Но на каждом привале дюралюминиевые полозья вмерзали в лед. Отрывать их было подлинной мукой. Двигатели, не приспособленные к работе при столь низких температурах, все время отказывали.
Длившаяся несколько суток пурга вывела аэросани из строя. Целые сутки трудились водители, тщетно пытаясь привести их в движение. Когда же наконец винты завертелись, оказалось, что на этой высоте двигатели не в состоянии тянуть тяжело груженные сани.
Напуганные водители махнули в конце концов на все рукой, бросили сани на произвол судьбы и сами как можно скорее поспешили обратно на базу.
Так на Айсмитте не оказалось ни удобного сборного домика, ни радиостанции, ни запаса горючего и продовольствия.
«Если до конца октября не доставите нам керосин и продовольствие, вернемся на базу. Георги и Зорге».
Эта лаконичная записка двух наблюдателей на Айсмитте, пересланная через погонщика-эскимоса, вызвала на базе переполох, граничивший с ужасом. Неужели все затраченные усилия пропадут даром? Столько трудов, столько лет кропотливой подготовки!
— Эти студентики-англичане, — как иронически прозвал Вегенер экспедицию Уоткинса, — эти самонадеянные молокососы наверняка не потеряют время зимой, — уверял он. — Вряд ли что-либо запугает их. Молодые, полные сил, воодушевления, они будут вести свои наблюдения в самых тяжелых условиях. А мы должны потерпеть фиаско?
Пятидесятилетний человек решает бороться до последнего за судьбу своей станции. Он наспех организует большую экспедицию, чтобы прийти на выручку людям на Айсмитте, и сам ее возглавляет.
Поступок, внушающий глубочайшее уважение. Но законы Арктики неумолимы: предпринимать тяжелый переход по материковым льдам было слишком поздно. Побуждаемый самыми благородными намерениями и полагаясь на свой большой арктический опыт, профессор забывает об осторожности.
Впервые в жизни он действует так опрометчиво.
Пятнадцать груженых саней, полторы сотни собак и двенадцать погонщиков были срочно подготовлены к отправке. Все уговоры оказались напрасными. Вместо того чтобы побудить Вегенера к рассудительности, они еще больше утвердили его в принятом им решении.
— Айсмитте не может прервать работу, — упорно твердил он.
Не успел караван пройти несколько километров, как его начальник получил радостное сообщение.
— Десять дней назад на полпути, в двухстах километрах отсюда, мы повстречали аэросани. Водители уверяли, что на следующий же день доберутся до места, — заявили погонщики упряжек, возвращавшихся с Айсмитте.
Радость оказалась кратковременной.
На пятнадцатом километре профессор неожиданно встречает водителей. Промерзшие и обескураженные, они едва волочили ноги.
— Ничего не поделаешь... Быть может, весной удастся их запустить, — беспомощно повторяли они.
— Весной? Это невозможно. Нужно изо всех сил спешить, чтобы наблюдатели не покинули тем временем своих постов.
Октябрь — позднее время года на материковых льдах Гренландии. Пурга следовала за пургой, сутками задерживая санный поезд.
Альфред Вегенер, один из самых выдающихся геофизиков своей эпохи, автор знаменитой теории о перемещении материков, был талантливым ученым, но плохим психологом. Ученый никогда не задумывался над особенностями характера народов Севера.
Каждая новая метель вселяла в проводников-эскимосов суеверный страх, напоминала, чтобы они, пока не поздно, воротились. Опыт поколений подсказывал, что идти дальше — безумие. Не помогали ни удвоенные пищевые пайки, ни обещания увеличить плату. Эскимосы мешкали, шли все медленнее, все неохотнее. Уже через неделю после начала похода отказались идти дальше. Двое суток еще простояли на месте, раздумывали о чем-то, совещались между собою. Аргументы профессора о возвышенных целях экспедиции не встречали у них отклика. Они попросту не поняли их. В одну из ночей они исчезли из лагеря, словно их поглотила пурга.
А ведь эскимосы обычно не покидают никого в пути. Ведь в свое время они добровольно шли в неизвестность. Вегенер не внушил им ни уважения, ни доверия к себе.
В пустыне остались трое: профессор, его ассистент — доктор Лёве и единственный верный погонщик-эскимос — Расмус.
Лишь на несколько часов тусклый, серый свет рассеивал теперь мрак ночи. С каждым днем переходы становились короче, а привалы дольше. Сани с продовольствием и керосином, со всем, что придавало смысл этой граничившей с безумием экспедиции, пришлось бросить на пути. Нелегко было Вегенеру решиться на это. С отчаянием глядел он, как снег покрывал сани белым саваном, словно принимая очередную жертву. А что же дальше? Идти с пустыми руками? Зачем? Вернуться с полпути на базу? Самолюбие не допускало этого. Профессор останавливается на первом.
