отходе его перехватят конники, и тогда бандитам останется или поднять руки, или быть порубленными. Думая об этом, Дынников досадовал на свою дурацкую болезнь, держащую его без пользы у канцелярского стола. Еще с прошлого, года он ослаб глазами, стал плохо видеть в темноте, а с куриной слепотой в засаде делать нечего.
Ночь сгущалась, оклеивала окна черным.
— Давай еще налью, — сказал Дынников Кате и потянулся за ее кружкой.
— Не надо, — сказала Катя.
— От Высоцкого же!
— Ах, какая разница... Ну скажите, зачем вы так?
— Как? — спросил Дынников неискренне.
— Все притворяетесь... Что происходит? Да не молчите же!
Дынников хотел было сказать, что скоро она узнает все, но не успел: за окном гулко прозвучали копыта, и в ту же минуту задребезжал телефон.
И тут же ударил выстрел.
Стреляли не в городе. Рядом. Внизу.
Дынников вскочил вслушиваясь. И различил негромкий стук парадной двери, голоса и сдавленный крик дежурного милиционера.
Дынников в один прыжок выскочил из-за стола. На ходу подхватил стул и воткнул его, как заслонку, в дверную ручку. На два оборота повернул ключ.
На столе жужжал телефон. Дынников вернулся и сказал в трубку, что Шидловский напал на милицию и думает, наверное, что все бросятся сюда, а он той порой ударит по банку.
Он говорил и свободной рукой указывал Кате на окно и злился, что она не понимает.
— Да прыгай же! — крикнул он, теряя терпение. — Здесь невысоко. Прыгай, дура!
— Нет, — сказала Катя. Дынников не понял.
— Тут низко! Успеешь!
— Нет!
Он видел ее белое лицо, холодеющие от ужаса глаза, а сам вынимал из деревянной кобуры маузер и лихорадочно соображал, куда положил наган. Вспомнил, что в стол, отбросил трубку, достал наган из ящика, и вовремя — в дверь уже ломились.
— Открывай, комиссар!
— Сейчас! — спокойно сказал Дынников.
И навскидку выстрелил в дверь.
Он стрелял и стрелял, и в филенке одна за другой появлялись черные дырочки. В коридоре грохнуло. Ухнул, падая на пол, пробитый осколком гранаты телефон, и, брызжа осколками, зазвенело стекло в окне.
— Врешь! — крикнул Дынников. — Врешь, не возьмешь!
Он хотел шагнуть к Кате, прикрыть ее, но не успел. Удар пришелся ниже левого плеча, и комната мягко поплыла перед
Последнее, что Дынников увидел, это Катю. Она стояла, тоненькая, у стола, лицом к двери, держа обеими руками его маузер — очень большой и очень черный. И еще увидел он желтенький язычок, лизнувший дульный срез, распахнутую настежь дверь, сломанный стул и падающего ничком Шидловского :— в серой гимназической шинели с нестерпимо блестящими пуговицами, льняным чубом, льющимся на глаза. Было Дынникову не больно, только странно, что он может видеть сразу так много, но додумать эту мысль он уже не успел...
Перехваченную за городом банду милиционеры и чекисты частично порубили в бою. Остальных обезоружили и свезли в губернскую тюрьму для следствия и суда революционного трибунала.
Катю и Дынникова похоронили вместе.
Окончание. Начало в № 10.
Замок с привидениями
В Наггаре есть старинный замок. Похожий на квадратную башню, он стоит в конце узкой улочки.
Стены замка сложены из крупных камней на каркасе из массивных кедровых балок. Теперь в нем новые жильцы — приезжая публика, размещающаяся в четырех номерах маленькой комфортабельной гостиницы. В старину замок видел немало правителей. И тибетцев, и раджпутов, и мусульман. Во дворе замка небольшое святилище. В святилище лежит плоский камень, джакти патх.
По преданию, камень этот принесли пчелы. Каждый день смотритель замкового храма сыплет на священный камень желтые цветы пилла пхуль. Рядом с камнем еще один. В нем высечен след богини. Судя по следу, нога у богини была небольшая. Что-нибудь вроде 34—35-го размера. И пчелиный камень, и цветы, и след богини — атрибуты, связывающие замок с древними традициями долины. Но есть еще один атрибут. Известно, что во всяком уважающем себя замке должно быть собственное привидение. Есть оно и в Наггаре. Окрестные жители очень им гордятся. Говорят, в лунные ясные ночи во дворе замка появляется белая фигура. Фигура медленно пересекает двор, проходит узкой улочкой через Наггар и выходит на тропу, ведущую в горы. Старый Шамграм, обитатель Наггара, клянется, что видел привидение собственными глазами. И даже не один раз, а несколько. Шамграм утверждает, что привидение появилось давно. Может быть, несколько веков назад. Сначала никто не мог понять, чье оно. Потом кто-то опознал в нем старого раджу Нарсинга. Тогда пророки и жрецы долины Кулу собрались на совет. Они ломали себе головы и не могли найти подходящего места и занятия привидению. А оно меж тем без дела слонялось лунными ночами по горам и долине и пугало до смерти одиноких путников. И хотя привидение было аристократического происхождения, все равно это было неприятно. После долгих споров и дискуссий пророки наконец подыскали Нарсингу подходящую должность. Его сделали богом — хранителем долины. Бывшему привидению была предоставлена жилплощадь в виде маленького деревянного храма, который выстроили напротив замка. Задобренный поклонением и почитанием, Нарсинг прекратил свои ночные прогулки. Правда, иногда он все же появляется, но больше для того, чтобы навести где-нибудь порядок.
Боги и привидения — не единственные потусторонние существа, с которыми приходится иметь дело жителям Кулу. Есть еще духи, феи и даже собственный водяной. У каждого из них свой нрав и повадки. К каждому из них надо приспособиться.
...Я медленно бреду по лесу и вдруг обнаруживаю под старым кедром странное сооружение. На небольшой, сложенной из нетесаных камней платформе стоит аккуратно сделанный из планок игрушечный домик. Крыша крыта сланцем, как в настоящих домах Кулу. Заглядываю в Домик — никого. Кто же здесь может жить? Гномы? Но, кажется, о них я ничего не слыхала...
— Ты что здесь делаешь? — раздается позади скрипучий голос.
Я оборачиваюсь и тут же замираю на месте. Передо мной, опершись сухой рукой о ствол дерева, стоит баба-яга. Седые космы волос, крючковатый нос, из беззубого провалившегося рта с двух сторон торчат желтые клыки, густые брови клоками нависают над пронзительными глазами. На худых острых плечах висит какое-то рубище, подпоясанное веревкой.
— Ты что здесь делаешь? — снова спрашивает баба-яга.
Я закрываю и снова открываю глаза, но баба-яга не исчезает. Ее потрескавшиеся босые ноги прочно стоят на прошлогодней опавшей хвое. Придется вступить в разговор», — решаюсь я.
— Вот домик смотрю, — заискивающе говорю я ей.
— А... — разочарованно тянет баба-яга и, тяжело кряхтя, садится на поросший мохом пенек.
Я хочу спросить бабу-ягу, откуда она пришла или появилась. Но как бы в ответ баба-яга машет высохшей рукой:
— Майна меня зовут.
«Значит, не баба-яга, — облегченно думаю я. — Их, кажется, так не зовут».
— Да... — вздыхает старуха и смотрит на меня из-под клочковатых бровей. — Когда тебе будет столько, сколько мне, ты вот так же будешь ходить с палкой. — И показывает на свою сучковатую клюку.
