Тут надо подробнее рассказать об обычае усыновления. Обычай этот стар и распространен был по всей Меланезии. На островах Гильберта, например, дети вообще росли не в семьях своих родителей. Еще до рождения ребенка отец с матерью присматривали для будущего чада приемных родителей, обычно из числа хороших друзей или просто людей зажиточных. Если обе стороны приходили к соглашению, приемный отец брал пуповину приемного сына и заворачивал ее в лист пандануса. Потом из этого листа делали браслет, который носили на предплечье. Когда лист пандануса, истлев и поистершись, сам падал с руки (приемный отец старался, чтобы он упал в море), считалось, что ребенок стал родным. Его же собственные родители брали на воспитание детей других людей. Это, конечно, крайний случай, но и на других островах, в том числе на Новой Гвинее, практиковался обмен детьми для укрепления дружбы между семьями и родами.
Была и еще одна причина, по которой папуасы принимали в свою среду детей других племен. Причина эта — язык, точнее, необходимость общего языка.
До сих пор ученые не могут точно сказать, на скольких языках говорят на Новой Гвинее. В 1870 году Миклухо-Маклай писал:
«Почти в каждой деревне — свое наречие. В деревнях, отстоящих в четверти часа ходьбы друг от друга, имеется уже несколько различных слов для обозначения одних и тех же предметов; жители деревень, находящихся на расстоянии часа ходьбы одна от другой, говорят иногда на столь различных наречиях, что почти не понимают друг друга».
При более подробном изучении выясняется, что между языками папуасов зачастую нет резкой границы, что они постепенно «переходят» один в другой. Это явление ученые называют «лингвистической непрерывностью». Люди из соседних деревень еще могут довольно свободно между собой объясняться, но уже с трудом понимают людей из деревни, находящейся через деревню от них, и почти совсем не понимают людей из более далеких мест. Отчего это происходит? Позволим себе такой пример. Существуют люди с разными дефектами произношения: один не умеет произносить «р», другой — «л», третий — «г». Представьте себе, что сын человека, произносящего вместо «л» — «в», никогда не слышал, как говорят другие люди и учился говорить только у своего отца. Естественно, что для него отцовская картавость станет нормой, а вместо, скажем, «голова» он будет выговаривать «говова». Для его детей это также будет нормальным, а если в одном из следующих поколений звук «г» заменится на «х», «о» — на «а», то лет через сто из «головы» получится «хавава», а то и «хауауа», что хотя и похоже на «голову», но все-таки уже не одно и то же. А теперь представьте себе, что на это уже искаженное слово наложатся другие искажения, и вы не удивитесь, если в результате появится слово, совсем не напоминающее на слух первоначальное: «голова». Однако вернемся к папуасам.
Немыслимое множество языков мешало папуасам объясняться, а договариваться между собой как-никак надо. Поэтому каждое племя старалось воспитать своих переводчиков. Делалось это так. Мальчиков примерно одного возраста — достаточно больших, чтобы хорошо владеть родным языком, и достаточно юных, чтобы легко научиться чужому, — на несколько лет отдавали в племя, с которым достигнут был об этом договор. Все это время такой мальчик считался сыном людей, в доме которых жил. В это время их собственный сын жил у родителей приемного сына. Через некоторое время оба «дипломированных переводчика» возвращались к себе домой, но навек уже оставались сыновьями своих вторых родителей и братьями всех людей в их племени. А это значило, что никогда и ни при каких условиях они не могли поднять против них оружие. И породнившиеся таким образом племена как бы подписывали «договор о дружбе и взаимопомощи». С ближайшими соседями, язык которых был и так понятен, переводчиками не обменивались. Кроме того, кто-кто, а уж соседи всегда считались врагами, и обоюдный перечень обид и несправедливостей был бесконечен. Легче поэтому было объяснить папуасам, что Земля имеет форму шара, чем убедить их в том, что с ближайшими соседями можно жить в мире.
Варес и Басим — две деревушки на Казуариновом берегу. Между ними — узкая речка и стена столетней ненависти. Случилось так, что два человека из двух деревень, Йоханнес Томпалакумбул и Каарел Кунда, работали вместе на строительстве дороги за много сотен километров от родных мест и крепко подружились. Тогда-то и возникла у них мысль, что люди из деревень Варес и Басим могут жить между собой в мире. Неизвестно, как долго пришлось им убеждать односельчан, но можно догадаться, что это было нелегким делом.
