— Почему пустуют чеки? Это пары. Земле нужно восстановить силы после риса. А что такое пары? Просто земля под травой. Ну а если ее как-то использовать, скажем, вместо травы посеять что-нибудь полезное. Ну а что сажать в эти хляби? В системе-то стоит вода. Возникает проблема осушения рисового чека. Как это сделать, не трогая соседних? Вот взгляните,— сказал Тур.
Мы остановились возле чека необычного вида. Он был похож на недавно окученный огород. Только на грядах сверху рос не картофель, а соя, в бороздах под грядами стояла вода.
— Вот один из вариантов,— пояснил Алексей Серафимович, — нарезаем гряды, поднимаем их над водой и сеем сою. То, что берет из земли рис, возвращает соя. И посмотрите, какая соя здесь растет!
А как же проблемы экологии? По словам Тура получалось, что если под экологией понимать только вопросы охраны заповедных зон, то и говорить тут не о чем. Оберегать эти зоны, вот и все. Ну а если всерьез об экологии, то это прежде всего круг вопросов, затрагивающий уровень нашей культуры в обращении с землей, лесом, водой. То есть вопросы разумного хозяйствования на земле.
— Мы вмешались в природное равновесие озера Ханки,— продолжает свои мысли Алексей Серафимович.— Да, сократили площади нерестилищ для рыб, сократили площади мест гнездования для птиц. Но ведь природа не терпит пустоты. Здесь развелись мыши. А раз есть мыши, появился колонок, появилась лиса. Разводятся фазаны, плодится енот. То, что жизнь эта прячется от человеческого глаза, не значит, что ее нет. Поверьте, она кипит здесь вовсю. На днях мы наткнулись на такую картину: лиса кружит вокруг выводка молодых фазанов, а фазаниха нападает на нее, да с такой яростью, такой агрессивностью! Лису мы, конечно, прогнали. А вчера утку-мандариновку прямо на своих чеках спугнул. А рыбы здесь сколько! Тьма рыбы. Зимует прямо здесь, в системе, где у нее нет врагов. Однажды на сбросном канале мы вели учет спасенной молоди. Оказалось, что если всю молодь организованно сбрасывать в озеро (предположим, что никто не потревожит ее там), то у Ханки просто не хватит кормовых ресурсов, чтобы прокормить всю эту прорву. Так что возможна и обратная связь — не только озеро питает рисовые системы, но и рисовые системы питают озеро. Только рыба на полях и каналах требует, разумеется, специальной опеки.
Иными словами, сегодня прямо на наших глазах на этих землях складывается новое природное равновесие.
Дождь, которого мы так долго ждали, пошел при нас. Накануне небо затягивало тучами, упало несколько капель, но подул ветер, и снова засветилось чистое небо. А в день нашего отъезда снова наползли тучи, снова морось и снова ветер, но он не разогнал тучи, а как будто прорвал их. По крыше застучало чаще и чаще. Дождь набирал силу. Дядя Гриша полез на стога накрывать сено, а мы с Колей снизу расправляли вилами края брезента. За спиной, в старом доме, переделанном под сарай, шумно вздыхала отелившаяся корова, рыли влажную землю в загородке свиньи, за забором сбились в мокрую кучу овцы.
В просторной летней кухне слышался полуукраинский говор тети Ксении. А дядя Гриша все ходил по двору, укрывая от дождя свое сложное хозяйство. Глядя на его неторопливые привычные движения, я вспоминал рассказы отца о дедовом хозяйстве, вспоминал интонации, с которыми перечислял он инвентарь: «...конные однолемешные плуги, бороны деревянные с покупными металлическими зубьями, косы-литовки». Перечислялось все это не через запятую, не как инвентарный список, а с паузами — потому что с каждым инструментом связана была в отцовской памяти особая пора деревенской жизни, со своими запахами и звуками — время, когда сеяли, когда косили, когда убирали урожай. По существу, отец перебирал слагаемые целого уклада жизни. Уклада, которым жила Сиваковка. И живет. Какую же надо иметь привычку к труду, зуд крестьянский в руках, чтобы поднять и содержать это хозяйство, не отрываясь от работы в колхозе...
Ну а как же Стужин, Тур, с их устремленностью в будущее, ставкой на научно-технический прогресс? А что — Тур? Разве то, что он, кстати, коренной горожанин, вот уже больше двадцати лет переходит из учреждения в учреждение, чтобы не отрываться от этого берега, довести до конца то, что затевал когда-то, болтаясь в седле среди сиваковских болот, разве в этом нет все той же крестьянской прикрепленности к земле, того же зуда в руках?
