На пепельном горизонте Медвежий отсвечивал сиреневым светом. На карте маленький клочок заброшенной в океан земли предстал сейчас длинной тонкой пилой. Из темноты вырвалась чайка. Она закружилась над палубой, конвульсивно махая крыльями. По борту застучала ледяная крошка от разметанного волнами припая. Совсем низко над водой висел туман, начиненный колючими иголками обледеневшей влаги.
Вскоре туман как будто перемешался со снегом и стал настолько плотным, что невозможно было разглядеть вытянутую руку. Опасаясь скал, которых особенно много с норд-оста, Никишин решил дрейфовать.
Дизель выключили. По бортам встали Лавров и Якушкин с шестами. Через час их сменили Синцов и Зяблик.
— Тут, на западном краю, норвежцы живут, человек триста, — шепотом объяснял Синцов.
— Чудаки! Им-таки теплой земли мало?
— Холодная или теплая — все одно родная.
— Сентиментальный вы, дедуня. Тюлень тут, вот они к нему и жмутся.
— Ш-ш, — Синцов вдруг сорвал шапку и прислушался. — Слышишь?
— Не нагоняйте страху, дедуня. Примерещилось.
— Молчи! Слышишь?
Из глубины тумана теперь явственно донесся разговор.
Зяблик сбегал за Никишиным и Головановым. Говорившие приближались, как будто шли навстречу по шуршащей крошке.
— Ручаюсь, до берега не меньше трех миль. Висят они, что ли?
Голованов прислушался. Говорили по-немецки. Несколько фраз удалось разобрать. Один голос сказал, что туман должен рассеяться к ночи. Другой выругался и спросил в переговорную трубу о глубине.
— Это подлодка! — капитан до хруста сжал пальцы Никишина. — Роковая случайность! Одна из миллиона случайностей, что мы без надобности, но наткнулись на иголку в стоге сена.
— О чем они говорят?
— Собираются погружаться и выходить из льдов под водой.
— Ударим! А? Прямой наводкой! До них не больше кабельтова. Свалимся прямо на голову! Экипаж — в отсеках, на мостике — двое!
— А станция?
— На Медвежьем не услышат.
— Могут услышать...
Через минуту захлопнулся люк, и лодка стала погружаться.
Никишин тихо выругался.
Глубокой ночью катер прибило к берегу. В разведку пошли Голованов и Лазарев. Они карабкались по скалам, поднимаясь на вершину, где не было тумана. Голованов предполагал, что с вершины можно увидеть утес где-нибудь на южной стороне острова, где немцы скорее всего устроили станцию.
Между камней лежал серый, обглоданный туманами и моросью лед. Корка под ногами проваливалась, и тогда в следах сверкал белизной вечный, никогда не таявший снег. Здесь уже не слышно было ни шороха волн, ни крика чаек. Мертвые скалы, мертвый снег, заколдованный стерильной тишиной... Невысоко над землей висел прозрачный серп луны. Он бросал слабенький голубоватый свет, углубляя тени.
С вершины капитан ничего не увидел. Пошли по гребню вдоль берега.
— В лунном свете есть какое-то беспокойство, — прошептал Лазарев. — Чувствуете?
Капитан ничего не ответил. «Неужели, — думал он, — никого здесь нет? Неужели эта операция — погоня за призраками? Немцы могли следить за караванами и с подводных лодок. А еще проще — узнавали о них в Галифаксе, в Бостоне или в Рейкьявике». Доводы, которые в штабе не вызывали сомнений, с каждым часом поисков представлялись до обидного шаткими.
Капитан посмотрел на часы. Фосфорическая стрелка показывала пять. Шли уже семь часов.
— Вы устали, Лазарев?
— Не прочь бы отдохнуть.
Они сели на снег, привалившись спиной к камню. Капитан закрыл глаза. В сплошной темени вспыхивали, исчезали радужные крути. «Скоро мыс кончится. Берег потянется на север. Там нет смысла ставить станцию». Он, кажется, незаметно задремал. Вдруг кто-то осторожно и крепко сжал сердце.
«Здесь! Где-то здесь! Голая интуиция? Но она никогда не подводила. Так бывает у людей с обостренными нервами. Необъяснимая загадка. А может быть, опыт...»
Капитан вскочил на ноги и торопливо стал спускаться с гребня. Он шел, не разбирая пути, увязая по пояс в снегу, скользя по обледеневшим камням.
— Стойте! — окликнул его Лазарев. — Там!
Он показал на скалу, освещенную луной. На фоне звезд и слабо тлеющего неба капитан различил антенну локатора. Рядом стояли два темных предмета. Видимо, прожекторы.
— Останьтесь здесь!
Голованов исчез в тени. Он крался бесшумно, с беспокойством прислушиваясь к стуку сердца. У них могут быть собаки. Стоп! Близко подходить нельзя. Заметят следы.
