С утра к домику, где диспетчер-плановик расписывает заявки, собираются все, кто ждет «борта». Седовласый, с непокрытой головой Виктор Васильевич Серебряков — начальник геологической экспедиции — спокойно и с необходимой долей скепсиса поглядывает, как и все мы, на небо.
— Напрасно суетитесь. — Серебряков смотрит на объемистый рюкзак Виталия и мой баул с фотоаппаратами и штативом. Оставьте здесь, я вас извещу, когда лагерь свой на Юдоме снимать будем. А на Засеку подбросим, когда за высотными группами полетим...
На другой день Виталий выглядел увереннее: строгое начальство выдало недельный отпуск. Но «вынос» по-прежнему висел над Охотском, и хотя на севере сияли освещенные солнцем горы, погоды не было. Отпуск таял на глазах, но кое-что прояснялось. Любопытно, что, как только мы начали всех пилотов расспрашивать с «пристрастием», кто и когда видел якорь, все «очевидцы» пропали. Все говорили, что слышали от геологов, когда обеспечивали партию на Юдоме или на Капитанской Засеке года три назад. Я слушаю о «лапах, торчащих прямо из ивняка в тундре», и думаю о том, что якорь брошен все же где-то в районе Юдомы-Крестовской...
В тот день мой спутник Порошин вышел на работу — неделя прошла. И вдруг у проходной порта — Серебряков, невозмутимый как всегда.
— Вам повезло. Но где же юноша с рюкзаком? Через полчаса вылетает Ми-8 с командиром звена. Шихмановым. Торопитесь.
Растерянно я озираюсь по сторонам, но все же бегу в барак. Там Игорь Мироненко складывает вещи. Он понимает меня с полуслова, знает — нельзя в тайгу одному:
— Через пять минут буду готов.
Игорь снимает нарядные штиблеты, облачается в сапоги и штормовку...
Командир звена Борис Михайлович Шихманов знакомит нас с командиром — Геннадием Петровичем Мироненко, который ведет машину в зачетный полет «в сложных метеоусловиях».
— На Юдоме вас высадим без помех — там погода сочинская…
Знакомый свист турбин, покачивание, и машина бросается навстречу волнам тумана...
И вот мы на Юдоме. Спешим к зимовью. На старом срубе громоздятся довольно свежие венцы бревен. Осмотрев коренной берег, поднимаемся на самое высокое место, и я замираю, увидев реку, уходящую на север, и приток ее Акачан, в верховьях которого была Капитанская Засека. Долгие часы мы метались по заросшему кедровым стлаником куполу древнего откоса, к которому я не раз уже примеривал план построек беринговского «зимования и магазейнов». Сразу понял — все здесь, на Юдоме-Крестовской, на коренном берегу, не тронуто рекой, просто ушло вглубь, и, обрадованный, потащил Игоря к еловому обрамлению Крестовки — речки, берегом которой шел последний участок пути через пологий водораздел бассейнов Северного Ледовитого и Тихого океанов.
Потом мы нащупали нить волока, уходящего топкой лощиной среди буйных зарослей кедрача, а повыше, где лес помельчал и с востока к «дороге» подступила болотина, увидели развалины какого-то строения, поросшего сверху березками и кипреем. Что это? Первая теплая изба на волоке, построенная капитанами Абыштовым или Чириковым? Что там, под грудами сгнивших бревен? Не здесь ли оставлен якорь, тащить который на подъем стало невмоготу для обессиленных людей гардемарина Чаплина?..
Вертолет делал второй круг, словно высматривая нас среди высокой травы рядом с двумя строениями урочища. Потом, готовясь к свиданию с Засекой, я менял кассеты в камерах и не сразу заметил, как открылась дверь пилотской и черноглазый. Шихманов, почему-то серьезный и озабоченный, поманил меня пальцем.
— Облачность пятьсот метров, — прокричал он мне в ухо. — Засека закрыта, идем в Охотск. — И ткнул пальцем в карту, словно напоминая, что там, на высоте 840 метров, посадка невозможна.
— Пусть остается на будущее.
Кажется, я даже не очень огорчился, переживая свидание с Юдомой. Мысль о якоре, забытом где-то здесь, среди таежных марей, в чуждой ему стихии, не покидала меня...
Вертолет лег на курс к Охотску. Ясно видимый вначале древний путь мельчал — мы набирали высоту. Напоследок я обнаружил знакомые по карте очертания верхового озера в светло-зеленом с рыжиками болот пространстве водораздела. За ним далеко на юге, у самой стены облачности, уже виднелись ущелья с белыми лентами потоков, несущихся к Тихому океану.
