«Сколько ж можно в трауре ходить!» Отрез зелёного шелка когда-то привёз отец из командировки в Узбекистан. Ниночка забрала платье у портнихи накануне праздника. Развернула свёрток, скользнула в вырез платья в малахитовых всполохах, туго завязала поясок и долго стояла возле зеркала, удивлённо рассматривая золотые крапинки в серо-зелёной глубине глаз и ставшие вдруг симпатичными ярко-рыжие веснушки. Накрасила губы розовой помадой, но тут же стёрла. Женщину украшает скромность.
От шампанского щеки раскраснелись. Ниночка развернула конфету «Мишка на севере» и примерилась откусить шоколадный краешек, но кто-то схватил её руку и поволок в центр зала. Пал Палыч из снабжения. Фантик упорхнул с колен, платье заволновалось мягким колоколом вокруг ног. Девчонки в бухгалтерии говорили, что от Пал Палыча недавно ушла жена. Он стал смешно приседать и выбрасывать вперёд ноги, и Ниночка дробно застучала каблучками о мраморный пол, поводя плечами в зелёном шёлке и раскидывая руки в стороны. «Гопак» — подумала она, глядя на багровую лысину. Ей было очень жалко его.
Заиграла медленная музыка, и Пал Палыч шумно задышал ей в ухо. Ниночка старалась отстраниться подальше и дышать пореже, но незаметно, чтоб не обидеть хорошего человека. На столе в президиуме полыхал букет красных тюльпанов. Ниночке редко дарили цветы. Как-то раз один из ухажёров принёс три розы и почему-то отдал букет отцу, и тот с нервным смешком передал ей шуршащий целлофановый кулёк.
Остаток вечера Пал Палыч не отходил от Ниночки. Суетливо наливал шампанское и приносил конфеты. Ниночка послушно подставляла бокал. Шоколад таял в руках, и она доставала из сумочки наглаженный клетчатый носовой платок и вытирала липкие ладони.
После вечера Пал Палыч вызвался проводить Ниночку до дому. Он сильно шатался, и она поддерживала его под драповый локоть, чтоб не упал. Возле подъезда Пал Палыч полез целоваться. Ниночка нервно хихикнула, шлёпнула ладошкой по вытянутым слоновьей трубочкой толстым губам, и впорхнула в подъезд. Дверь с грохотом захлопнулась и распахнулась вновь. Пронзительный ветер просвистел по подъезду, обдав ноги ледяным сквозняком. Пал Палыч цапнул клешнями Ниночкино запястье и повалил на пол. Тихо пискнув, она попробовала вырваться, но он умело намотал волосы на кулак и крепко пригвоздил её голову к бетонному полу. Он называл Ниночку ужасными словами и делал ей очень больно. Наконец, пару раз содрогнувшись, затих. Ниночка, не шевелясь, вдыхала смрад его гнилых зубов и вонь подъезда. Наконец Пал Палыч поднялся, чертыхаясь сквозь зубы на заевшую молнию застегнул ширинку, поддёрнул пояс и вывалился на улицу. В наступившей тишине Ниночка слышала, как за закрытыми дверьми соседских квартир бубнят телевизоры, и несколькими этажами выше горько плачет ребёнок.
Она оперлась обеими руками на стену, чтоб подняться, но внезапная тошнота скрючила ее пополам. Ниночка отбросила волосы за спину и исторгла и шоколад, и Советское шампанское. Откашлялась, утёрла разодранный рот рукавом пальто и поползла вверх по лестнице. Выбрасывала правое колено, опиралась обеими руками, подставляла левую ногу и ползла дальше распластанной ящерицей. Пояс от пальто волочился за ней драным хвостом. На третьем этаже она дотянулась до замочной скважины, открыла дверь, перевалилась через порог и потеряла сознание.
