Teufel! Das ist Teufel! Шаг. И страшный взрыв заглушил треск пулемета...
От связки, брошенной Синцовым, дот на берегу разрушился, но автомат не замолчал. Зяблик метнулся к нему, скользнул вдоль камней в траншею, вышиб ногой покосившуюся дверь. И тут наткнулся на дуло автомата. Прямо в лицо тяжело дыхнул враг. Может быть, так близко они были секунду. В следующую автоматы, упершиеся друг в друга, отбросили их в разные стороны.
И все смолкло. Оборвалось внезапно, как и началось. Над мертвыми- камнями и снегом, освещенным прозрачным светом луны, снова разлилась глубокая тишина.
* * *
Катер «807» пришел обратно. Никишин скончался в госпитале.
С него так и не успели снять новую форменную одежду, которую все моряки надели перед боем. Останки Лазарева. Зяблика и Якушкина похоронили в Мурманске, в братской могиле. Голованов по возвращении составил обстоятельный отчет. Его видели и читали. Но тогда еще шла война, и было много забот поважней. Молва иной раз дороже наград.
Капитан умер весной сорок пятого от туберкулеза, в тот день, когда над Заполярьем поднялось, чтобы несколько месяцев не спускаться, скуповатое, неласковое солнце.
А Синцов еще долго ходил в море. Надо полагать, легенда, которая ходит сейчас среди североморцев, обязана ему своим появлением. Он рассказывал, что будто тогда, у дота, Зяблик ему шепнул:
— Вы, дедуня, не серчайте на меня. Такой уж я насмешник.
«Ах ты, одесская душа!» — говорил старик и смотрел в сторону, чтобы не заметили слез.
Неизвестно, жив ли он сейчас — Матвей Игнатьевич Синцов. Может быть, жив. Тогда откликнется.
Е. Федоровский
Далеко на юг несет свои темно-зеленые воды Марица. В них отражаются облака, утренние зори, оранжевые отблески заката. Долгие века Марица спокойно текла среди плодородных полей, нежно обнимала острова, тихим шепотом рассказывала людям о своих печалях и радостях. Эта легендарная река воспета поэтами и летописцами.
В последние годы в ее водах начали появляться отражения новых, обновленных берегов. Теперь с древней рекой связано новое имя, символ промышленной мощи Болгарии — ТЭЦ Марица-Восток.
Эта стройка дает работу семи тысячам человек. Вокруг будущей ТЭЦ целая околия изрыта тракторами, бульдозерами, экскаваторами, снесены древние холмы — геологи открыли здесь несметные запасы бурого угля, измеряемые миллиардами тонн.
Скрытая мощь реки словно отдала силы мускулам фракийцев, вселила бодрость в их песни и танцы. Эти дети Марицы издревле носили белые платки на голове, фартуки и грубую самодельную обувь. Теперь они по утрам садятся в поезда, отправляясь на строительную площадку!
Рядом с жителями долины Марицы — стройные горцы, синеокие жители равнин, плечистые северяне. Здесь, на строительстве ТЭЦ, в местные наречия вошли новые слова — «производительность» и «монтаж», «водопровод» и «бригада». И люди здесь вершат дела, вести о которых передаются уже в наши дни из уст в уста, а для будущих поколений станут романтической легендой.
Восьмой участок. Падает откуда-то сверху, как дождь, мелкая коричневая пыль. На головокружительную высоту поднялись громадные конструкции. Новичок невольно теряется в этом кажущемся хаосе. По монтажным столбам взбираются рабочие.
Начинается дождь, его потоки обрушиваются на работающих людей. Если бы было солнце, то из миллионов капель, разбивающихся о железобетон, родилась бы огромная радуга. Но солнце за тучами, и вместо него сияют голубой радугой огни электросварки. Люди, облаченные в зеленые комбинезоны, в светло-красных кожаных рукавицах, с защитными щитками на лицах, сосредоточенно склонились над свариваемыми трубами. Вот они, создающие радугу.
Время от времени сварщики заходят в барак. Вот один — у него черное от пыли, блестящее от пота лицо. Глаза светятся, в улыбке сияют белые зубы. Это Приматоров, сварщик высшей квалификации.
Попив воды из бутыли, стоящей среди кучи электродов и щитков, он несколько секунд молчит и, взяв шлем, отправляется назад. Под двойным дождем — пыльным и водяным — он взбирается на свое место. Снизу видны лишь подошвы его ног. Еще минута — и над ним засиял голубой ореол электросварки.
