Как тут было с ним не согласиться! Я отправил в поселок Тиличики два письма. Одно — Сиволобову, воспользовавшись его заверением, что у него собран огромнейший материал об удивительном животном. Я попросил написать поподробнее обо всем, что ему удалось услышать и узнать от местных жителей об иркуйеме, обещая опубликовать эти материалы в журнале. Заодно поинтересовался, намерен ли он сам взяться за поиски зверя, и предложил на всякий случай свою помощь.
Второе письмо отправил давнему моему приятелю районному охотинспектору Рушану Абзалтдинову, вместе с которым более месяца бродил по горам полуострова Говен, отыскивая гнезда белых кречетов, а затем кормил мошку в лесах по реке Вывенке и ее притоку Ветвею, где выслеживал тоже белых, но только крупных камчатских ястребов. Вспоминая дни, проведенные в тех местах, я припомнил, что хотя разговоры о медведях приходилось вести часто и с разными людьми, но ни разу мне не довелось услышать даже намека на зверя вроде иркуйема. Во время этих скитаний у нас с Рушаном родился план отправиться на Камчатку еще раз, но теперь уж не за птицами, а только для того, чтобы светлыми ночами понаблюдать за бурыми медведями во время нереста рыбы. Я уж и пленку высокочувствительную для съемки достал, но то непогода, то неотложные дела мешали осуществить задуманное, и, поинтересовавшись, не перегорел ли мой приятель, спросил, что думает он по поводу иркуйема, о котором его сосед по поселку шлет письма в журналы и Академию наук. Ответ Родиона Николаевича пришел быстро. В письме была пачка фотографий, на которых он запечатлел свою жену и маленького сына на фоне отменно выделанной шкуры бурого медведя. Однако писать очерк для журнала об иркуйеме он наотрез отказался. «Создавать сенсацию из ничего,— пояснил Сиволобов,— было бы неуважением к читателям журнала «Вокруг света», которым являюсь и я. Любителей подобных сенсаций было немало, и у меня нет желания становиться в одну шеренгу с ними («снежный человек», лох-несское чудовище, якутский чучунаа...). А вот ваше желание принять участие в поисках иркуйема мне понравилось. Но,— предупреждал он,— напарник мне нужен такой, который смог бы находиться в тундре в жару и в дождь, среди туч комаров и мошки и передвигаться при этом по болотистой жиже, затягивающей ноги как тесто, с рюкзаком весом 25—30 кг. И это не в течение двух-трех дней, а полный месяц, когда все медведи будут привязаны к нерестовым речкам...»
Отказ поделиться с читателем собранным материалом и это его предупреждение о предстоящих трудностях меня, честно признаться, несколько удивили, ибо я сообщил, что не раз бывал в знакомых ему краях. Больше всего волновался Родион Николаевич из-за того, что трудно будет ему достать лицензию. Летом охота на медведей в их краях запрещена. Обращался он за разрешением к своему охотинспектору Абзалтдинову, но тот оказался якобы не тем человеком. На первом месте у него музыка, на втором — подруга, а потом уже все остальное. Это верно, музыку охотинспектор очень любил. Да и подругу Абзалтдинова я тоже знал: ее величали камчатской амазонкой. На охоте она ни одному мужчине не уступала. Ей ничего не стоило в одиночку пересечь на моторке Олюторский залив, освежевать охотничьим ножом нерпу или медведя. Рушан рассказывал, что однажды едва остался жив, когда на него внезапно ринулся огромный медведище, а у него впервые в жизни случилась осечка. И это так потрясло охотинспектора, что он совершенно потерялся. Медведь был уже в двух шагах, когда подруга двумя выстрелами в упор сразила рассвирепевшего зверя...
В конце письма Сиволобов сообщал, что ему стало известно о том, что оленеводы из совхоза «Корфский» осенью убили иркуйема. И он собирается предпринять поездку в поселок Хаилино, чтобы как следует все разузнать и постараться достать хотя бы шкуру. О результатах предприятия мне непременно сообщит.
В ответ я постарался убедить Сиволобова, что могу быть его напарником. А в подтверждение выслал снимки бурых медведей, которых снимал неподалеку от его родного поселка. Объяснил, что раз уж я буду с фотоаппаратом, то нам незачем иметь лицензию на отстрел. Главное — иркуйема отыскать. Сделаем снимки, покажем ученым, думаю, они смогут и по снимкам решить, новый ли это вид. И уж если им понадобится, то с лицензией за иркуйемом можно будет отправиться и на следующий год.
Вскоре и охотинспектор Абзалтдинов известил меня, что после тяжелой болезни и серьезной операции едва выжил, а потому и долго не писал. К весне надеется оклематься и тогда готов пойти со мной на моторке снимать обещанных медведей. Что же касается «чуда-юда медведя шибко большого», то он и сейчас не верит в версию Сиволобова.
Поначалу-то, признавался Рушан, и он было возгорелся, стал расспрашивать о боге-медведе у охотников. Многие из них провели на Камчатке лет по двадцать, но все в один голос заявляли, что хотя и встречались им порой очень большие звери, но такой, чтобы был с курдюком да очень жирный, не попадался.
