— Как, Юсеф? — спросил Абу Самир.
— Ну, если надо для общего дела...
— Надо!
— Тогда я согласен.
Паковали Юсефа не торопясь, тщательно. Завернули в два одеяла, притом так, чтобы руки были на груди. Оставили его в одном белье, а пижаму разорвали на полоски и скрутили из нее веревки. Накрепко замотали ими тюк, чтобы случайно не развернулся. Кокон получился увесистый, но догадаться по внешнему виду, что там внутри, было трудно. Двое узников осторожно подняли его и понесли на свалку.
Грузовик и погрузчик прибыли как обычно. Наблюдать хотелось всем, но, чтобы не вызывать подозрений, Абу Самир разрешил выйти из палатки лишь Махмуду и Абу Лейле. Ковш погрузчика подцепил тюк и перенес его в кузов. Машина тронулась и без помех выехала за ворота лагеря.
— Ну, Юсеф, да поможет тебе аллах! — тихонько сказал Махмуд.
Последние часы перед побегом... Туннель уже вышел на поверхность. Абу Лейла аккуратно расширил дырку — ровно настолько, чтобы можно было вылезти. Волнующую весть молниеносно передали по цепочке в палатку. Абу Лейла тем временем осторожно высунул голову наружу. Сначала он ничего не увидел: кругом стояла темнота. А потом чуть не закричал от радости: выход из туннеля был с внешней стороны вала прямо надо рвом. Вот это здорово! Значит, он все рассчитал правильно.
— Давай в палатку,— толкнули Абу Лейлу сзади.— Абу Самир просит всех собраться.
— Давайте поклянемся,— сказал Абу Самир,— что, когда выйдем — где бы ни оказались, — будем продолжать борьбу. Революция до победы!
— Революция до победы! — отозвался тихий хор голосов.
Узники стали спускаться в туннель. И в эту минуту в соседнем блоке послышались голоса — сначала разрозненные, неясные, а затем все более отчетливые, сливающиеся в громкое пение. «Куллюна — лиль-ватан» («Все мы — для родины» (арабск.)),— пели узники, и ночное эхо разносило слова национального гимна Ливана по Долине ада. Как бы в ответ на это пение неподалеку от лагеря раздались автоматные очереди, громыхнули взрывы гранат. «Молодец, Юсеф!» — подумал Махмуд.
— Пора! — пронеслось по цепочке в туннеле. Узники скатывались в ров и исчезали в ночи.
9
До Бадауи Марьям добиралась два дня. Сначала ее довезли до Саиды, потом на другой машине — до Бейрута. Там и заночевала у знакомых. К полудню следующего дня доехала до Шторы, а оттуда — в Триполи. Последние несколько километров шла пешком. В лагерь вошла вечером — усталая, голодная. По дороге все думала: как сообщить родителям горестную весть? Может, не сразу, чтобы не омрачить радость встречи?
У дома Умм Сулейман царило необычное оживление. Люди сидели и стояли вокруг юноши, который что-то громко рассказывал. Лица его не было видно, но голос показался Марьям знакомым. «О аллах,— подумала она,— прямо как у Махмуда!» И вдруг обмерла: юноша вскочил и, расталкивая толпу, бросился к ней.
— Марьям, сестричка моя дорогая, вот мы и снова вместе!— Махмуд крепко сжал в объятиях ошеломленную сестру, закружил ее.— Как ты похудела! Бедняжка!
И тут Марьям не выдержала. Она плакала, не стесняясь незнакомых людей.
— Что же ты ревешь? — сказал подошедший отец.— Радоваться надо! Наш Махмуд — молодец! Шутка ли — сбежать из Ансара!
Марьям, не переставая плакать, протянула отцу листок, полученный в бюро Красного Креста в Тире. Тот подошел к окну, из которого пробивался неяркий свет, долго шевелил губами.
— Гляди-ка, Махмуд, тут написано, что ты умер от сердечного приступа.
— Значит, все-таки послали письмо. Как видишь, отец, это не так. Потом когда-нибудь я все объясню. А сейчас давайте спать. Мне завтра вставать чуть свет.
— Зачем? — спросила Марьям.
— Я уезжаю.
— Далеко?
— Не очень. На юг.
— Опять к израильтянам хочешь попасть?
— Нет, я теперь ученый! Хочу побывать на лагерном кладбище, возложить венок на собственную могилу.— Махмуд засмеялся.— А заодно навещу друзей-ливанцев, с которыми вместе бежали из Ансара. Нам с ними есть о чем поговорить.
Владимир Беляков, Игорь Ростовцев
