Час как приехала. Аподерадо уже видел быков? Нет, не успел еще.
Кофе, ванна и полчаса отдыха в постели.
Камердинер Чаморро точными, размеренными движениями уже раскладывает в комнате одежду. У Чаморро нет возраста. Запавшие глаза и морщинистый лоб делают его похожим на черепаху или хамелеона. От вина и табака голос его сел и стал до удивления напоминать хриплый тембр убийцы из американского боевика. Сколько лет уже состоит Чаморро при матадорах? Вечность. Целую вечность он складывает плащи, готовит мулеты, закладывает в кожаные ножны шпаги, встряхивает кружевные рубашки, расправляет жабо, вынимает из больших кофров расшитые золотом и жемчугом костюмы. Есть кто в живых из его прежних хозяев? Может, и есть, но они сошли с арены, а значит, умерли для Чаморро. Чаморро знает одно в жизни — корриду.
— О-ля, Чаморро! Как жизнь?
— О-ля! Лучше не бывает, сеньор!
Пока его кумир-хозяин плещется в ванной, Чаморро выкладывает на кровать картонный триптих с богоматерью. Затем из старой железной коробки из-под сигарет «Гравен» появляются на столе медали, крохотные крестики, цветные картинки с изображениями святых. Чаморро раскладывает их, как пасьянс. В центре стола он зажигает фитиль в плошке с маслом. Огонь будет гореть все время, пока матадор вновь не вернется с корриды в эту комнату.
Матадор начинает одеваться. Пока не вошли дамы, взглянем на его тело. Зашитая дыра на бедре, глубокий Шрам на правой ягодице, несколько характерных следов на ногах и боку; глубокая борозда по шее тянется к уху («Рог вошел в шею, двое суток переливали в больнице кровь. Был уже мертв. Но получил отсрочку»).
— Какой костюм сегодня?
— Черно-золотой.
Короткие штаны, в которые влезает матадор, до того узки, что сделать это самостоятельно немыслимо. Чаморро затаскивает их на хозяина, как водолазный костюм. Хорошо. Матадор поворачивается, сгибает ногу, проверяя, не стесняет ли костюм движения. Буэно (1 Буэно — хорошо (испан.).). Колета подскакивает? (Колета — это накладная косичка, которую надевают матадоры.) Нет. Можно впускать.
Входят друзья, знакомые, афисьонадос, журналисты.
— Видел быков, Клаудио? Как мои?
Клаудио описывает быков. Рост, шея, вес.
— Рога?
— У первого — вот так, у второго чуть загнуты.
Жесты Клаудио трудно описать. Но для знатока они говорят вполне достаточно. Матадор слушает, а Чаморро надевает ему через голову кружевную сорочку, завязывает жабо. Несколько автографов молодым людям, стоящим у стены с выпученными от почтения глазами, и можно уже приступать к последнему этапу: Хаиме закручивается в широкий пояс красного шелка, конец которого держит Чаморро. Матадор с достоинством проделывает эти странные для постороннего манипуляции. В комнату всовывается голова:
— Пятнадцать минут, матаон (на андалузском наречии матадор звучит таким образом)!
Итак, всего только четверть часа. Все, понимающе кивая, выходят.
— Удачи, Хаиме!
Это традиционное напутствие. На что опять-таки по традиции матадор отвечает: «До скорого!» Жмем руку. Похлопываем по плечу. Как будто этого парня по имени Хаиме Остос ждет дальняя дорога, хотя он собирается всего-навсего убить двух быков на соседней пласе.
Все вышли. Матадор стоя молится перед изображениями своих святых, затем берет в руки триптих и целует по очереди лики. Крестится. Зажигает лампаду. Чаморро подает хозяину тяжелый плащ — мулету. Последний взгляд на комнату. Можно идти.
— Чтобы никто — вы поняли меня? — ни один человек не зашел в комнату до моего возвращения, — наказывает Остос горничной в коридоре.
— Знаю, знаю, — отвечает женщина. — Не беспокойтесь. Ни одна душа не войдет.
— И вы в том числе, — продолжает Остос.
— Конечно, конечно, и я тоже, — сквозь слезы говорит горничная, знающая об этой примете.
Старухи горничные, я видел вас в десятках отелей, с бесконечной жалостью глядящие на этих парней, сказочно прекрасных в своих расшитых золотом костюмах. То были ваши сыновья. Она стояла, вечная матер долороса (1 Мать скорбящая.), глядя, как сын ее, упрямый, с бледным челом, уходил из дома делать то, чего ей не понять. Сколько их в Испании, скорбящих и проливающих слезы в час, когда сыновья отправляются на корриду или покидают родину, чтобы искать работу где-то в Америке или пусть даже в недалекой Франции.
Вот она подходит к матадору.
— Ке тенгас, суэрте! (Пусть тебе повезет, сынок!)
