Мы пришвартовали каноэ к трапу «Дмитрия Менделеева». Кокал ни разу не бывал на борту такого большого корабля. Но неожиданно оказалось, что он жаждет увидеть на советском судне прежде всего своих односельчан. Тех самых, с которыми может и так общаться каждый день. Все остальное — корабль, компьютеры, радары и т. д. — интересует его куда меньше. Мы поднялись в конференц-зал. Здесь за столом с угощениями чинно сидели танцоры и самые уважаемые люди деревни. Украшения из раковин, кабаньих клыков, цветов и птичьих перьев несколько неправдоподобно смотрелись на фоне застекленных полок с Большой Советской Энциклопедией. Кокал, однако, вовсе не мечтал присоединиться к элите Бонгу. Нет, он желал лишь быть замеченным. Он удобно расселся на кожаном диванчике напротив распахнутой двери конференц-зала, с независимым видом поглядывая по сторонам, словно привык именно так проводить воскресный досуг. Он рассчитал безошибочно. Его увидели, и на лицах уважаемых людей выразилось изумление. Глава деревенского совета, Каму, даже вышел в коридор и что-то спросил: видимо, как очутился Кокал на корабле. Кокал небрежно показал на нас и вновь развалился на диванчике.
Не знаю, сколько времени он мог бы так просидеть. Мы уже запаслись сигаретами, а Кокал все не желал уходить. Увести его удалось лишь после того, как он был представлен начальнику экспедиции и обменялся с ним рукопожатием.
Этот незначительный эпизод указал нам на первые трещины в былой социальной структуре деревни. Сто лет назад юноша не осмелился бы без разрешения появиться среди старших. Ах эти новые времена... Люди начинают находить опору для утверждения собственной личности вне привычных норм деревенской жизни. Для одних эта опора — деньги, заработанные на стороне. Другим же, как, например, Кокалу, смелость уравнять себя со старейшинами дает образование. И все же волнение, с каким Кокал демонстрировал себя влиятельным односельчанам, говорит о силе былых взаимоотношений в папуасской деревне.
Традиционная социальная организация Бонгу примитивна — у папуасов раньше не было ни четко оформленных органов коллективной власти, ни вождя.
Теперь к прежнему общественному устройству добавились некоторые новые черты. Бонгу, например, управляется деревенским советом. Его члены — старейшины кланов. По-видимому, создание совета лишь оформило древнюю традицию. А вот наш знакомый Каму не принадлежит к числу старейшин. Просто австралийские власти увидели в нем энергичного и сообразительного человека, с которым можно найти общий язык. Каму представляет свою деревню в районном «Совете местного управления», созданном в начале 60-х годов, и, таким образом, осуществляет контакт администрации с общиной.
За короткий срок нашему отряду — восьмерым этнографам — удалось много узнать о жизни и традициях папуасов Бонгу. Сто лет назад на Берегу Маклая царил каменный век. А что увидели мы теперь? Век железа, эпоху раннего классообразования? Дать оценку современной культуры папуасов Бонгу нелегко. Облик этой деревни стал иным. Здесь много новшеств — одни бросаются в глаза, другие становятся очевидными лишь после долгих расспросов. Папуасы говорят по-английски и на пиджин-инглиш, пользуются ружьями и керосиновыми лампами, читают библию, обладают знаниями, почерпнутыми из австралийских учебников, покупают и продают за доллары. Но старина еще жива. Что же преобладает?
...Вновь возникают перед глазами картины, увиденные в Бонгу. Спускаются сумерки. Мимо хижин усталой походкой идет полуголая женщина в короткой юбке. Она возвращается с огорода и несет клубни таро, ямса и бананы в плетеной сумке, укрепленной лямками на лбу. Такие сумки были и при Н. Н. Миклухо-Маклае. Другая женщина очищает от верхнего волокнистого слоя кокосовый орех при помощи палки, укрепленной в земле заостренным концом вверх. На площадке у дома горит костер, в глиняном горшке, как и сто лет назад, варится разрезанное на ломти таро... Нововведения в Бонгу как бы наложились на привычный жизненный уклад деревни, не изменив его существенно. Реформы в хозяйстве допущены только ради сношений с внешним миром и мало затронули быт. Быт остался старым: тот же распорядок дня, то же распределение функций. Среди вещей, окружающих папуаса, немало новых, но предметы эти поступают в деревню готовыми и не порождают новых занятий. К тому же жизнь в Бонгу не зависит от импорта. Деревня соприкасается с внешним миром, но еще не стала его придатком. Если бы вдруг по какой-либо причине связь Бонгу с современной цивилизацией прервалась, маленькая община не испытала бы потрясения и легко вернулась к образу жизни предков, ибо она и отошла от него недалеко. В этом нет ничего удивительного: колониальная администрация не торопилась сделать папуасов современными людьми. Да и обособленное положение Бонгу сильно ограждало деревню от внешних влияний. Хотя Бонгу всего километрах в двадцати пяти от Маданга, из-за топких болот дороги нет. Устойчивая связь возможна только по воде. Туристы в Бонгу не заглядывают...