Рядом с ним работает его бригада. То согнувшись, то присев на корточки, иной раз лежа на спине или повиснув над бездной, они забывают обо всем, кроме электродов и стали. Они связывают артерии-паропроводы в гигантском теле теплоэлектроцентрали. Я смотрю, как спокойно работают они на этой высоте, как уверенны и просты их движения, словно с самого рождения им всем приходилось делать это: Тодору Стоянову из села Петричи, Даскалову из Плевны, Приматорову из Златицы, Арабаджиеву из Стрелчи, Костадинову из Бисера, Колеву из Димитровграда. За два года бригада социалистического труда под руководством Тодора Стоянова произвела 36 тысяч сварок в котельной и турбинном цехе теплоцентрали, на трубопроводе, сушильном заводе. День за днем они словно ставят своими электродами печати на коммуникациях теплоцентрали, выдавая гарантию на столетнюю прочность новорожденного гиганта.
У этих людей сосредоточенные лица творцов, серьезных, молчаливых, хотя они и не прочь посмеяться и поговорить в свободное время. На них лежит огромная ответственность за то, чтобы вовремя завертелись лопасти турбин.
Идут дожди. Один — настоящий, небесный дождь. Другой — ржавая коричневая пыль. Под их потоками работают тысячи людей самых разных специальностей. Они сваривают, укладывают, монтируют, строят...
Ведь эти люди приезжают сюда на поезде каждый день из деревень? Ведь это они еще совсем недавно носили платки и фартуки до колен? Нет, это какие-то другие люди.
На арматурном дворе я разыскал Евтима Крыстева, бригадира ударной комсомольской бригады, прославленного мастера-арматурщика.
Мы здороваемся. На его широком лице добродушная улыбка. Шея борца. Под одеждой перекатываются сильные мускулы. Евтим чертит мелом какой-то сложный чертеж и задумывается.
— Ошибка, — наконец произносит он.
— Где?
— В чертеже...
Он зовет одного из своих людей, показывает ему чертеж и долго что-то объясняет.
Евтим часто проверяет проектировщиков на практике. В его голове, как в оперативном штабе, рождаются сотни чертежей — ведь бригада работает на ТЭЦ, на расширении брикетной фабрики, в депо.
— Во всем надо уметь разобраться, — поясняет он. — Если опалубщик не разберется в чертеже, ему объясняет бригадир. Они все работают в одном месте. А наши — у каждого самостоятельное задание, каждый должен принять самостоятельное решение. Если опалубщик ошибется, он может переделать свою работу. У нас другое дело. Ошибешься — и все идет к дьяволу. Помню, однажды Генчо... Да вот и он сам. — Евтим показал на высокого человека, в котором я узнал известного верхолаза Геннадия Милованова.
Он миновал ограду и остановился у дымовой трубы высотой в 153 метра, самой высокой на Балканах.
— Глядите на него, — произнес Евтим. — Генчо скоро будет строить еще одну трубу, высотой в 250 метров. Такой здесь еще никогда не видели.
Теперь стройка уже не казалась мне хаосом. Каждый лист железа, каждая голубая дуга электросварки, каждая бетонная плита — все начинает сливаться в одно, получает какой-то определенный смысл, превращается в один подвижный, беспрестанно изменяющийся чертеж.
Меняющийся для того, чтобы в ближайшие годы турбины ТЭЦ Марица-Восток дали 2,5 миллиарда киловатт электроэнергии.
А река Марица течет на юг, рассказывая о том, что люди на ее берегах решили добыть солнце из земли — превратить уголь и человеческий труд в электрическую энергию.
Васил Попов Перевод Л. Прохоровой
Солнечным июньским утром, напутствуемые добрыми пожеланиями товарищей, отошли мы на маленьком катере от причала Сухумской спасательной станции. Один из нас — морской геолог, другой — гидролог. Наш катер пересек Сухумскую бухту и, наконец, остановился в море против местечка Келасури. Там, как показал эхолотный промер, дно прорезано узкой и глубокой ложбиной — каньоном.
Каньоны — грандиозные подводные ущелья — тянутся по дну там, где подводные продолжения континентов круто спускаются к ложу морей и океанов. Нередко начинаются они вблизи самой суши и уходят перпендикулярно к линии берега на глубины более двух километров. Крутые стены подводных ущелий бывают врезаны в дно моря на 200 и более метров.
Каньоны океанского дна грандиозны и могут конкурировать с крупнейшими долинами и каньонами суши, такими, например, как Большой каньон Колорадо в Северной Америке. В Черном море каньоны поменьше. Они пересекают материковый склон кавказского побережья. Многие из них начинаются у самого берега на глубине 20—25 метров и заканчиваются на глубине 500— 700 метров.