И крестится. И плачет об этом парне, которого она видит первый раз в жизни.
— Пошли!
В «патио де кабаллос» (1 Буквально «Лошадиный двор» — место, где куадрилья дожидается выхода на арену. — Прим. авт.) собрались куадрильи. Пахнет мочой, лошадиным потом, стойлом. Вито, один из лучших бандерильеро, шутит через изгородь с завсегдатаями; матадоры, затянутые в свои сверкающие шелковые доспехи, жмут протянутые руки, фотографы щелкают камерами. Шутки Вито поминутно заставляют всех улыбаться. Думаю, он смог бы оживить даже атмосферу вечернего собрания квакеров. Во дворике царит нервное оживление, как в приемной родильного дома.
Сигнал. Куадрильи выстраиваются перед выходом. Левая рука, словно раненая, скрыта под плащом. Слева направо в первом ряду — Луис-Мигель, самый знаменитый, Пако Камино, самый молодой, и Хаиме Остос, мой герой. Выход.
Что остается от матадора, если отбросить рев толпы, цветные афиши, где аршинными буквами выписано имя кумира, и золотом сверкающий костюм? Остается бедный андалузец, выросший в предместье Севильи, которого отец водил в поля, чтобы тренировать с заляпанным грязью плащом на молодых несмышленышах бычках. «Хорошо... Мягче прогибайся... Не перебирай ногами... Руку пускай свободней... Следи внимательней за левым рогом».
Поэзия? Такие материи мало волновали отца и сына. Лучше пареньку стать тореро, чем продавцом лотерейных билетов или чистильщиком башмаков: Тем более у мальчика есть афисьон, говорят знатоки.
Каждый день он уходил в поле, чтобы развивать кисть, ворочая тяжелый плащ, учился распознавать нрав быка, его пороки и добродетели... Бесконечное повторение одних и тех же жестов, которые нужно очистить от заданности и нервозности, сделать их кристально чистыми. Эти движения входили в ребенка, становились частью его естества.
Тысячи пареньков по всей Испании, на фермах, в полях, в городских дворах, на пустырях сражаются с воображаемыми быками. Иногда сверстники скучиваются вокруг одного из них. Нет ни торо, ни трибун, ни арены, но перед взором пораженных товарищей мальчик самозабвенно делает волшебные пассы. Он слышит «О-ле!», разом вырывающееся из уст.
Это значит, боги одарили одного из чумазых ребятишек. Они дали ему нечто, чему нельзя научиться, нечто такое, что наделяет его жест пронзительной чистотой и элегантностью, и тогда воздух вибрирует от пассов мальчика, словно от трепета оливкового дерева в выжженный солнцем августовский день. Называйте это как угодно — зовом, талантом, страстью.
В любимом деле не должно оставаться неясностей, поэтому я решил ответить на наиболее частые вопросы, собрав материал из хроники и собственного досье.
Вопрос: Скажите, это правда, что быкам перед корридой подпиливают рога?
Ответ: Да.
Вопрос: И владельцы ферм соглашаются?
Ответ: Да, потому что, если кто-то из них откажется, импресарио пригрозит: «Учтите, мой матадор будет очень недоволен. Если вы хотите, чтобы он продолжал работать с вашими быками, постарайтесь быть более понятливым».
Вопрос: Но это же шантаж?
Ответ: Да.
Вопрос: Простите... но, ей-богу, я никак не пойму... Разве матадор решает, с какой фермы поставлять быков для корриды?
Ответ: Видите ли, мир корриды завязан в один тугой узел. Соперничество — и то здесь только для виду. Но в него играют по-настоящему. Как помните, даже Хемингуэй поддался на эту удочку и совершенно серьезно писал о «соперничестве» Ордоньеса с Домингином.
Вот что происходит в действительности. Скажем, по случаю праздника успенья организаторы обращаются к импресарио тореро Фернадеса: «Могу я объявить вашего матадора?». — «Сколько?» — спрашивает аподерадо. «Триста пятьдесят тысяч песет». — «Согласен, — отвечает импресарио. — А с кем вы его выставляете?» — «Я думаю, с Фулано и Менгано...» — отвечает устроитель. «Фулано идет, но с Менгано у моего матадора сейчас соперничество. Я так думаю, лучше подойдет Попито». — «Согласен», — отвечает устроитель. «А чьи быки?» — продолжает аподерадо. «Я мыслил взять у Гонсалеса и Гомеса». — «Нет-нет, — возражает аподерадо. — Мой матадор будет выступать только с быками от Санчеса». — «Идет», — соглашается устроитель.
Вопрос: Итак, можно заключить, что по большей части на арену выпускают быков-афеитадо? (1 Афеитадо — бык, рога которого подпилены перед корридой. — Прим. пер.) А как же контроль?
