«телевизора», сердце ударило в рукоятку пистолета с такой силой, что Брянов испугался внезапного выстрела.
Он выскочил из института наружу, обогнул здание и, почти не пригибаясь, стремительно подкрался за кустами к завлабу.
Тот был увлечен поисками невзрачной упаковки, а когда нашел, очень живо нагнулся и, спрятав ее в карман, удовлетворенно огляделся по сторонам. На северной стороне света, прямо перед ним, стоял институт. С запада и востока завлабу тоже ничто не угрожало. Зато с тыла, на южном направлении…
— Ты чего, Саш?! — спросил он Брянова.
Вид у начальника оказался не то чтобы удивленный: в эту минуту он вдруг стал похож на мальчишку, который в темном шкафу вытаскивал деньги из отцовских карманов, а родитель возьми да и застукай его на месте преступления.
В лоб начальнику с трех шагов, не моргая, глядело черненькое дульце «вальтера».
— Быстро лицом к стене! — рявкнул Брянов, боясь, что завлаб успеет разглядеть калибр.
Каланчев не сориентировался:
— Саш, что за шутки, я не понимаю…
Брянов сделал бешеное лицо.
— Я тебе мозги вышибу, — теперь уже тихо и хладнокровно пообещал он. — Живо к стене!
Каланчев в своем идеально накрахмаленном белом халате колыхнулся весь, как парус от порыва ветра, и, на двух шагах дважды споткнувшись, исполнил приказание.
— Ты, Саша, объясни мне, пожалуйста, что я тебе сделал, — не то чтобы плаксиво, но уже довольно осознанно пробормотал он, — а то я, честное слово, ничего не понимаю…
Брянов, подойдя, решительно ткнул ему пистолет между лопаток. И замер тут — отступать было некуда.
— С памятью не в порядке, Слава?
— Ну, будем считать, что так, — покорно согласился Каланчев.
— Пилюльку тебе надо проглотить… В каком кармане?.. Ну?
— В правом, — хрипло откликнулся завлаб.
— Ага, помнишь пока.
Брянов вытащил левой рукой из халата начальника упаковку с мнемозинолом, выдавил одну капсулу и протянул ее своей жертве через плечо.
— Открой рот!
— Саш…
— Разевай пасть, говорю!
Начальник повиновался. Брянов в меру грубо сунул ему в рот капсулу и приказал глотать. Каланчев снова повиновался или сделал вид…
— Ну вот, завтра мы с тобой будем предаваться приятным воспоминаниям о том, как загорали на Канарах и как террористы взяли нас там в заложники, а мы их всех замочили… Медаль Героя Канарских островов уже лежит у тебя в тумбочке.
— Саша, я все-таки не понимаю…
— Сейчас вместе разберемся, кто из меня психа сделал. Пошли! И не дергайся. Мне терять нечего, а тебя спишут в издержки производства.
По дороге, пока Брянов конвоировал своего начальника, никто навстречу, по счастью, не попался. Он облегченно вздохнул, когда закрыл за собой дверь кабинета и щелкнул замком.
— Садись! — велел он Каланчеву. — Руки на стол!
Оба одновременно вытерли пот со лба.
— Ну и что дальше? — мрачно спросил завлаб.
— Звони!
— Кому?
— Сам знаешь кому! Тем, кто заварил всю эту кашу. Скажи, что я взял тебя в заложники и, если они сейчас не объяснят мне, в чем дело, я тут… В общем, им выйдет дороже.
— Саша, по-моему, ты все-таки меня с кем-то путаешь…
— Да у тебя рука уже тянулась к телефону! — снова стал выходить из себя Брянов: надо было поддержать напряжение. — Звони!
Каланчев немного посопел, пожевал губами и, бросив на Брянова еще более мрачный взгляд, поднял трубку.
— Стоп! Набери еще раз! — потребовал Брянов: он хотел запомнить номер, поскольку отвлечься на запись не мог.
Каланчев стал набирать снова: по цифрам Брянов определил, что они сидят явно не в Центре.
И тут он по неопытности упустил инициативу — невольно начал сопереживать начальнику, вместе с ним затаив дыхание в ожидании ответа.
— Алло! — сказал завлаб, распрямившись. — Это Каланчев звонит. У нас тут небольшая проблема… С вами хочет поговорить Брянов… Очень хорошо… Я передаю ему трубку.
Левой рукой Брянов потянулся к трубке, как к лавровому венку победителя… И, конечно, на одно мгновение отвлекся, остановился взглядом на самой трубке.
— Алло? — сказал он.
В ответ он услышал — вовсе не из трубки — резкое шипение, и в лицо ему ударил порыв дьявольского ветра.
Фрагмент 12. МОСКВА. ВВЦ (БЫВШ. ВДНХ). В РАДИУСЕ 1 КМ ОТ ПАВИЛЬОНА «КОСМОС»
Вдали, словно у самого земного горизонта, в конце величественной аллеи, обрамленной многообразными храмами торговли и производств, возвышался матовый, с грозным стальным оттенком купол павильона «Космос».
С детства Брянова всегда завораживал этот волшебный, воздушно-оцепеневший простор. Здесь мир был устроен по-другому, по-сказочному, как, например, Изумрудный Город или какая-нибудь страна, где жил Чипполино.
Он родился и рос не у подножия египетских пирамид, не среди камней Акрополя, не под ажурной сенью Эйфелевой башни, но их образы всегда вызывали у него необъяснимую, новогоднюю ностальгию. Однажды он догадался, откуда она взялась — она из привычного, но волшебного слова «Вэдээнха»: ведь детство и отрочество он провел в Москве на проспекте Мира, совсем неподалеку от Выставки… Там он с друзьями гулял и в аттических колоннадах, и в тени вавилонских стен, и среди прихотливых узоров Востока… и сколько раз задирал голову у подножий пирамидальных высот Египта. Во всем том пестром (и, заметим теперь, немного безбожном) безвкусии была своя занятная тайна, сродни той, которая есть в мешке Деда Мороза, хотя тот мешок обычно полон всякими дешевыми вещичками…
Подобные мысли Брянов записал у себя в дневнике лет пять назад, когда последний раз гулял по Выставке со своим сыном.
Теперь, попав на знакомую с детства дорожку, от арки главного входа до купола павильона «Космос», Брянов, конечно же, вновь испытывал ностальгию, но на этот раз ее пронизывала щемящая, прямо-таки космическая тревога. Необычное смешение чувств переживал Брянов в своей волшебной стране, потому как впервые шел он по этой дорожке не по своей воле… не гулял здесь просто так, поглядывая то на фонтаны, то на павильоны, а двигался в силовых полях… Волшебство переменилось.
К концу тысячелетия бывшая ВДНХ, как место былой культуры и отдыха, где люди просто ходили, глазели, ели мороженое и сосиски, также наполнилась иными силовыми полями — сосредоточенной суетой толкучки, — а потому ее широкий простор поутратил былое, утопическое очарование… Но перемена к худшему не портила в этот день Брянову настроение, а, напротив, как-то поддерживала его, придавала сил душе и собранности мыслям. Если бы вокруг