Пятьсот километров по льдам высасывают из людей все силы. В день, когда они добираются наконец до Айсмитте, столбик спирта в термометре опускается почти до самого конца шкалы, показывая минус шестьдесят восемь градусов Цельсия.
В ледяной яме тоже господствует мороз. Минус двадцать три градуса. Оба потрясенных наблюдателя с ужасом глядят на пришельцев. Откуда взять провизию на пятерых? Хватит ли продовольствия даже на троих?
И, отдохнув несколько дней, оставив тяжело обмороженного доктора Лёве, первого ноября, в пятидесятую годовщину своего дня рождения, профессор Вегенер отправляется с эскимосом в обратный путь, взяв из скудных припасов станции сто сорок килограммов продовольствия и один бидон керосина — меньше взять нельзя. Отправляется, ибо никто его не удерживает...
В южной части горизонта ноябрьское небо озаряется багрянцем лишь на несколько часов. Вскоре и эту тусклую полосу света поглотит темнота. Семнадцать исхудалых собак, похожих скорее на скелеты, чем на упряжных животных, с трудом тащат пустые сани. Вновь предстоит пройти пятьсот километров. На этот раз в темноте. Лишь бы двигаться скорее, лишь бы скользить быстрее по ледяной глади. Но отказывает сердце...
Преданный Расмус зашивает труп в два чехла от спальных мешков, вбивает лыжные палки на месте вечного упокоения ученого и отправляется к береговой базе. Он понимает, что не дойдет туда, но стремится хотя бы идти по маршруту, по которому должны направиться им на помощь спасательные экспедиции... Спасательные экспедиции останков Расмуса так и не нашли... А на месте последнего упокоения Вегенера был установлен большой стальной крест.
Летом следующего года в Гренландии высадился Курт Вегенер, чтобы довести до конца дело старшего брата. Аэросани продолжали упрямо сопротивляться. После упорной борьбы их удалось наконец привести в движение, после чего, точно в насмешку, они в рекордное время — за сутки — доставили на Айсмитте все недостающее снаряжение.
III
...Мог ли Курто предполагать, что, прежде чем он достиг в декабре Айс-кап, ледяной материк успел уже поглотить две жертвы? Правда, вряд ли теперь эта весть взволновала бы — его не тревожило уже и собственное положение. Огастина охватила апатия.
Подходила к концу пятая неделя с тех пор, как он в последний раз видел дневной свет. Дни текли за днями, наполненные болью и сомнениями. Жизнь покидала его. Он не чувствовал голода, не хотелось и двигаться. Он попросту перешел предел человеческой выносливости. Он ничего не вспоминал, его не терзали горечь или зависть. Пропал и страх перед будущим.
Поднялся резкий ветер, очистил небо от туч, прояснил его. Мороз усиливался. С ненавистью глядели Джино Уоткинс и штурман спасательной, экспедиции на снежную равнину. Как здесь, под кажущимся столь легким, пушистым, но на самом деле адски тяжелым покровом, обнаружить станцию, хотя бы малейший след ее? И сколько пришлось претерпеть Огастину?
Джино невольно вздрогнул, осознав, что думает теперь о друге в прошедшем времени, уже не считая его живым. Да разве могло быть иначе? В феврале пилот небольшого самолета, посланного в разведку с береговой базы, не обнаружил никаких следов Айс-кап. В марте спасательная экспедиция тщательно прочесывала всю территорию. И также вернулась ни с чем.
Однако Уоткинс и штурман не сдавались. Они решили любой ценой отыскать станцию. Накануне штурман установил, что они находятся уже на расстоянии трех с половиною километров от станции. Налетевший внезапно буран задержал их почти на целые сутки. Точно приговора, ожидал теперь Уоткинс результатов астрономических расчетов штурмана.
— Есть! — услышал наконец взволнованный возглас. — Это здесь! Не дальше чем в полукилометре направо должна находиться палатка.
— Перекопаем, если потребуется, пядь за пядью эти полкилометра, — распорядился Уоткинс в ответ.
Уже онемели руки, в которых он держал рукоять лопаты, когда на искрящейся в лучах солнца белой поверхности Джино разглядел наконец темную, еле заметную расщелину. Подбежав к ней, он начал лихорадочно раскапывать снег, разламывать лед, затвердевший вокруг цоколя латунной вентиляционной трубы, вмонтированной в кровлю палатки.
