— О тамо, кайе! Га абатыра симум! (О люди, здравствуйте! Мы с вами, братья!) — продолжает он.
Внезапно папуасы преображаются; они заулыбались, закричали: «Кайе! Кайе!» И под одобрительные крики повели нас в хижину для приезжих.
Между хижинами — кокосовые пальмы. Только над главной площадью — просторной, чисто подметенной — кроны пальм не закрывают небо.
— Кайе!
Вместе с юношей по имени Кокал мы подходим к небольшой хижине. Кокал местный. Ему лет двадцать. Он окончил начальную школу в Бонгу и поступил было в колледж в городке Маданг, но через год вернулся домой: отец не смог платить за обучение. С первого дня этот смышленый парень стал энергичным помощником этнографического отряда. Вот и сейчас он знакомит меня с папуасом Дагауном. Жаркий день. Дагаун сидит на террасе своего дома, наслаждаясь тенью. Чтобы пожать ему руку, нам приходится пригнуться — так низко свисает крыша из листьев кокосовой пальмы.
Дагауну лет сорок — сорок пять. Он одет, как многие мужчины Бонгу, в шорты и рубашку. На лице татуировка — обозначенная сизым пунктиром дуга под левым глазом и над бровью. Волосы подстрижены коротко. Пышные прически с гребнями и локонами, знакомые нам по рисункам Миклухо-Маклая, ушли в прошлое, но за ухом пылает рубином красный цветок. До сих пор мужчины всех возрастов любят носить в волосах цветы, листья растений, перья птиц. У хижины остановился, глазея на нас, мальчик лет семи в полотнище вокруг бедер; над его теменем задорно торчит белое петушиное перо. Руку Дагауна над бицепсом обвивает сплетенный из травы браслет. Это старинное украшение, зарисованное Маклаем, по-прежнему носят и мужчины и женщины. Кокал толкует что-то Дагауну, а тот смотрит на меня с любопытством, видно не совсем понимая, что же мне нужно.
— Он согласен, — говорит мне Кокал.
...Здесь я должен огорчить читателя, если он ожидает, что после этих слов этнограф начнет расспрашивать папуасов о чем-то необычайно таинственном и экзотическом, ну, скажем, о секретах колдовства, и в результате беседы благодаря личному обаянию или удачному стечению обстоятельств папуасы все расскажут, приведут этнографа к потайной пещере и покажут древний обряд... Все это, конечно, случается, но мы, этнографы, не заняты лишь охотой за экзотикой. Мы изучаем не отдельные яркие черты народной жизни, а культуру народа в целом, то есть все, чем живет народ, — и хозяйство, и верования, и пищу, и одежду. Здесь, в Бонгу, наш отряд должен был проследить изменения в культуре папуасов за сто лет, протекшие со времен Н. Н. Миклухо-Маклая. Короче говоря, нам предстояло выяснить, насколько отличаются от описанных им приемы земледелия и охоты, орудия труда, язык, песни и танцы, прически и украшения, домашняя утварь, быт и привычки и так далее, и так далее...
И к Дагауну я пришел с весьма прозаической целью — подробно описать его хижину.
Н. Н. Миклухо-Маклай, взглянув на современные дома, не узнал бы Бонгу. В его время в хижинах были земляные полы, а сейчас они стоят на сваях. Стала несколько иной форма крыш. Из хижин исчезла важная деталь старого быта папуасов — нары для еды и спанья. Эти нары были необходимы в прежнем доме, теперь же надобность в них отпала, их заменил пол из расщепленных бамбуковых стволов, который возвышается метра на полтора над землей. Это мы замечаем сразу, с первого взгляда. А сколько еще новых предметов вошло в жизнь? Только строгий реестр всех вещей правильно отразит соотношение нового и старого.
Кокал ушел, и роль переводчиков охотно взяли на себя два мальчика лет по десяти, одетые в чистые шорты и ковбойки. В школах обучение ведется на английском, и многие молодые люди Бонгу неплохо владеют этим языком. Насколько нам легче работать, чем Н. Н. Миклухо-Маклаю, которому пришлось самостоятельно познавать местный диалект, порою месяцами пытаясь понять значение слова! Кроме того, в Бонгу, как и во многих районах Новой Гвинеи, вторым родным языком папуасов стал пиджин-инглиш — приспособленный к меланезийской грамматике английский язык. С точки зрения англичанина, это варварское искажение английского языка, приправленное примесью папуасских слов, тем не менее пиджин широко в ходу и на других островах Меланезии, и на нем уже возникла обширная литература. В Бонгу пиджин-инглиш знают и женщины, и дети. Мужчины предпочитают говорить на нем, когда речь заходит о важных делах, об отвлеченных предметах. «Это наш большой язык», — пояснил мне роль пиджин-инглиш один из папуасов. Почему большой? Потому что местный диалект этой деревни действительно очень «маленький» язык: на нем говорят только в Бонгу; в каждой из окрестных деревень свои наречия, непохожие друг на друга.
