Черепаха плакала. Глухов стоял рядом с ней и гладам узкую, стянутую морщинистой кожей головку. Потом черепаха напряглась, и тело ее стало судорожно выползать из панциря. Она зажмурилась от боли и рывком выскользнула из сдавливающей брони. Тогда Глухов рванул на ней морщинистую кожу... «Скорее, скорее! На земной модуль!» Они выскользнули из пещеры... Какое-то огромное черное покрывало словно ждало их. Оно живым студнем наползало на скалы.
Коймаологией (Коймаология (фант.) — от греческого слова kojmamai — спать. Наука, изучающая возможность переноса биоэнергетического потенциала человека в пространстве.) занимались давно, хотя институту, исследующему биоэнергетические возможности человека, было не так уж много лет. Одни специалисты в нем занимались проблемой использования каналов воображения в лечебных целях. Другие засыпали в дарфонах (Дарфон (фант.) — прибор, позволяющий переносить биоэнергетический потенциал человека в пространстве или на другой человеческий организм.) и после пробуждения давали точную информацию о планетах, куда были «командированы». Посылать в иные миры космические корабли и автоматические станции после открытия коймаологии уже просто не имело смысла.
Владимир Глухов работал над проблемой установления каналов обратной коймасвязи с гуманоидами.
Однажды вечером, когда Глухов как обычно засиделся в лаборатории, ему позвонил однокашник по институту Алексей Круглов и попросил о встрече.
Владимир спустился в холл института.
— Привет.
— Здравствуй.
— Сказать кому — не поверят,— засмеялся Круглов, крепко пожимая руку.— Человек приходит спать на работу. Выспится — и домой... О подобном даже самые отъявленные лентяи прошлых веков не мечтали!
— Этот сон не дает отдыха,— мрачно возразил Глухов.— И, наверное, нас ждет расплата за вмешательство в естественное течение человеческой жизни. Месяц такого «сна» без контроля — и самый здоровый коймаолог превращается в развалину! И процесс этот необратимый...
— Я привез больную,— неожиданно серьезно сказал Круглов.— Всего шестнадцать лет. Но... безнадежна.
— Что с ней?
— Никто не понимает, в чем дело... Девушка с трагическим восприятием действительности. Говорит невпопад, беспричинно плачет, пыталась наложить на себя руки. Я очень прошу тебя посмотреть ее...
Когда она спит — улыбается. Очевидно, ей снятся чудесные сны, которые длятся по десять-двенадцать часов, а проснувшись, она плачет... и дышит, как старый и тяжело больной человек...
— И как давно?
— С самого рождения.
Глухов помолчал, что-то прикидывая.
— Ничего не обещаю... Приезжай дня через два. Глухов считал, что человек совершенен и вечен и людям было суждено жить на всех планетах. Но произошла страшная катастрофа, в результате которой уцелел только один гуманоид — земной. Все остальные — жители ближайших планет, оказавшиеся после катастрофы на Земле,— патология, которую мы никак не можем понять. А ведь они имеют не меньше прав на жизнь, чем счастливцы земляне. Глухов верил, что человек может адаптироваться в любых условиях. Неограниченные возможности его организма заставляли Владимира задумываться над самыми, казалось бы, бредовыми идеями: можно жить без атмосферы, пищи и даже воды... Он был убежден, что в человеке заложено все, что есть во Вселенной.
Мила действительно была тяжело больна. Глухов это понял сразу. С минуту он рассматривал болезненное белое лицо девушки, с удивлением чувствуя, как его пульс учащает ритм. Коймаолог вдруг подумал, что он уже где-то видел эти припухшие, слегка воспаленные глаза. Где же? Перед ним внезапно пронеслись сотни навсегда запомнившихся картинок.
«...Пещеры... панцирь... глаза черепахи... Стоп!»
Он впился взглядом в зрачки больной — они!
Мила опустила веки. Над ее левым глазом запульсировала тоненькая жилка.
— В дарфон ее! — Глухов вздрогнул от собственного голоса.— По-моему, она с созвездия Центавра.
Набрать информационный код планеты из созвездия было делом мига... Синеватая кривая на дисплее анализатора биоритма подтвердила его догадку. Ну и что из этого следует? Он обхватил голову руками и замер.
— Плохи дела? — чуть слышно спросил Круглов.
