Ротмистр Сабурин, живой и смешливый, опешил от этого тона, потом желчно рассмеялся. Ответил, передразнивая манеру капитана:
— Па-азиции в Ярославле, с па-азволения господина капитана, были оставлены нами на целых четверо суток позднее, чем их бросил наш главнокомандующий месье колонель Пэ-эрхуров! А что до причины, то она известна господину капитану не хуже, чем мне.
— Попросил бы оставить ернический тон и с подобающим уважением говорить о Главноначальствующем. Я простился с ним у Толгского монастыря утром семнадцатого июля. Ныне возглавляю особый офицерский отряд, на который командующий возложил определенные поручения. В силу данных мне полномочий имею честь приказать вам, господин ротмистр, и вам, господин поручик, считать себя в составе моего отряда.
— Дайте-ка папироску, капитан! — сказал Сабурин, крутя в пальцах зажигалку. — Впрочем, что до вашего отряда, то какие могут быть у нас с поручиком возражения? Отряд так отряд! Задание так задание! Назвался груздем — полезай в кузов. Спасибо, кузовок подвернулся, а то в этом патриотическом домике, да еще в отсутствие девицы Наденьки мы за двое суток чуть не околели от сплина.
— Всецело к вашим услугам, капитан, — проговорил молодой Букетов — Мы с Сабуриным тут действительно было загрустили.
— Ох, господа мои хорошие! — горестно вмешался глава дома. — Какой уж из меня патриот! Сиротеет паства, коли духовные отцы в светские дела вмешиваются. Примером тому — горькая участь моего родного брата, священника церкви Владимирской богоматери, что близ Всполья в Ярославле. Получил скорбную весть: брата моего казнили всего дней десять назад.
— Большевики расстреляли? — заинтересовался Зуров.
— Истинно так, и даже господа вот эти могут подтвердить сие как очевидцы, только не знали они, что расстрелянный был мне родным братом. Под этим кровом вместе выросли, царствие ему небесное, страдальцу!
— Да, мы знаем этот случай, — подтвердил Букетов. — И в газетах про это было.
— За что же могли казнить священника? Это же чудовищно!
— Священник-патриот встретил наступавшие на город красные части пулеметным огнем с колокольни своей церкви, — пояснил Сабурин.
— Да, настоящий воитель! Что ж, память ему вечная! — сказал Зуров. — Рассчитываю поэтому и на вашу помощь, отец Федор. Вы родной брат героя. Сам митрополит Агафангел благословил священство на брань с красными.
— Силы мои невелики, Павел Георгиевич, — хмуро возразил священник. — Семьей обременен и приходом. Со страху не спим с попадьей третьи сутки пока гости такие в доме. Не вам, православному офицеру, объяснять, чего от нас сан требует.
— Особых тягот не возложим, отец Федор, но, — в голосе Зурова стал ощутим как бы отдаленный гром, — гостей вроде нас... изредка принимать придется... Позвольте спросить, господин ротмистр, каковы последние сведения о Ярославле? Не поверю, чтобы мы потеряли сторонников, каких имели. Наш героизм видели все. Убежден: скоро там все опять закипит!
— Если вы, капитан, умеете оценивать события реально, то придете к иному заключению. Мы сами сперва французов ждали, а потом немцу на шею кинулись. Полагаю, вы осведомлены, кому сдались офицеры-перхуровцы в Ярославле вечером двадцатого июля?
— Стороной слышал.
— То-то стороной! А вот мы с Букетовым в этом участвовали. Комедия была фантастическая! Помните ту германскую комиссию № 4 по репатриации немецких военнопленных из России согласно брестскому договору? Командовал у нас в Ярославле этой комиссией некто лейтенант Бальг. Помните?
— Смутно. Я ведь недолго пробыл в городе.
— Был он тише воды, ниже травы во время июльских событий — ведь мы в Архангельск союзников ждали, а те, как известно, брестского договора признавать не желают. Они же Мурманск и Архангельск якобы не от большевиков, а от немцев спасти стремились. Ну и как бы попутно, неофициально, так же и от Советов... Стало быть, и мы, перхуровцы, себя в состоянии войны с немцами считали.
Капитан Зуров морщился. Мол, тема скользкая. Ближе к делу.
— Но вот становится ясным, что мы терпим поражение. И в канун разгрома вижу я этого Бальга в германском военном мундире, при ордене, с саблей на одном боку и с парабеллумом на другом. Знаете, почему он так воинственно преобразился?
— Кажется, догадываюсь. Только просил бы... покороче!
