Он повернулся к ней спиной и отправился восвояси.
Однако голос ее следовал за ним:
— Пригласите всех своих друзей, таких же, как вы, кошконенавистников!
Дверь за его спиной захлопнулась.
Однако никаких друзей-кошконенавистников у него не водилось. По правде говоря, друзей у него не было вообще. Впрочем, подруг не было и у самой миссис Мэрчи. И это отчасти утешало.
Кучка двадцатилеток сидела на стульях, глядя на Добчика пустыми глазами. Они были приняты в инженерное училище — как умнейшие из умнейших. Они еще не успели прожить столько, сколько нужно, чтобы овладеть своим психосоматическим компьютером. Да, они прошли Изменение, подверглись обработке. Однако в том, что теперь любой из них проделывал счетные операции в миллиард раз быстрей, чем «Пауэр Мак» его собственного дедушки, не было ни капли толку.
Добчик вздохнул. Ну, поехали. Он попытался вдолбить им упругие свойства керамики в четырехмерном приближении, однако к нему были обращены глаза столь же стеклянные, как и у кота миссис Мэрчи. Среди студентов сидела одна молодая особа, которая обыкновенно соображала быстрее всех. Она подняла руку. Ну, слава Богу.
— Да, Бритни?
— А это будут спрашивать на экзамене?
Добчик нахмурился. На него накатила волна досады, от которой даже запершило в горле. И он позволил себе резкость:
— Да, будут. И вам придется все выучить.
Они смотрели на него, стыдясь собственной молодости и глупости.
— Я не могу кормить вас с ложечки. Вы должны читать. Заниматься. А не сидеть здесь и ожидать, когда на вас снизойдет просветление. Не ждите его. Каждый из вас представляет собой превосходный компьютер. И нужно научиться пользоваться им. А не просто сдавать экзамены. — Преподаватель коротко глянул на Бритни.
Он отпустил студентов, пожалев о том, что позволил себе на мгновение потерять самообладание. Изображение их растворилось, как мыльные пузырьки в воде, оставив Добчика в саду — перед лимонным деревом.
Невзирая на чудеса, которые творила соматика тела, интерфейс давался с большим трудом. Тонкое дело. За десятилетия образовывались новые нервные связи, покоряясь мозгу, учившемуся пользоваться новыми орудиями. И орудиями этими были тело и все его системы, подчинившиеся во время Изменения молекулам-проектировщикам и подкрепленные веществами-посредниками, создающими связи между молекулами ДНК, или бросовой ДНК, использующейся при вычислениях. Но дело было не только в ДНК. Биокомпьютер хранил информацию в органах, системах, гештальте всего организма. Даже молекулярные программисты толком не понимали, каким образом тело воспринимает Изменение и во что превращается после него. Процесс был не из опробованных органами здравоохранения и одобренных ими. Он осуществлялся по-партизански; сперва речь шла о нескольких ученых, потом о богачах, за ними последовали любители приключений на свою голову и только после них — все остальные. Остановить это было невозможно.
Однако волшебной пилюли всезнания не существовало. Учиться приходилось по-старому. Читать. Зубрить. С одной только разницей: теперь ты никогда не забывал того, что прочел или услышал. Впрочем, эта ребятня все равно считала, что должна была сделаться умнее, что четырехмерная математика обязана даваться им легче. Ну, положим, так и будет когда-нибудь. Когда они станут старыми ворчунами.
Такими же, как и он, Добчик.
Ощутив некоторое уныние, Добчик снял пальто с крючка и вышел наружу. Обыкновенно он ждал телеуроков, которые давал студентам. «Хотя бы какое-то общение», — говаривал он себе самому.
Вскоре он понял, что идет в сторону музея, обычному финалу своих прогулок. Музей находился в двенадцати кварталах от его дома, но автомобилями службы Индивидуальных скоростных средств передвижения пусть пользуются остальные. Во времена, предшествовавшие Тому Самому, он пользовался метро. Или автобусом. Однако и тот, и другой вид транспорта давно прекратили существование — как потенциальная мишень для террористов.
Давным-давно. Сколько же смысла таилось за этими словами. Ему ни разу не удалось дойти до музея, не задумавшись о том, что именно исчезло в ту самую пору — то есть давным-давно. Матчи на стадионах, настоящие, натуральные толпы… а не нынешнее теле-то, теле-это. С ними исчезла и Сеть, старый интернет, позволявший тебе отыскивать друзей по всему земному шару и общаться с ними. Какой был удар, когда террористы научились заражать электронику — вплоть до самого секретного военного компьютера. Добчик вспомнил тот день, когда наконец выбросил свой комп. Тот вымер, как динозавр. Губительные вирусы сидели на всех дисках. Электронные контуры превратились в открытые для террористов дороги, позволившие им учинить истинный погром. Кремний сдал свои позиции.
