Работа у Саши шла автоматически и не мешала размышлять о разном. Однако сейчас ему думалось о том, о чем не очень-то хотелось думать.
Будущим летом кончаются три года его работы на КАРОСе. Он обещал жене уехать в Куйбышев, под отчий кров. Но что там, в Куйбышеве, кроме крова? Контора треста, институт, проектное бюро?
Да, он, конечно, понимает важность и значимость работы проектировщиков, администраторов, хозяйственников. Только ему, Саше Доронину, это едва ли подойдет. Ибо по складу своего характера он — производственниц. Он знает цену мыслям и идеям, изложенным на ватмане и кальке. Но идеи и мысли, воплощенные здесь, в поле, ему гораздо больше по душе.
А пыль опять несло по ветру желто-коричневой стеной. Солодилов, дождавшись сигнала Доронина, снова вывел на чеку скреперы.
Л. Филимонов Фото автора
Астраханская область
Неулыбчивое рыбацкое счастье
Мокрое после дождя шоссе блестящей черной лентой вьется среди изумрудных склонов пологих холмов. Темно-зеленые кипарисы, выстроившиеся вдоль дороги, сливаются в сплошную стену. На поворотах, когда Георгиос притормаживает, в просветах между деревьями видны уступы террас, огороженных желтыми камнями, ровные ряды оливковых деревьев
— Через десять минут будем на месте, Константинос уже ждет нас,— говорит Георгиос.— Если у него ничего не изменилось, сразу же выйдем в море.
— Вы часто рыбачите вместе,— спрашиваю я.
— Нет, в последнее время редко. Когда жил в деревне, я помогал ему — мы ведь были соседями. А сейчас я окончательно перебрался в Ираклион. Вожу туристов на автобусе по Криту . Вся жизнь, можно сказать, в дороге. В деревне у меня остался брат.
— Он тоже рыбак.
— Пока еще выходит в море, но дела с каждым годом идут хуже. Брат собирается последовать моему примеру отправится в город и попробует найти там работу. Все зависит от везения по нынешним временам устроиться — дело нелегкое.
Георгиос тормозит и останавливает машину на узкой обочине.
— Дальше пойдем пешком. Тут грунтовка, да такая, что по ней на машине лучше не ездить.
К рыбацкой деревушке, куда мы с Георгиосом направляемся, ведет даже не дорога, а широкая тропа. Спускаться приходится медленно, обходя огромные камни, преграждающие путь.
В ярких лучах солнца, разгоняющих остатки утреннего тумана, валуны желто-белые. Серебристая листва олив дрожит от легкого морского ветерка. Тропинка становится все круче, свиваясь словно пружина Георгиос не сбавляет шага. Ему уже шестой десяток но, он легко сбегает вниз, и я стараюсь не отставать от него.
Слышен глухой рокот прибоя. Пробравшись через покрытые росой колючие кусты, входим в деревню. Снежно белые домики лепятся на пологом склоне горы. Поставлены они так тесно, что селение напоминает лабиринт.
По узкой улочке — раскинь руки и коснешься стен — мы спустились к морю. Из песка торчали шесты, на которых колыхались развешанные рыбацкие сети. Константинос ждал нас у крохотной пристани. На камнях мола, едва выступающего из воды, скользким ковром лежали зеленые водоросли.
Здесь был пришвартован баркас Константиноса, который и размерами и конструкцией более всего напоминал спасательную шлюпку.
Через четверть часа Георгиос отталкивается багром от пристани, Константинос запускает двигатель, и баркас словно нехотя отходит от берега. Маленькое суденышко сначала тяжело переваливается через бегущие ему навстречу волны, потом медленно набирает скорость. Спустя час мы в открытом море. Сбросив сеть, устраиваемся на пустых деревянных ящиках передохнуть.
— Константинос, у тебя, по-моему, мотор стучит,— замечает Георгиос.
— Еще; бы ему не стучать. Совсем старая, машинка, только и ремонтирую ее. Купить бы новый мотор, но... не по деньгам.
— Здесь мало рыбы? — спрашиваю я.
— Да нет, рыбы хватает. Вот только цены на нее устанавливают не рыбаки. Улов у нас скупают оптовики, владельцы ресторанов и гостиниц. А платят они сколько считают нужным. Нам же ездить в город торговать на рынке накладно, да и не на чем: транспорта нет. Так что на рыбе сейчас не разбогатеешь.
— Все дорожает... Все дорожает... — размышляет вслух Константинос. — То горючее, то хлеб. А оптовые цены на рыбу не повышаются…
...В этот день рыбацкое счастье нам не улыбнулось. За полдня в сеть попало лишь несколько мелких рыбешек. Порывы крепкого ветра подняли крутые пенящиеся волны.
