Но вновь возник у костра омбиаси. И легко, быстро изменил настроение всех присутствующих, громовым голосом произнеся несколько фраз. Поочередно подходя к катающимся по земле женщинам, омбиаси бесцеремонно поднимал их, слегка встряхивал и ставил на ноги. Положив левую руку на голову женщине, он начинал быстро водить растопыренными пальцами перед ее глазами, что-то тихо приговаривая. Через две-три минуты женщина успокаивалась и столбом застывала на площадке. Тогда омбиаси оставлял ее и переходил к следующей.
— Если взглянуть на происходящее глазами современной медицины, можно сказать, что мы с вами находимся на сеансе массового императивного внушения, — шепнул мне доктор. — Омбиаси ввергает только что бесновавшихся в истерическом припадке женщин в гипнотическое состояние. Это очень действенное лечебное средство, бывает, оно сразу исцеляет больного. А тут омбиаси добивается изменения суеверного настроения этих женщин — ближайших родственниц отравившегося юноши. От имени их почитаемого предка он говорит им, что хелу изменили свое решение, что людям не надо уходить из деревни на новое место. Делается все это очень эффектно, на глазах у публики, которая имеет возможность видеть, какую силу над духами имеет омбиаси. Поэтому, когда женщины придут в себя и поведают всем явившуюся им «волю духов», уже никто не поставит под сомнение их слова.
— А местный колдун, его родственники, распустившие слух о встрече с хелу?
— Тем более! — уверенно сказал Ралаймунгу. — Мпамарика здешний — низкоразрядный колдун, для которого все происшедшее полно загадок и мистики куда больше, чем для остальных. Я наблюдал за ним. Он впал в транс раньше других и не проявил никаких признаков «оппозиции»...
Сергей Кулик
Тананариве — Москва
Покладистые великаны саванны
В Национальном парке Серенгети, на севере Танзании, на сравнительно небольшой площади в 13 тысяч квадратных километров, живут четыреста тысяч антилоп, двести тысяч зебр, примерно полмиллиона газелей. По сравнению с этими цифрами жирафье поголовье в Серенгети выглядит весьма скромно: всего каких-то одиннадцать тысяч. Но, когда научный центр имени Михаэля Гржимека (1 Михаэль Гржимек — сын известного профессора Бернгарда Гржимека, автора книги «Серенгети не должен умереть», погиб в авиационной катастрофе в 1959 году во время научных исследований в Национальном парке. «Он отдал все, что имел, даже жизнь, чтобы сохранить диких животных Африки», — написано на его памятнике.) в Банаги приступил к детальному изучению животных этой территории, он, естественно, не мог пройти мимо «самого длинношеего». Ведь Серенгети расположен в саванне, где древесная растительность ограничивается колючими зонтичными акациями, которые составляют основную пищу жирафов. С помощью длинного, гибкого и совершенно нечувствительного к уколам колючек языка жираф обвивает ветки и обрывает самые нежные листья. Если же учесть, что его дневной рацион равняется примерно ста килограммам, то становятся понятны опасения за судьбу акациевых лесов в саванне.
Проверить их обоснованность и взялся английский зоолог Робин Пеллеу.
«На первый взгляд задача эта проста. В редколесной травянистой саванне гиганты должны быть видны на большом расстоянии.
Следовательно, остается выбрать определенное стадо, понаблюдать, какое расстояние оно покрывает во время кормежки, а потом сесть за стол и произвести соответствующие расчеты. Увы, при наблюдениях за животными простых задач не бывает. Взять хотя бы саму саванну — она отнюдь не похожа на вольер зоопарка. Приветливая и гостеприимная равнина, поросшая густой травой, встречает исследователя весьма враждебно: в ней и шага не ступишь, не зацепившись за колючий кустарник или не оцарапавшись о твердый как железо шип акациевой поросли. Единственный выход — «лендровер».
Но попробуйте поколесить на нем без дорог по густой траве со скоростью 50—60 километров, рискуя угодить колесом в какую-нибудь выбоину или нору, отчего сразу ломается ось, а еще хуже — врезаться в термитник, и вы поймете, что значит наблюдать за животными в естественных условиях. Причем жираф не думает о вашей безопасности и при всей своей кажущейся неуклюжести может развивать скорость до 50 километров. На экране этот своеобразный плавный галоп, когда животное далеко назад откидывает шею и голову, а затем глубоко кланяется при каждом прыжке, производит комичное впечатление. Трудно поверить, что это не замедленная съемка, а бешеная гонка по пересеченной местности.
