Стоп! У въезда в следующую деревню замечаем врытые в землю столбы-пауны. К столбам прикреплены игрушечные домики, похожие на скворечники,— обиталища духов-натов. Не падаунская ли это деревня? Оглядываюсь: ни души. Деревня словно вымерла. В тени акации замечаю девочку пяти лет. Она старательно трет песком медный закопченный казан. Возле суетится маленький зверек с беспокойным розовым носом—мангуста. Девочка то изо всех сил скоблит посуду, то подставляет ладонь мангусте. Зверек мигом взбирается по руке на плечо, щекочет ей ухо. Девочка смеется, стряхивает зверька и снова принимается за работу. Черный пес, внимательно наблюдая за ними, нервно повизгивает. Видно, и ему не терпится ввязаться в игру. Красные пучеглазые стрекозы летят-летят, да и замрут над высокой сухой травой.
И все от земли до неба залито солнцем, готовым уйти за горизонт. Ну можно ли проехать мимо, не достав фотоаппарат?
Девочка и не заметила, как я подошла и навела объектив. Щелкнул затвор камеры. И тут девочка зарыдала, стала бить себя в грудь, глаза ее расширились, лицо исказил страх. С громким воплем кинулась она в хижину. Оттуда послышались возбужденные голоса.
Первым побуждением было — бежать к машине. Но надо все же уладить недоразумение, объяснить, что я не причинила девочке ни малейшего вреда. Водитель Ко Дже Тей пошел объясняться с хозяевами. Через несколько минут он вышел из дома вместе с молодым мужчиной, который дружелюбным жестом пригласил войти и меня.
На тощей циновке, свернувшись калачиком, спал ребенок. Женщина в углу кормила младенца, удобно устроившегося в подоле. В полумраке на длинной шее женщины поблескивал медный воротник.
Из-за ее спины выглянула вспугнутая мной девочка. Она уже успокоилась и с интересом смотрела на протянутую мной яркую матрешку. Я принесла извинения. Хозяин заверил, что все в порядке, и объяснил, почему испугалась девочка. Она слышала не раз, что на деревни нападают чужие и уносят детей. К тому же завтра девочке предстояло надеть первое шейное кольцо, и семь дней до торжества она не должна выходить из дома. Злые духи не дремлют, вдруг напугают, а то и похитят ее, чтобы сорвать праздник всей семье...
В доме воцарился мир и покой, я могла оглядеться. В комнате, кроме низкого, круглого, грубо оструганного столика, мебели — в нашем понимании — не было, если не считать свернутые в рулоны циновки. Над дверью висел пучок сухой горчичной травы. По бамбуковой стене неуловимо и бесшумно, как струйка, скользнула ящерица-мухоловка. И комара как не бывало. Ящерка дернула плоской змеиной головкой, метнулась в сторону и замерла, поджидая новую добычу.
Между тем хозяйка дома положила малыша на циновку рядом с братом и пригласила нас к столу. Желтые бананы, начиненные... маринованным табаком, были главным блюдом семейного ужина. Едва мы уселись, как на пороге хижины возникла тоненькая фигурка девушки в длинной юбке-лоунджи и кофте-эйнджи. В ее темных, убранных в пучок волосах белел цветок жасмина.
— Здравствуйте! — улыбаясь, приветствовала нас она.— Я не помешаю вам?.. Меня зовут Ма Кин... Вы давно из Рангуна? Какие там новости? Я целый месяц не была дома.
Ма Кин, студентка Рангунского медицинского института, проходила здесь практику. В последние годы студенты приезжают в глухие уголки страны, чтобы обучить грамоте и счету жителей деревень.
— Дел хватает и мне, медику,— говорит Ма Кин.— Знакомлю крестьян с простейшими правилами гигиены, по мере сил борюсь с предрассудками.
— Правда, в этом доме,— продолжает она по-английски,— мне это пока не удалось. Мать хозяина дома — знахарка-наткадо. Через надкадо люди племени «общаются» с духами, передавая им свои просьбы. Боюсь, что не смогу уберечь эту маленькую девочку от завтрашней процедуры. Зато в соседней семье мне это удалось. Конечно, не без труда...
К счастью, многие традиции отживают свой век. У нас говорят: «В дереве важен корень, но корень важен, чтобы было дерево». Значит, сохранять надо лишь те традиции, которые не мешают цвести дереву. Но это очень трудно — соединить, сплотить все народности в единый народ и при этом сохранить обычаи, язык, культуру каждой этнической группы...
Весенний вечер уже перешел в ночь, когда мы уезжали из деревни.