— Начинает штормить,— сказал Константинос. — Пора возвращаться. Развернув баркас, он закрепил руль. Судно, несколько раз зачерпнув носом воду, направилось к невидимому берегу, с трудом рассекая упругие волны.
— Как вы ориентируетесь в море? — спросил я Константиноса. — Вы не пользуетесь даже компасом.
— Обоняние хорошее. Наш друг по запаху ориентируется,— пошутил Георгиос. — Ведь ветер несет в море ароматы диких цветов и трав.
— Нет, обоняние у меня обыкновенное,— не принял шутку Константинос.— Просто с годами появляется чутье. Дорогу домой я всегда найду без карты — рыбачу-то уже тридцать лет. А насчет запахов Георгиос прав. Сейчас подойдем ближе к берегу, и вы сами его почувствуете. Это аромат Крита. Его ни с чем не спутаешь и никогда не забудешь...
Обратный путь занял немного времени. Впереди показались деревенские домики. На пристани мы простились с Константиносом, Георгиос, извинившись, побежал разыскивать своего брата, а я медленно направился по лабиринту узких улочек к тропе, по которой мы спускались с шоссе. Поселок маленький, но я в нем все же умудрился заблудиться. Наконец, вышел на крохотную деревенскую площадь и остановился. В центре стоял небольшой, сложенный из обтесанных камней обелиск...
Два рабочих дня в сутки
Почти в каждой критской деревне, в каждом городе стоят подобные монументы в честь жителей острова, сражавшихся во время второй мировой войны с гитлеровскими" захватчиками. «Смелый, как критянин», «стойкий, как критянин»— эти выражения давно уже стали поговорками в Греции.
Весной 1941 года началась известная «битва за Крит». Остров стал последним опорным пунктом греческих и английских войск, которые пытались сдержать натиск итальянских и немецких армий, вторгшихся в Грецию.
К концу мая захватчики высадились в различных районах острова. Английские и греческие войска сдали Крит. Тогда на борьбу поднялись жители острова. Все население — практически без оружия и боеприпасов — в течение десяти дней отбивало ожесточенные атаки гитлеровцев. Бои шли за каждую деревню. Фашисты начали еще один штурм Крита, армады самолетов ежедневно вели массированные бомбардировки, В портах высаживались все новые и новые немецкие части.
«Битва за Крит» продолжалась и после того, как, остров оккупировали фашистские войска. На Крите развернулось мощное партизанское движение. Отряды патриотов, укрывшихся в лесных массивах, в горах, действовали во всех районах острова. Вооруженной борьбой народа руководили критские коммунисты.
Вместе с греками в партизанских отрядах сражались советские люди — военнопленные, бежавшие из гитлеровских лагерей смерти. Здесь, на критской земле, вырвавшись из плена, советские солдаты и моряки вновь вступали в бой против фашизма. Тридцать три советских партизана отдали жизнь за освобождение Крита. Они похоронены на городском кладбище в Ханье.
Три раза я побывал в этом городе и всякий раз, подходя к памятнику советским воинам, еще издали видел у его подножия живые цветы — на Крите помнят подвиги героев.
Помнят павших и в городке Анойя, на улицах которого всегда можно встретить пожилых женщин в траурной одежде. Гитлеровцы истребили большинство местных жителей, помогавших партизанам, а деревню взорвали. Лишь немногим семьям удалось спастись в горах. Те, кто выжил, и сегодня носят траур по погибшим друзьям и близким.
…В Ираклион мы с Георгиосом возвращались после полудня. При въезде в город мой спутник свернул с шоссе и погнал машину по узеньким пустынным улочкам, следуя каким-то запутанным маршрутом.
— Так будет быстрее, а то на шоссе наверняка попадем в пробку,— объяснил он мне.
Замелькали невысокие — совсем не городского вида — двухэтажные белые дома с глухими ставнями. Почти не снижая скорости, мы неслись по переулкам, где на тротуарах, а то и прямо на мостовой, тут и там стояли ветхие фанерные ларьки. На каждом повороте мне казалось, что авария неизбежна.
— Уверяю здесь сейчас нет ни одной машины и ни одного прохожего,— сказал Георгиос, заметив мою нервозность. — Вот утром другое дело улицы в этом районе запружены. Тут вовсю идет торговля — настоящий восточный базар. Тогда не то что проехать, а пройти-то трудно. После половины третьего Ираклион замирает. Работа заканчивается, все отправляются по домам — обедают и спят часа два-три — в Греции это время дня называется «мизмери», в Испании — «сиеста». А в половине седьмого город опять оживает. День словно начинается сначала. Для многих это второй рабочий день, а для кого-то — время отдыха и развлечений. Лишь к двум часам ночи Ираклион засыпает вторично — уже до утра. Этого графика придерживаются по всей Греции, да, впрочем, и в большинстве южных стран.