— Скоро догадались и мы, рядовые перхуровцы. Как выяснилось, генерал Карпов и все прочее начальство, не сбежавшее с месье Перхуровым из города, кинулось к немцу с просьбой: «SOS! Спасите от соотечественников! Французы подвели — пусть кайзер выручает!» И повели нас, грешных, полтысячи офицеров, сдаваться этому лейтенантишке паршивому... Мне же и господину Букетову крупно повезло: выпало нам почетное задание — найти в домах побольше простыней, разодрать их на полосы и развесить утром двадцать первого июля на крышах руин. Утречком смотрим: входят победители, полки, дружины с комиссарами и дивятся: где побежденные? Навстречу красным войскам выступает в полной форме лейтенант Бальг, гордо возвещает: «Те русские, что вели военные действия, сдались мне, представителю кайзеровского командования и Германии. Как немецкие военнопленные они подлежат эвакуации нах Дойчланд. Мои вооруженные силы охраняют их в здании Волковского театра».
Действительно. видим: торчат около театра у всех входов какие-то плешивые немцы в жеваных шинелишках, все из лагеря военнопленных, и держат винтовочки российские, еще тепленькие от наших рук офицерских...
— Ну и что было дальше?
— Эх, дальше!.. Разумеется, красные предъявили ультиматум, немцы-военнопленные смирнехонько винтовочки наши положили и затопали в свой лагерь. Ну а голубчиков наших — из театра, да прямо за город, по одному адресу с владимирским священником, отца Федора братом. Тот, кстати, оказался смелее нас, офицеров, а конец все равно один был. Насчет нас с Букетовым народ подтвердил; дескать, мирные обыватели, белые флаги развешивали. Нас и отпустили.
Зуров, не глядя ротмистру в глаза, сказал по прежнему сухо:
— Благодарю за подробности, Но просил бы среди офицеров моего отряда не утруждать себя подобными воспоминаниями. Переходящих в лагерь врага мы будем уничтожать без пощады, колеблющихся — привлекать. Будем, как некогда в 1812-м, готовить партизанские действия, убеждать людей в правоте и непобедимости белого движения. Отец Федор, кто может реально поддержать нас здесь, в Солнцеве, сейчас?
— Милый вы наш Павел Георгиевич, уж не обижайтесь на меня, но прямо скажу: никого не найдете! В Диевом Городище после молебна у Троицы собрали мужиков человек двадцать и наших солнцевских двоих к ним пристегнули, и грешневских мужиков тоже человек пять либо десять взяли, в поддержку господам офицерам в городе. Повели дорогой на слободу Яковлевскую, там еще сколько-то яковлевских мужиков прихватили и всем винтовки выдали. Ну так кто еще дорогой, не дойдя до Твериц, утек, кто перед переправой сбежал, а кто на другой же день с позиций лыжи навострил. И заметьте, ушли с винтовками вашими, и теперь эти винтовки на красной стороне стреляют либо в запасе там лежат.
— А что у нас в больнице делается? Принял доктор Попов наших офицеров? Я должен увидеть выздоравливающих.
— Батюшка Павел Георгиевич, да мне просто даже странно, какие у вас понятия... Не было там никаких офицеров, тракт перекрыт был сперва офицерами, потом красными. Одни красноармейцы да красные дружинники лежали. Доктор Попов в партию большевистскую записался, режет и порет по-прежнему, сейчас только тяжелораненые долечиваются, одни ярославцы. Наших сельчан доктор Попов в эти дни в больницу не клал, по домам ходил лечил. Коек у него не хватало.
Лицо капитана становилось все напряженнее, он прикуривал папиросу от папиросы.
— Когда усадьбу нашу сожгли?
— Прошлой осенью, еще в ноябре. Но ее ведь пришлые спалили, не солнцевские.
Капитан заглянул в окно. Была предрассветная темень. Зуров опустил занавеску, потревожив листья гераней.
— Жатва началась? — вдруг осведомился он, будто без всякой связи с предыдущими речами.
— Началась! — отец Федор с полной готовностью и душевным облегчением перешел к теме хозяйственной. — Престольный праздник у нас, как помните. ильин день, теперь по-новому второго августа, на субботу нынче приходится. Отслужив, отпразднуем, мужики в воскресенье опохмелятся, а четвертого августа решили всем миром на Дальние поля пойти, за пять верст. Гам места открытые, хлеба ровные, созрели купно и перестоять могут — хоть нынче жни. И, между прочим, на ваших Лесных полянах нынче такие травы для второго покоса, каких и прежде не бывало! Дай, господи, вёдро после жатвы — сразу на второй покос!
— Благодарю вас. Застав, кордонов поблизости не замечали?
— Были! В Диевом Городище и сейчас проверяют едущих. Пароход посреди плеса на якорь ставят, на моторке подплывают, проверяют и пассажиров и грузы.