— Возьмите! — сказала, прощаясь, хозяйка хижины, сняв со стены пучок сухой травы.— Это табьей. Говорят, он приносит счастье...
Рангун — Таунджи — Москва
Елизавета Сумленова
Отчаянно вкусный иглобрюх
Я никогда не ел суп из фугу. Суп из акульих плавников доводилось есть. Он действительно вкусен. Вьетнамский суп «фо» очень вкусен тоже. Пробовал суп из хвостов кенгуру, черепаховый суп, даже томатный суп с бананами (этот, вообще говоря, на любителя). А вот суп из фугу не ел никогда. И знаю наверняка: даже если мне его когда-нибудь предложат, твердо откажусь.
Для того чтобы есть фугу, надо быть, во-первых, отважным человеком. Во-вторых, хладнокровным человеком. В-третьих, надо быть убежденным гурманом. Наконец, надо быть хоть немножко японцем. Потому что фугу едят только в Японии.
А за пределами Страны восходящего солнца фугу, наоборот, не едят. И даже выкидывают из сетей.
Дело в том, что фугу, строго говоря, ядовитая рыба. И даже очень. Ее внутренности содержат вещество, которое в 25 раз превосходит по силе действия известный всем кураре и в 275 раз токсичнее цианидов. Если хоть малейшая доза яда попадет в организм человека — последует сильное отравление, скорее всего с летальным исходом. Шестьдесят процентов всех случаев отравления мясом фугу в Японии заканчиваются смертью.
Больше всего яда скапливается в печени рыбы, а методика обезвреживания ее весьма ненадежна. Между тем именно печень фугу считается наивысшим деликатесом. Японским рестораторам строго-настрого запрещено подавать эту печень на стол, но, бывает, шеф-повар уступит просьбе клиента, и тогда... Нет, необязательно драма. Клиент вполне может встать из-за стола бодрый и веселый. Тысячи, миллионы японцев едят фугу, приготовленных руками опытных поваров, потребляя около полутора тысяч тонн этой рыбы в год. Но случается и такое: при полной ясности мысли вдруг немеют руки и ноги. Человек теряет координацию движений. Голова работает четко, но язык не слушается: человек не может говорить, не может даже порой внятно сообщить о беде окружающим. Потом — паралич двигательного аппарата. И — как трагический финал — остановка дыхания.
Мы не будем здесь разбирать вопрос: почему японцы столь почитают фугу и отваживаются вкушать ее столь коварное мясо? Это дело психологов. Нам более интересна сама рыба и все, что с ней связано.
Трудно установить, когда именно на Японских островах стали употреблять в пищу ядовитую фугу. Но зато документально зафиксирован случай знакомства с ней европейцев.
Это произошло во время второго кругосветного плавания знаменитого Джеймса Кука. В 1774 году судно «Резольюшен» бросило якорь около только что открытого острова, которому Кук дал название Новая Каледония. Клерк, заботившийся о провианте, выменял у туземцев странную рыбу, которую никто из европейцев до сих пор не видел. Находившиеся на борту «Резольюшен» натуралисты Дж. Рейнхолд Форстер и его сын Джордж зарисовали рыбу, потом повар унес ее разделывать в камбуз.
«К счастью для нас,— записал впоследствии в дневнике капитан Кук,— процедура рисования и списывания рыбы отняла столько времени..., что на стол подали лишь печень и икру, к коим оба господина Форстера и я лично едва притронулись. Около трех или четырех часов пополуночи нас охватила необыкновенная слабость во всех членах, сопровождавшаяся онемением и ощущением, подобным тому, как если бы руку или ногу, ужаленную морозом, вдруг подставили к открытому огню. Я почти полностью потерял ощущение чувств, так же не мог я отличить легкое тело от тяжелого, горшок с квартой воды и перо были равны в моей руке. Каждый из нас предался рвоте, и после этого выступил обильный пот, который принес великое облегчение.
Что же это за рыба такая, которая несет смерть и которую тем не менее на Японских островах с наслаждением поедают?
Фугу — японское название иглобрюхов. Это семейство рыб из отряда сростночелюстных имеет много названий. Иглобрюхие, четырехзубы, скалозубые, рыбы-собаки... Родственные семейства из того же отряда именуются так: кузовки, двузубые (они же — ежи-рыбы)... Иглобрюх, который водится у Гавайских островов, известен под названием «рыба-смерть». Его желчь употреблялась для смазывания наконечников стрел: яд нес врагу верную гибель.
У иглобрюхов сросшиеся челюстные кости образуют четыре пластинки (отсюда и одно из названий), а весь зубной аппарат напоминает клюв попугая. Кожа рыбы снабжена шипами.