Улья — Охотск — Юдома-Крестовская Василий Галенко, штурман дальнего плавания Фото автора
М еня зовут Серхио Тапия Сепеда, к-вашим-услугам. Я здешний, из Пацкуаро, и живу тут с мамой, сестрами и братьями — Росалиндой, Иоландой, Сильвией, Фернандо и Луисом Альберто; пятеро и я — шесть. Росалинда самая старшая и самая добрая. Ей скоро восемнадцать; она учится на медсестру в Морелии, кажется, в больнице Сан-Николас, а может, и не там; она учится потому, что мама хочет, чтобы мы все чему-нибудь научились, и, значит, теперь, когда я закончил четвертый, мама сказала, чтобы я ехал в Морелию или Веракрус. Я почти совсем не знаю те края, зато хорошо знаю Апацинган, Санта-Клару-дель-Кобре, Цинцунцан, Чупикуаро, Ханицио, ну и Текуэну, Енуэн, Ла-Панкаду. Немножно знаю и Кирогу. Мне уже десять лет, а когда вырасту, я хочу стать инженером по нефти. Ачу говорит, что они получают по тыще песо в день. Неправда ведь. А вы верите? Ну все равно, чтобы стать инженером, надо много учиться. И я стараюсь учиться; в нашем классе я на третьем месте, сразу же за Эрнестиной, которая всегда на первом месте, и за Тоньей, которая занимает второе. Я учусь, а в субботу и воскресенье показываю город туристам, которые приезжают в Пацкуаро. Деньгами, которые они мне дают, я помогаю маме, чтобы она могла платить налог и покупать все, что требуется, ну, значит, еду и всякое такое. Я очень люблю Пацкуаро, и мне нравится быть гидом у туристов. Я знаю все, что надо посмотреть здесь. Я хороший гид. Вот увидите. Ну, спросите что-нибудь.
Как-то в субботу мама подняла нас совсем рано, чтобы мы отправились за дровами. Мне совсем не хотелось вставать, потому что близко дрова рубить не дают, но мне все-таки не дали поспать. Мы были с братом Фернандо, с тем самым, у которого случаются припадки и с которым мы рубим дрова уже две субботы. Мы вернулись, чтобы позавтракать нашей обычной чашкой кофе, а потом я ушел к шоссе у въезда в город. Это там, где я поджидаю туристов, у будки. Я не люблю ждать на Большой площади или в соборе, потому что там нужна сила, чтобы драться за туристов с другими гидами, которые старше меня и любят поважничать.
Когда я подошел к будке, там уже были Патросиньо, Торомболо, Рафаэль Крус, Анхелино — тот самый, который научил меня работать гидом, — и кто-то еще, точно не помню. Они говорили о том, что господин из туристского бюро дал взбучку кому-то из гидов. Мы не любим этих господ из бюро, они не хотят, чтобы мы водили туристов. Бог его знает, почему.
Пока мы болтали об этом, вдруг, бац, появляется «опель». Когда я его заметил, то шепнул Патросиньо: «Смотри, какая развалюха!» В машине была супружеская пара, а они всегда платят лучше, чем большие семейства, особенно если они не гринго (Гринго (исп.) — презрительная кличка иностранцев в Латинской Америке. Здесь и далее примеч. перев.). Гринго дают мало, они хитрые... Патросиньо бросился к «опелю», но я тоже бегу и обогнал его.
— Показать вам Пацкуаро?
Тогда господин сказал мне: «Садись, поехали!» И я сел в «опель», а когда мы тронулись, оглянулся, чтобы посмотреть на зеленое от зависти лицо Патросиньо. Я про себя засмеялся.
Первое, о чем они меня спросили,— о гостиницах, это как обычно. Я начал с самых лучших, тех, что на шоссе Америк, по пути к озеру: гостиница «Толиман» — комната на двоих за 75 песо, без питания; «Постоялый двор Дона Васко», где комнаты европейского типа; я объяснил сеньоре, что даже довольно скромные комнаты там стоят 100 или 125 на двоих. А с питанием они стоят 195 песо. Потом я назвал гостиницы в самом Пацкуаро: «Долатри» — комнаты на двоих от 35 песо и гостиница «Постоялый двор у Собора», очень милая и с белой рыбой, которую там очень вкусно готовят: 70 песо на двоих, без питания. А еще гостиница «У Цитадели», которая вам обойдется в 45 песо за комнату, где две кровати, горячая вода, телефон и где мне платят комиссионные за туристов, которых я туда провожу. Этого, понятно, я им не говорю, но гостиница, точно, неплохая. Конечно, они очень, значит, поразились, какая у меня хорошая память, но только получилось не так уж хорошо, потому что отправились они все-таки в «Дон Васко», а там мне не дают комиссионных.
Пока они заказывали комнату, относили чемоданы и все такое, я ждал у входа, играл мячиком.
Скоро сеньор и сеньора вышли из гостиницы. Теперь сеньора была в брюках и спросила, как меня зовут, я ответил, что Серхио. Я показал, как ехать к музею народного искусства. Пока мы ехали, сеньора снова задавала мне вопросы обо мне и о моей семье. Понятно, чтобы они расчувствовались и дали потом побольше сентаво (Сентаво — мелкая монета, сотая часть песо.), я сказал, что мы бедные, такие бедные, что иногда нам и поесть нечего, так я им сказал. У моей мамы есть место на площади Оан-Агустин, ее еще называют Малой площадью, где мама продает игрушки да старые газеты, которые я уже все прочитал и которые почти никто не покупает, потому что место это неудачное. Я не стал говорить им, что мой папа не живет с нами, а живет в Арио-де-Росалес. Я сказал только: у моего отца больное сердце, он не может работать, и поэтому у мамы не хватает денег, чтобы накормить нас и чтобы занять получше место на площади. Когда мы подъехали к музею, я слышал, как сеньора, повернувшись к сеньору, тихо сказала: «Они настоящие бедняки».