Не так давно в верховьях реки Култушной видели медведя, спина которого возвышалась над кустарником. А кустарник — по грудь мужчине-охотнику. То есть зверь был в холке не менее полутора метров, а это уже огромный медведь. Размерами он мог, пожалуй, сравниться с американскими гризли и кодьяком. И таких медведей на Камчатке еще встречается немало, считал охотинспектор. Приходилось ему видеть и фотографии, и шкуры зверей, но все это обычные медведи. Вот и думает он, что нет у них в горах никакого иркуйема. Такого же мнения и охотоведы из Камчатского отделения ВНИИохоты и звероводства, а уж им ли не знать о существовании малоподвижного гиганта!
В конце письма охотинспектор вспомнил, что во время медвежьих свадеб, когда за самкой ходят несколько зверей-самцов, ему приходилось видеть непривычных взору могучих зверей, поджарых, с необычно длинными ногами. Вполне возможно, что осенью, во время обильных рыбных пиршеств, такие огромные самцы могут отъедаться так, что какое-то время даже и не в состоянии нормально передвигаться. Может, их и называли коряки иркуйемами? Правда, это лишь его предположение.
О Сиволобове охотинспектор отчего-то не пожелал много говорить. Написал, что работает он в поселке в пожарной части шофером, охотой занимается как любитель. Поискам его препятствовать не собирается, но требует, чтобы он осуществлял их, не нарушая закона, запасшись разрешениями от соответствующих организаций. Но более всего ему не нравится то, что Сиволобов «на каждом углу теперь заявляет, что прославится обязательно, будут про него писать в газетах и больших журналах».
Охотинспектора я хорошо знал, доводы его мне показались основательными, а тут появилась статья профессора Н. К. Верещагина, о которой я уже упоминал. Рассуждая о том, надо ли относиться скептически ко всем фантастическим идеям, предложениям, поискам, как бы наивны они ни были и какие бы иронические улыбки ни вызывали, профессор сослался на ученого и фантаста Ивана Антоновича Ефремова, который писал, что не следует отнимать у публики полет фантазии, веру в существование таинственных сил и загадок бытия. Это все равно, что «отнимать у детей любимую игрушку». С тех же позиций профессор Н. К. Верещагин отозвался и о письме Сиволобова: «Как известно, у Берингова пролива, на Чукотке и Аляске, островах Алеутской гряды живут самые крупные в мире бурые медведи,— писал он.— Отъевшись на нерестящихся лососях и пышной траве, они достигают к зиме веса 500—600 кг. Отсюда у нас в Зоологическом институте хранится большая серия черепов, собранных в 90-х годах прошлого столетия Н. Гребницким.
Что же за зверь, о котором сообщает Сиволобов? Весит он будто до полутора тонн, а высота его в холке достигает 1,5 метра. Быть может, это просто сильно откормившиеся особи бурого медведя? Но почему тогда они ни разу не попались ученым? Всего 12—10 тысяч лет назад в Северной Америке от Аляски до Калифорнии бродили последние экземпляры гигантского короткомордого медведя «арктодус симус». Американские ученые считают, что арктодус был крупнейшим наземным хищником века млекопитающих — кайнозоя, грозой всех тогдашних копытных Америки — от лошади до бизона. Представьте себе чудовище высотой в холке два метра, весом около двух тонн, с черепом длиной 45 сантиметров.
Что, если арктодус, угаснув в Америке, сохранился до наших дней на Чукотке и Камчатке? А иркуйем не что иное, как измельчавший потомок арктодуса?! Это была бы превосходная разгадка. Я, конечно, написал Родиону Николаевичу и попросил прислать хотя бы один зуб или обломок косточки иркуйема со стойбищ оленеводов. Поживем — увидим, но пока нужна широчайшая информация и призыв к охране последних гигантов».
А вскоре я получил от Сиволобова письмо с фотографией растянутой на стене сарая медвежьей шкуры. Вид ее на меня не произвел особого впечатления. Судить об истинных размерах по снимку было невозможно. Сиволобов указывал на выступы между конечностями, на необычное расположение хвоста, что могло бы подтвердить наличие курдюка, но и только. Внешне это была самая обычная медвежья шкура, однако Сиволобов уверял — иркуйем! И к фотографии прилагал пучок коричневатой медвежьей шерсти. Оказалось, раздобыл-таки он шкуру подозрительного зверя! Но размеры ее были довольно обычными для камчатских медведей: длина — 235 сантиметров, размах передних лап — 300, весил медведь примерно 500 килограммов. То есть не в два раза более обычного и не полторы тонны, как утверждалось раньше. Шерсть, снимки и письма я передал для изучения и анализа известному знатоку бурых медведей Валентину Сергеевичу Пажетнову, а Родиону Николаевичу я не постеснялся высказать свои сомнения насчет иркуйема, который скорее всего лишь подвид, а не неизвестный вид медведя, и что американцы подразделяют своих медведей на пятьдесят подвидов.