Очнулась через полчаса. Поднялась, доковыляла до ванной и стала разглядывать в зеркале наливавшийся синяк. Немного кружилась голова — она с размаху ударилась о бетонные ступеньки, когда он её повалил. Ниночка стянула через голову платье, накинула висящий на крючке халат и вышла на лестничную площадку. На первом этаже она бросила в рвотную лужу зелёный шёлк и стала им возить туда-сюда, собирая вонючую жижу. Платье быстро намокло, пошло темными пятнами. Ниночка вышла из подъезда и, по-куриному высоко поднимая ноги, пошла в разодранных колготках по ледяному мартовскому снежку. Дойдя до мусорного бака, она с размаху швырнула в него зловонную тряпку. Прощально махнув ей, широкий рукав свесился через ржавый край, воздушный волан на манжетах опал следом.
На следующий день Ниночка, миновав взволновавшуюся секретаршу Ирочку, вошла в кабинет директора и положила на стол белый лист с тремя короткими строчками. Прочитав, директор упёрся взглядом в тёмные очки на веснушчатом носу и спросил недовольно: «А отработать две недели?» У Ниночки задрожали губы, и она заплакала навзрыд. Директор нахмурился и подписал заявление об увольнении по собственному желанию. Он хорошо знал и уважал её отца.
Остаток марта Ниночка просидела дома, не открывая дверь, сколько не звонили и не стучали. Накрывалась с головой одеялом и заползала под подушку, чтобы не слышать пронзительные трели. Но в апреле всё же пришлось открыть, когда тётя Люба стала барабанить кулаками по потрескавшемуся дверному дерматину и кричать на весь подъезд: — Нин, ты живая? Я ведь скорую вызову!
Она же устроила Ниночку на хорошую работу. С неё Ниночка Алексеевна и ушла на пенсию. С почётом провожали. И то сказать — бессменно оттрубила почти сорок лет расчётчиком в ЖЭКе. Больничные брала редко, ни разу не прогуляла. Цветы, грамота.
Пенсия была небольшой, но одинокой женщине — много ли надо. Фиалки на подоконнике, уютно бубнящий с утра до вечера телевизор. И нечаянная радость — Мурзик. Он прибился к ней слякотным ноябрьским днём, худой и грязный. Ниночка Алексеевна прошла было мимо жалобно мяукавшего заморыша, но нечаянно встретилась взглядом с круглыми зелёными глазёнками, горевшими голодным огнём. Сердце сжалось. Котёнок рванул к ней вприпрыжку и стал исступлённо тереться о ногу. Ниночка Алексеевна сделал шаг назад, но того словно приклеили к ботинку, и она сдалась.
Мурзик быстро отъелся, густая шёрстка поднялась бело-рыжим облачком. Он целыми днями носился по квартире, находя себе полезные занятия — то точил когти о диван, то ловил пылинки в лучах света, то раскачивался на шторах, помогая себе хвостом и победно озираясь вокруг. Ниночка Алексеевна только головой качала. Гардина скрипела, но держалась — отец всё делал на совесть. Однажды Мурзик сбил с полки отцову фотографию, за что немедленно получил тряпкой по морде. Он смертельно обиделся, сел к хозяйке спиной и застыл в выразительном молчании, но Ниночка Алексеевна была непреклонна. Она подмела разлетевшиеся стеклянные осколки, потыкала Мурзика носом в рамку из красного дерева и строго сказала: «Нельзя, дурашка, нельзя!» Урок не прошёл даром — больше Мурзик на полку не прыгал. Ниночка Алексеевна вставила новое стекло и простила проказника.
Он пропал весной. Март — плохой месяц. Мурзик сиганул с третьего этажа, только хвост мелькнул огненным пламенем.
Два дня Ниночка Алексеевна бродила по окрестным улицам. Заглядывала в зарешеченные окна подвалов, задирала голову, высматривала на качавшихся на ветру верхушках голых деревьев рыжее облачко. Без толку. На третий