— Не знаю... Она похожа на долго спавшего коймаолога... и живет во сне, а действительность для нее — все равно, что для нас кошмарные сны. Но это не все... Девушка — гуманоид со звезды Альфа Центавра. Если ей создать в дарфоне параметры родной планеты, а потом перевести на земные...
«Еще немного,— лихорадочно думал коймаолог, перепрыгивая через трещину,— осталось чуть-чуть...»
Девушка дрожала в его руках как в сильном ознобе. Глухов видел: черное покрывало скоро настигнет их. За спиной пахнуло леденящим холодом. Владимир сделал последнее усилие и огромным напряжением воли послал импульс своей биоэнергии в дрожащее тело девушки с огромными воспаленными глазами.
И тут она легко, словно воздушный шарик, выскользнула из его рук и устремилась туда, где ждала ее далекая голубая Земля...
Мила проснулась. Сквозь прозрачный купол дарфона она увидела белые стены и океан солнечного света в окне. Странное чувство овладело ею, разлившись теплом по всему словно оттаявшему телу. Она оглянулась. Рядом с ней в синевато-черном халате с капюшоном, туго обтягивающим голову, лежал мужчина. Мила наклонилась к его так странно знакомому лицу. И вот дрогнули веки, открылись глаза. Мужчина улыбнулся.
— Кто вы? — прошептала Мила, невольно радуясь этой улыбке.
— Я... я тебе потом объясню... Все!
Невысока гора Митридат, всего около 90 метров. Но с какой бы точки подковообразного побережья, вдоль которого растянулась современная Керчь, я ни смотрел — отовсюду видел яркую точку Вечного огня на могучем горбе горы.
Быть в Керчи и не подняться по каменным ступеням на вершину Митридата — все равно, что не пройти в Одессе по Потемкинской лестнице или по Невскому проспекту в Ленинграде. Иссеченная ветрами, в зной будто раскаленная добела, старинная керченская лестница, подобно Пропилеям, ведет в глубину истории города, исчисляемую в два с половиной тысячелетия.
На склонах Митридата работают археологи. Этим раскопкам почти полтора столетия. Встает из земли античный Пантикапей — столица Боспора Киммерийского в IV—II веках до нашей эры.
Нынешний начальник Пантикапейской археологической экспедиции Владимир Толстиков — бронзовый от загара, мускулистый, с выцветшей на солнце золотистой бородой — кажется, стал одним из обитателей античного полиса. Слушая его, я живо представляю исчезнувшие крепостные стены и башни Пантикапея, его пыльные улочки, наполненные разноязыким говором, вижу горожан — ремесленников, торговцев, моряков и важных пританов — городских чиновников.
К «пританею», зданию, где решались все городские дела, ведет улочка, опоясывающая Митридат. Из каменных обломков археологам удалось собрать две торжественные дорические колонны, перекрытые архитравом; это пока единственный памятник, дающий непосвященному представление об утраченном в веках...
В самом названии горы, как бы бессознательно унаследованном от античности, живет память о малоазийском правителе Митридате Евпаторе, грозном и жестоком владыке Черного моря, яростном противнике Древнего Рима. Теснимый римлянами, Митридат нашел в акрополе Пантикапея свое последнее пристанище. Отсюда, окруженный горсткой верных телохранителей, наблюдал он за церемонией возведения в царское достоинство предавшего его сына Фарнака. Если верить легенде, яд, который принял Митридат, не подействовал, и, не желая сдаваться врагу, царь приказал заколоть себя мечом.
...Ветер срывает с волн пенистые гребни. Стальная водная гладь и голубое небо без единого облачка сливаются на горизонте. В ясную погоду с развалин акрополя можно разглядеть темную полоску кавказского берега, где когда-то была Тмутаракань, самое удаленное русское княжество.
В X—XIII веках, войдя в состав Тмутаракани: бывшая столица Боспора стала называться Русским Корчевом. Тогда выстроили здесь белокаменный храм Иоанна Предтечи, удивительным образом уцелевший в огне пожарищ, которыми наполнена последующая тысячелетняя история города. Средневековая Керчь, куда сбегают ступени лестницы, умещалась под горой, на небольшом полукруглом мысе, вдающемся в Керченскую бухту.
Византийцы, генуэзцы, татары и турки, последовательно сменявшие друг друга у подножия Митридата, обносили Керчь новыми и новыми укреплениями. В 1771 году крепостью у пролива овладела русская эскадра, а спустя полвека ветхие стены и башни ее разобрали до основания. Город у горы предполагалось сделать губернским центром, и стали перекраивать его в духе того времени.