Во-вторых, без надежного метода опознания каждого животного приступать к подобному исследованию бессмысленно. К счастью, мне пришла на помощь сама природа: ни один жираф не похож на другого, у каждого на шкуре свой неповторимый узор. Как не бывает двух одинаковых отпечатков пальцев у людей, так и пятна на шкуре жирафа надежно отличают одно животное от других.
Эти пятна могут быть светлее или темнее — в зависимости от возраста, — но никогда не меняют своей формы и расположения. У меня образовалась целая коллекция фотографий жирафов — более 800, из которых не менее трети я дал имена и могу узнать старых знакомых с первого взгляда, не обращаясь к фотоархиву».
Однако для того, чтобы установить, способно ли столь хрупкое экологическое единство, как Серенгети, безболезненно прокормить живущих в Национальном парке жирафов, «личного знакомства» Робина Пеллеу с объектами наблюдений и их портретов оказалось недостаточно. Было известно лишь, что кормятся они утром и во вторую половину дня, а наиболее жаркие часы стоя дремлют под сенью акаций. Ночью же жирафы спят, поджав передние ноги и положив голову на круп. Нужно было точно установить, являются ли жирафы кочующими животными, каковы маршруты их миграции и держится ли стадо какого-то одного, постоянного участка обитания. Для этого Пеллеу необходимо было иметь возможность засечь контрольных жирафов в любое время дня и ночи. Но прежде надеть им на шею «воротнички» с миниатюрными передатчиками.
«Мне никогда не забыть, как я «заарканил» моего первого жирафа, — рассказывает Пеллеу. — Прошло больше 15 минут после выстрела усыпляющей пулей — шприцем, а жираф все еще держался на ногах. Меня даже пот прошиб: неужели в ампуле было недостаточно снотворного? Если жираф скроется в зарослях акаций, прежде чем мы его поймаем, он наверняка станет добычей львов или гиен.
Наконец жираф закачался, изо рта потекла густая слюна, и мы набросили на него лассо. Но только оно обвило шею жирафа, как тот отбежал в сторону, потащив за собой через колючий кустарник и нас — дюжину сильных мужчин, вцепившихся в жесткое лассо и пытающихся упереться пятками в землю. И тут решающую роль сыграли цепкие колючки, явно не желавшие выпустить нас. Когда заарканенный «буксир» остановился, моим помощникам удалось приемом каратэ — подсечкой под задние ноги — усадить его на землю.
В считанные секунды я закрепил на шее жирафа пластиковый ошейник с миниатюрным передатчиком. Затем сделал ему укол нейтрализатора снотворного.
Отойдя метров на сто, мы с тревогой ждали дальнейшего развития событий. Жираф подтянул ноги под себя: вот-вот он встанет. Эти минуты решали все. Если животное еще не вполне пришло в себя, оно может упасть на голову и повредить шейные позвонки. Для такого гиганта это равносильно смертному приговору. Но вот — ура! — наш жираф сделал усилие и поднялся. Постоял, пока не прошла бившая его тело легкая дрожь. Мне не забыть выражения мягкой печали в его темных глазах, опушенных длинными ресницами. Умом я знал, что пушистые ресницы нужны ему, чтобы защищать зрачок от соприкосновения с листвой. Но грустная меланхолия, с которой он неспешно поворачивал голову, словно прощаясь с родной саванной, невольно заставляла сожалеть о нашем эксперименте. Какое же облегчение испытали мы, когда жираф бросил на нас долгий, пристальный и слегка презрительный взгляд, а затем величественно удалился в саванну». Первого «радиофицированного» жирафа Пеллеу назвал Эрастусом. Затем к нему прибавились еще двое: Биг Джордж и Мэри Лу. Сигналы их передатчиков надежно прослушивались из машины на расстоянии трех километров, а с самолета — даже с шести. Уже первые опыты с «пеленгацией» позволили Пеллеу сделать интересное открытие: оказалось, что вопреки общепринятому мнению жирафы вовсе не кочующие животные. Как и большинство млекопитающих, они придерживаются довольно точно обозначенных участков обитания, причем весьма значительных размеров. У Мэри Лу и Эрастуса они составляли соответственно 120 и 150 квадратных километров, а Биг Джордж облюбовал себе район еще больших размеров.
Со временем Пеллеу удалось установить, что жирафы использовали свои владения далеко не равномерно. В основном они паслись в тридцатикилометровой зоне в центре участков, где чувствовали себя по-настоящему «как дома», а ближе к границам начинали нервничать и проявлять боязливость.