Минутная стрелка не торопясь обошла круг. Шесть. И сразу послышалась музыка. Почти такая же, как у московского радио. Подумалось даже, что сейчас веселый диктор скажет: «Доброе утро, товарищи! Сегодня двадцатое марта тысяча девятьсот сорок третьего года»... Но музыка вдруг оборвалась, хлопнула дверь.
— Reks, komm zu mir!
К вышедшему подбежала лайка. Немец прошел немного вперед и остановился возле метеорологической будки. На мгновение вспыхнул фонарик. Не больше ста метров отделяли его от капитана. Потом он прошел дальше, снова засветил фонариком и что-то записал в блокнот.
Голованов тихо попятился назад к Лазареву. Он приказал привести всех матросов, а сам остался наблюдать.
За день удалось рассмотреть всю наблюдательную станцию, устроенную добротно и скрытно.
Жилая палатка располагалась в пещере с небольшим входом. Около нее стоял станковый пулемет. На высокой скале у локатора и прожекторов капитан заметил бетонный дот, замаскированный камнями. Одна амбразура выходила к морю, из второй просматривалось побережье. С тыла этому доту ничто не угрожало. По отвесной круче, метров тридцать высотой, огражденной острыми зубьями скал, ни подняться, ни спуститься, видимо, нельзя.
У маленькой бухточки тоже был дот, прикрывающий подходы с моря.
Солдаты выходили редко. Доты и палатка, возможно, связаны телефоном. Капитан насчитал девять человек. Они вели наблюдение за погодой и морем.
Словом, станция представляла крепость, которую можно одолеть большими силами, измором или внезапностью. Немцы хотя и вели себя осторожно, но были уверены в своей безопасности. Откуда знать им, что лишь один человек высказал догадку о существовании на далеком арктическом острове наблюдательной станции?
Итак, внезапность. Ночью. Забросать доты и палатку гранатами. Двое — Синцов и Зяблик — возьмутся за дот на берегу. Сам капитан и Якушкин — за жилую палатку и станковый пулемет. Никишин и Лазарев взорвут дот на скале.
Встретившись с матросами, капитан подробно изложил свой план. Голованова несколько удивило настроение матросов. Они совсем не волновались и слушали так, будто им читают политинформацию.
Синцов с Зябликом распутывали просмоленный шкертик и связывали гранаты.
— Зачем вам, дедуня, гранаты? Вы всех фрицев бородой распугаете.
— Дедуня да дедуня! Для тебя я Матвей Игнатьевич, а не дедуня! — сердился старик.
— Проверим часы, — сказал капитан. — Запомните, в два тридцать. Разом!
Якушкин шел сзади капитана, держа четыре связки гранат, как дрова.
Синцов и Зяблик медленно подбирались к доту у моря.
— Может, шугнем сначала? Хоть на живых поглядеть.
— Насмотришься. Замри! Никишин и Лазарев карабкались по скале, ощупывая каждый камешек. Они поняли, что дот, заваленный тяжелыми камнями, гранаты не пробьют. Надо только в амбразуру. Спереди близко подходить рискованно. А если попытаться обогнуть с тыла?
Туда двинулся Лазарев. В скале он находил едва заметные щели и пробирался медленней улитки, почти повиснув на руках над обрывом, где зубьями торчали острые гранитные скалы.
С каждой минутой автомат, заброшенный за спину, и связка становились тяжелей и тяжелей. Лазарев держался онемевшими пальцами буквально на трех сантиметрах выступа.
Дот рядом. Черное — это вход. Если взрыв? Значит... значит, волна собьет вниз. На камни.
Лазарев прижал потный лоб к холодной и колючей, как наждак, скале. Он не может посмотреть на часы. Левая рука вцепилась в щель. В правой связка. За спиной — обрыв. До входа два метра. Он услышит выстрелы и бросит туда связку.
Лишь бы хватило сил удержаться до начала. А потом бросить гранаты.
Не пугает нелепость смерти. Чудно: первый бой — смерть. Война. Кому-то суждено умереть, кому-то жить...
Вдруг взвыла от испуга собака. Тяжело, с натугой грохнул взрыв. Всплеснулся рыжий огонь. Оттуда, где был Лазарев, вырвался луч прожектора и впился в упавших ничком капитана и Якушкина.
В доте что-то зазвенело. Кто-то сонно вскрикнул. Длинная очередь трассирующих пуль сорвалась со скалы.
— Только бы сил!
И на скале почти одновременно взметнулись два взрыва. Один близко — перед амбразурой — ослепительно яркий. Другой — придавленный камнями.
У вспыхнувшей жилой палатки глухо затрещали автоматы, скрестили сверкающие линии, как шпаги. Через секунду залаял станковый пулемет, взметывая каменистую пыль. Якушкин поднялся и как-то боком, обхватив двумя руками связку гранат, двинулся к пулемету. Он шел вперед. На лице дрожал отблеск пулеметного огня. Шаг. Еще шаг. Еще...