...Что же касается того, к какой стадии развития отнести сегодня папуасов Бонгу, нам, этнографам, предстоит еще немало работы, чтобы найти термин, который обозначил бы их своеобразную культуру, соединившую наследие первобытности и кое-какие подачки цивилизации двадцатого века.
В. Басилов, кандидат исторических наук
Эту историю я услышал на дрейфующей льдине в Каспийском море (1 Несколько лет назад дрейфующая биостанция «Каспий-1» проводила исследования тюленей. Об этой экспедиции рассказывалось в № 7 журнала за 1971 год. В данном очерке использованы материалы научных трудов В. И. Крылова, кандидата биологических наук, старшего научного сотрудника Всесоюзного научно-исследовательского института морского рыбного хозяйства и океанографии.). Помнится, в ту ночь я дежурил. Ребята — биологи, крепко намаявшись за день, спали. Я бродил вокруг палатки, боялся, войдя внутрь, заснуть. Было морозно, ярко светили звезды, искореженный, торосистый лед смутно прорисовывался во мгле. Порою казалось, что мы не на Каспии, а где-то в центре Арктики, на дрейфующей станции «СП». За однообразною ходьбою я так поддался этому призрачному ощущению, что, внезапно услышав позади скрип снега, резко обернулся и выхватил из кармана ракетницу. Но не белый медведь оказался передо мной. То был Крылов, начальник экспедиции, которому, как всегда, не спалось. Видимо, он вышел проведать меня. Сконфуженный, я принялся путано объяснять, за кого чуть было не принял его. «А, — прервал он меня, — я ведь тоже долгое время зимовал. И мне здесь казалось вначале, что может выбежать медведь из-за тороса. Тюлени, льды — обстановка и впрямь арктическая...» Мы разговорились. Оказалось, что Виктор Иванович много лет провел на Чукотке. Я же недавно вернулся с острова Врангеля. На острове я надеялся заснять известнейшее лежбище моржей на мысе Блоссом. Но их там не оказалось. Для меня это было ударом.
И дело было вовсе не в том, что пришлось напрасно проделать дальний путь. Не жалел я и о потерянном времени. Просто за долгие годы жизни на островах и побережье Ледовитого океана мне так и не довелось повидать лежбища моржей...
К тому времени, как я стал зимовать, они исчезли в Карском море. Лишь изредка удавалось мне встретить моржей-одиночек. То неожиданно всплывающих в полыньях, то в разгар арктической ночи приползающих к занесенным снегом домам полярной станции. Трудно было понять, что заставляло их в тот момент отыскивать свою погибель. Когда же я перебрался в море Лаптевых, моржей почти не стало и там. Совсем редко их видели теперь на некогда огромном лежбище в бухте Марии Прончищевой. Незадолго до моего приезда на остров Преображения моржи покинули и здешнюю косу. Все меньше и меньше оставалось у флегматичных, безвредных исполинов мест, где их не беспокоил бы человек. Поговаривали, что моржи собираются теперь на атолле Песчаном, но добраться туда я уже не мог. Единственный атолл в Арктике был необитаем. Вот и стал я мечтать о чукотских краях, связывая с ними последнюю надежду побывать на лежбище, да, видно, слишком долго туда собирался.
...Разное поговаривали про отсутствие моржей на острове Врангеля. Охотники-старожилы уверяли, что они не пришли из-за холодного лета. Из-за того, что у берегов плавало много льдин. И я уже готов был поверить этому, как вдруг узнал от одного художника, проводившего лето на острове вместе с геологами, что есть и иная причина. Будто бы над лежбищем низко пролетел какой-то самолет, будто бы здорово он напугал моржей, вот и не приходят они к лежбищу уже второй год. Было ли такое на самом деле — установить точно не удалось. Так и уехал я с нехорошими мыслями в душе, считая, что не могло быть дыма без огня, а раз так, значит, и здесь лежбищ не берегли. И я сказал Крылову, что, по-моему, моржи доживают последние денечки на нашей земле...