Другая ли Сиваковка? Разумеется, другая. Тех, чьи следы я разыскивал, давно уже нет. И все-таки то, что я надеялся увидеть, что вставало в рассказах деда, отца, моих многочисленных родичей, я увидел. Остался в характере Сиваковки тот запал, с которым когда-то «на паре быков ломали целину».
Сергей Костырко Владивосток — Сиваковка — озеро Ханка
Добрые обычаи деревни Пханом
Е вропейцы, посещавшие Лаос в прошлые века, писали, что народ здесь чрезвычайно отзывчив и гостеприимен. Первое, что лаосцы обязательно сделают в честь прибывшего гостя,— устроят баси — церемонию пожелания счастья, здоровья, доброго пути. Старейшина деревни или дома, проговаривая одному ему известные слова-заклинания, оберегающие от недобрых духов, обвяжет гостю кисти рук белой нитью. Их следует носить, не снимая, пока не изотрутся. Правда, XX век внес свою поправку и в эту древнюю традицию — теперь нити можно снять и через три дня. Но уж никак не раньше.
После двухчасового хода на длинной пироге с подвесным моторчиком мы прибыли в деревню Пханом на берегу Меконга. Здесь живут люди народности лу.
И естественно, нас не минул этот древний добрый обычай. Хижины в приречных деревнях — лаолумы, жители долин, ставят их на сваи — построены без единого гвоздя. Все строительные детали связаны волокнами бамбука. Сосуды для приготовления риса и ложки, мебель и курительные трубки, ловушки для рыбы и топливо, корзины, подвешенные на коромысла, и музыкальные инструменты кхены — все из бамбука. Не зря здесь говорят: «Бамбук — брат мой».
Мы пьем холодный сладковатый напиток, настоянный на молодых побегах бамбука, и ведем неторопливую беседу. Хозяйка, пожилая крестьянка по имени Бун, рассказывает:
— Деревню Пханом часто называют «Деревней шарфов». Наши женщины славятся как мастерицы ручного ткачества. Однако в не столь уж и далекие времена продукция отсюда могла идти только в королевский дворец. Посмотрите,— она засучила рукав кофты, обнажив красноватый квадратик на предплечье,— у многих наших людей было выжжено такое клеймо, знак собственности семьи короля. Оно никогда не позволит забыть о страшном, рабском прошлом. Дети с семилетнего возраста вставали за ткацкий станок и не смели ни о чем другом думать. Нам знаки выжигали, а другим ремесленникам — чеканщикам, например, рабские клейма наносили татуировкой. По этим знакам можно было сразу определить, чем обязан человек заниматься. Только людьми-то мы не были, нас называли «говорящее имущество».
Под соломенными навесами стояли нехитрые ткацкие станки. Изготовление их, как и выращивание риса, у народности лу считается делом сугубо мужским. А вот ткачество — это уже женская забота. И мне показывают готовую продукцию—широченные шарфы всех цветов радуги. Лаосские женщины носят их по праздникам, перекидывая через правое плечо.
У пагоды приветственно поднимает руки крестьянин лет шестидесяти (на плече такое же клеймо).
— Все мы здесь — лу,— показывает он вокруг.— До революции нас и горцев, их называли «грязными дикарями», дальше рынка в Луангпрабанге не пускали, дабы не оскверняли «священный город». Теперь-то мы хорошо понимаем, почему богатеи и колонизаторы специально подогревали вражду между племенами.
На окраине деревни я увидел вросшие в землю, обвитые лианами остатки каменного дома. В былые времена тут жил один из представителей колониальной администрации. И как-то возник вопрос, что делать с руинами — окончательно сносить или же использовать крепкий фундамент под новое здание? Но крестьянский сход решил оставить все как есть — как символ конца колониализма.
На прощание мастерица преподносит мне шарф на память. По обычаю деревни Пханом.
Потомки Патчая
В уезд Кеопатян, что в ста сорока километрах от Луангпрабанга, можно попасть только в сухой сезон с ноября по апрель: в период тропических ливней край отрезан от мира.
Хотя не так уж далеко по карте от Пханом до селений горцев, но там другой уклад, иные люди. Горцев называют лаосунгами — лаосцами горных вершин. К ним относятся хмонги. Раньше хмонгов называли презрительным китайским словом «мео» — дикари. О них во время борьбы лаосского народа много писали в западной прессе. Заняты они, мол, только выращиванием опиумного мака на своих плантациях, и все слепо повинуются племенному вождю — Ванг Пао. Миф о «короле мео» придумали американские специалисты по психологической войне, подбросившие контрреволюции идею создания некоего сепаратистского государства на стыке границ Китая, Вьетнама и Лаоса.