А все-таки как было забавно, пока они еще принадлежали ему! Добчик вспомнил, как познакомился с Алисией в чате, как потом перешел к любви по е-мейлу, как наконец состоялось первое их настоящее свидание. Но все это лежит под спудом десятилетий. Алисия превратилась теперь в полузабытый призрак; она погибла от рук террориста, который обвинил ничем не примечательную толпу, собравшуюся в продовольственном магазине, в уничтожении культуры его страны с помощью Всемирной Паутины.
Теперь Добчик носил свой компьютер с собой — в собственном одряхлевшем теле. Вместо нолей и единиц он отщелкивал A, C, T и G, слагаемые матрицы ДНК. Превзошедшие кремний компьютеры были живыми. Они существовали в живых существах. Но Сети, Паутины более не существовало. Да, конечно, у всех имелись клавиатуры и экраны, всякая кремниевая периферия — скажем, принтеры, подсоединенные киберорганическим образом. Но связи с другими людьми не было. Не было вообще.
И факт этот приводил террористов в бешенство. Отсутствие связей просто не позволяло им придумать действенную заразу для живых компьютеров. Два миллиарда лет эволюции произвели на свет самую лучшую из мыслимых антивирусных программ — иммунную систему человеческого организма.
Добчик поднялся по дворцовым ступеням музея. Флаги полоскались на речном ветерке, несколько человек вприпрыжку поднимались вверх по ступеням, стараясь при этом не создать толпу в столь людном месте.
Добчик не стал торопиться и пропустил их. Мужчина, торговавший возле входа солеными крендельками, дружески кивнул ему. Когда ты доживаешь до определенного возраста, террористы просто перестают пугать тебя. Не то чтобы ты стремился умереть, просто оказывается, что ты готов к смерти. Вот, скажем, этот тип с его крендельками, устроившийся под огромным полосатым зонтиком. Отличная мишень для террористов, и это, похоже, совершенно не волнует торговца.
Оказавшись в просторном вестибюле, Добчик заплатил за вход. В его любимом зале было слишком шумно: экскурсовод привел группу гомонящих подростков. Отложив встречу с импрессионистами, Добчик повернул налево — к этим жутким движущимся скульптурам. Ну почему искусство никак не может остановиться?
Статуя-мобиль манила его рукой. Подвижная скульптурная группа взаимодействовала с посетителями, меняя цвета и позы. Действительно, жуть. Во что же превратились ваяние и живопись, если теперь художники не в состоянии остановиться на чем-нибудь? Добчик не имел желания взаимодействовать с произведением искусства. Ему хотелось рассматривать чужое творение, изучать его, восхищаться им.
Неподалеку от него женщина с мальчиком разглядывали скульптуру, преобразующуюся в быка.
— Эй, торо! — пискнул мальчишка. Сверкнули глаза быка, быть может, собиравшегося изобразить опасный удар рогами.
Потом все произошло и очень быстро, и очень медленно одновременно. Торговец крендельками вдруг очутился среди статуй. Резким движением расстегнув молнию куртки, он открыл прикрепленную к груди машинку. А когда нажал кнопку, тело его распалось. Не чистым движением мобильной скульптуры, но кровавыми брызгами кончины истинно живого создания.
Взрыв впечатал Добчика и женщину в стену. Все перемешалось — куски людских тел и скульптур. Содрогаясь, женщина припала к Добчику, и он обнял ее. Между ними клубочком замер притихший мальчик. Поблизости простонала посетительница, разглядывавшая разорванную ладонь:
— О, нет, нет!
Под вопли и стоны персонал музея бросился на помощь раненым. Изваяния, покрытые брызгами крови, задвигались снова, на сей раз в пляске смерти. Ручей крови потек от них к выходу — словно река, устремившаяся к морю. Завыли сирены.
Добчик не выпускал женщину. Она стонала, оглядывая сцену побоища. Мальчик произнес голоском крошечной птички:
— Тише, мама, все уже кончилось.
Та поежилась, прижимаясь к Добчику, который обхватил пальцами ее ладонь и руку мальчика. Тела их тряслись в унисон, как три переплетенные ивовые ветки.