...Папуасский дом надежно защищает внутреннюю жизнь семьи от постороннего взора: перегородки, пристроенные к глухой стене из расщепленных стволов бамбука, образуют комнаты. В хижине Дагауна две небольшие комнатушки. «В одной живу я, в другой женщины», — пояснил Дагаун. В комнате хозяина нет окон, но свет проникает сквозь многочисленные щели между стволами бамбука, и хорошо видна вся скромная обстановка. Справа от двери у стены лежит железный топор в соседстве с аккуратно закрытой пустой консервной банкой. Тут же черная деревянная посудина с металлической крышкой и плоский котелок. Угол заполняют несколько деревянных блюд и две плетеные корзины. Прямо против двери на стене красуются два небольших барабана, а за балку, подпирающую крышу, заткнуты еще два топора, большой, наподобие сабли, железный нож и пила. На тумбочке стоит стеклянный стакан с ножницами да пустые баночки от крема...
Не буду утомлять читателя описанием. Ничего экзотического не было и в женской комнате. Ни черепов, мрачно глядящих пустыми глазницами, ни ярко раскрашенных масок. Все выглядело буднично, по-деловому. И тем не менее, исследуя обстановку небогатого папуасского дома, я увлекся: вещи помогали узнать кое-что новое о папуасской старине.
К примеру, скамейка с железной полоской на одном конце — новшество в папуасском быту. Она сменила заостренную раковину — старинный примитивный инструмент для извлечения мякоти кокосового ореха. Я уже не раз видел, как пользуются этой скамейкой. Женщина, сидя на ней, держит обеими руками половинку расколотого ореха и трет его мякотью о зазубренный край неподвижного железного скребка; внизу подставлена посудина. Удобно! Трудно сказать, кто придумал это остроумное приспособление, однако вызвано к жизни оно другим нововведением — мебелью, которая постепенно распространяется в папуасских деревнях. Сто лет назад папуасы сидели на нарах или прямо на земле, поджав под себя ноги. Сейчас они предпочитают сидеть как европейцы, на возвышении, будь то табурет, чурбан или скамейка. И утвердиться в быту новое орудие могло только тогда, когда привыкли сидеть на скамейке. Вот почему оно встречается и на других островах Меланезии (а, скажем, в Полинезии, где островитяне по-прежнему сидят «по-турецки», такого скребка не встретить).
В каждом папуасском доме можно увидеть и лист железа, благодаря которому, безбоязненно разводят огонь на тонком бамбуковом полу. Судя по форме этих железных листов, они скорее всего изготовляются из бочек для бензина.
Подобные приобретения папуасского быта, конечно, выглядят убогими на фоне стандартов современной промышленности, но они помогают понять особенности процесса культурных преобразований на Берегу Маклая. Обновление местной культуры в условиях контакта с современной цивилизацией, во-первых, было довольно скудным, во-вторых, не сводилось только к одним прямым заимствованиям. Папуасы также приспосабливали новые материалы или сделанные совсем для других нужд вещи к старым привычкам, к своему образу жизни. Значит, при соприкосновении с европейской цивилизацией самостоятельное развитие традиционной культуры не прекратилось. Кое-какие культурные навыки папуасы перенимали, видимо, и не от европейцев: свайные дома, которых прежде не было в Бонгу, в прошлом веке уже встречались на островке Били-Били. А мужская набедренная повязка папуасов, наподобие юбки, явно копирует полинезийскую лава-лава.
Предметы фабричного производства, появившиеся в домах жителей Бонгу, сами по себе для этнографа не интересны, но за ними стоит более важное новшество в жизни папуасов — деньги: ведь теперь приходится платить деньгами и за глиняные горшки, которые по-прежнему привозят из деревни Бил-Бил (сейчас она на побережье, а не на островке Били-Били). Деньгами платят и за деревянные блюда — табиры. Папуасы хорошо знают, что такое деньги. Услышав (и слегка удивившись), что в СССР не ходят австралийские доллары, папуасы попросили показать им советские деньги. Деньги были разложены на бревне, выброшенном прибоем на песчаный берег; все подходили к бревну и внимательно разглядывали их.