И вот на узких длинных лодках, на носах которых скалили зубы искусно вырезанные крокодилы, прибыли из Вареса в Басим шесть человек — трое мужчин и три женщины, мужья и жены. Три семьи из Басима брали их себе в «дети». Будущие «матери» вплели им в волосы волокна саговой пальмы и тщательно раскрасили лица. На шеи надели ожерелья из лыка, к которым привязаны были маленькие каменные топоры — символ трудолюбия. Потом «родители» преподнесли «сыновьям» игрушечные луки и стрелы, а «дочерям» — бамбуковые щипцы, которыми вынимают из очага раскаленные камни. Всем шестерым надели браслеты из лиан, что носят по торжественным случаям дети.
Впрочем, «дети» еще не были «детьми», ибо они официально еще не родились на свет: сам обряд их «рождения» состоялся только на следующий день. Сопровождаемые танцорами в масках, под грохот обтянутых кожей ящерицы барабанов «новорожденные» с приемными родителями проследовали в специально построенную рядом с мужским домом хижину.
Здесь мужчины и женщины из Басима образовали как бы живой коридор. Приемные дети должны были проползти по этому «коридору», а приемные их матери стонали, как стонут при родах. Потом они открывают «новорожденным» глаза. Обряд окончен. Шесть человек родились в деревне Басим!
Радостные «отцы», посадив «новорожденных» себе на плечи, несут их в деревню: «Вот они — шестеро здоровых, крепких детей!»
«Детей» бережно укладывают спать на мягкие циновки, их обмахивают от мух пальмовыми листьями, им не дают ничего самим делать. Когда они просыпаются, их ведут по деревне.
— Смотри, это дом, а это — река, а это — дерево. А вот саговая пальма! Будешь хорошим мальчиком, получишь вкусную кашу из саго. А вот это — лук со стрелами. Его надо натягивать вот так. А ну-ка прицелься хорошенько, сейчас подстрелим птицу...
И взрослый мужчина, который сам отличный охотник и не один год уже собственноручно делает луки, неумело повторяет движения приемного отца.
А женщин тем временем учат ловить рыбу.
— Ну не бойся воды! Ничего страшного, держи только сеть покрепче!..
Воспитание длится шесть дней, и шесть дней будут «новорожденные» играть с деревенской детворой, такие же голые и покрытые с головы до ног грязью, как маленькие дети. И те будут играть с ними совершенно нормально, как со своими сверстниками.
А потом на узких лодках, на носах которых скалят зубы деревянные крокодилы, шестерых приемных детей деревни Басим везут на другой берег — в деревню Варес, бывшую деревню врагов, а теперь дружественную. И когда они ступят на берег, старейшина из Басима скажет старейшине из Вареса:
— Возьми моих детей, отдай мне свое сердце.
И торжественно сломает копье.
Л. Мартынов
Дмитрий Биленкин. Догнать орла
— Смотри не залетай далеко! — Мальчик кивнул и сразу забыл наставление. Еще бы! Солнце греет, мама заботится, все в порядке вещей, и думать тут не о чем.
Он стоял на крыше дома напряженный, как тетива. Лодыжки и запястья охватывали сверкающие браслеты движков, а шлем и широкий пояс антигравитатора делали его похожим на звездолетчика — таким же подтянутым, мужественным, снаряженным. Он чувствовал, что мама тоже любуется им.
— Милый, ты слышал, о чем я говорю?
— Ну мам...
Мальчик обиженно шмыгнул носом. Щурясь на солнце, он принял стартовую позу. Вот так! «Команда готова, капитан! Есть, капитан! Уходим в Пространство, капитан!»
При чем здесь мама?
Старт!
Словно чья-то рука мягко и властно взяла его под ноги, приподняла, так что от макушки до пяток прошел холодок, и — ух! — сердце учащенно забилось, когда плоская крыша, мама на ней, деревья вокруг дома плавно и быстро стали уходить вниз.
Они уменьшались, как бы съеживались, а мир вокруг, отодвигая горизонт, расширялся. Воздух стал ощутимым и зримым. Он приятно обдувал вертикально взмывающую фигуру мальчика и от одного распахнутого вдаль края земли до другого заполнял собой все — прозрачный, бодрящий, солнечно-голубой. Чуть-чуть небрежно и горделиво мальчик помахал маме. Она стала теперь совсем крошечной. Земля уходила все дальше, делалась плоской, краски ее грубели, наливаясь тусклой синевой. Этот вид земли никогда не нравился мальчику. Он наклонил голову, биодатчики шлема уловили безмолвный приказ, и вот он уже парил, снижаясь к вспыхивающему серебру далекого озера.
