От поисков склада у горы Ванг отказываемся и надеемся достичь склада у горы Рекс.
Я, как идущий впереди, каждое утро узнаю курс у нашего штурмана и стараюсь придерживаться его в течение всего дня. Моя должность в штатном расписании экспедиции числится как «пойнтмен», что в буквальном переводе означает «указующий человек». Эта работа требует постоянного внимания, практически непрерывного слежения за беспокойной стрелкой болтающегося на груди компаса. Особенно при движении в районах, где нет видимых ориентиров и где только стрелка компаса да иногда, очень редко, собственная тень помогают находить верное или близкое к нему направление. Основная трудность для идущего впереди — это большая психологическая нагрузка (не говоря уже о дополнительной физической) от сознания своей ответственности за тех, кого ты ведешь за собой, кто, всецело доверяя тебе, повторяет все, порой немыслимые, изгибы твоего следа. При движении же в зонах трещин и плохой видимости от «пойнтмена» зависит сама жизнь и безопасность всей экспедиции. Поэтому в течение всех девяти-десяти часов хода нельзя расслабляться, надо одновременно держать направление и сохранять необходимый темп движения.
Вообще-то наша навигация — это комплекс современных средств с использованием спутниковой системы «Аргос». Информацию о наших координатах мы получаем по радио через небольшую походную радиостанцию, находящуюся в палатке Этьенна, а поскольку в связи с очередной перестановкой партнеров мы оказались с Этьенном под одной крышей, я имею возможность каждый вечер наносить наши координаты на карту и видеть, насколько удачно я шел накануне и какие коррективы необходимо внести в направление моего движения на следующий день. Джеф же ведет собственное счисление пути по картам. А вот сравнение его координат с координатами, вычисленными на основе спутниковых данных, происходит весьма интересно и заслуживает упоминания. Каждое утро во время традиционного обхода палаток я осторожненько сообщаю Джефу координаты, полученные накануне по радиосвязи, и, стоя тут же рядом с палаткой, жду его реакции. Чаще всего он удовлетворенно крякает и говорит, что сегодня «Аргос» ошибся ненамного и его координаты расходятся со спутниковыми всего на 1—2 мили. Но иногда мое сообщение встречается саркастическим смешком: опять этот «Аргос» ошибся. Очень педантичный и слегка консервативный по характеру Джеф больше доверяет своей прокладке и велосипедному колесу с простеньким счетчиком, прикрепленным к его нартам, чем невидимому спутнику. С некоторых пор смешки Джефа стали для нас привычными. Назревал крупный конфликт между навигациями двух поколений: земной, использующей древние как мир инструменты — компас, колесо, хронометр и секстан, и небесной, использующей спутники, эффект Допплера и литиевые морозостойкие батареи. Интересно, что и та и другая давали прямые линии нашего движения, но только вот угол между этими прямыми был ни много ни мало, а целых 20 градусов! Причем прямая, построенная по данным Джефа, отклонялась к западу, то есть вправо от прямой, построенной по спутниковым данным. До поры до времени данные спутника не принимались в расчет нашим штурманом, и мы все были уверены, что следуем верным курсом, пока наконец утром 9 октября, когда «дым рассеялся», мы не увидели, что буквально уткнулись носками лыж в какие-то скалы. Все четыре предшествующих дня видимость была очень плохой.
Состоялось бурное совещание у нарт с картой, компасом и координатами. Джефу оппонировал Этьенн, остальные внимательно слушали. Получалось, что, если мы идем курсом Джефа, то видим перед собой скалы Оландер, если идем курсом «Аргоса» — скалы Скай Хай. После получасового обсуждения большинством голосов приходим к выводу, что это все-таки Скай Хай. Встал вопрос, почему такое расхождение? Нетрудно догадаться, что подозрение пало на «пойнтмена». Были высказаны самые различные мнения относительно причин возможного отклонения стрелки компаса от курса. Разговоры Джефа о якобы железном сердце «пойнтмена», отклоняющем магнитную стрелку влево, я сразу же опроверг, заявив, что на этот счет у меня есть вполне конкретная кардиограмма. Сам же высказал внезапно осенившее меня и, как мне показалось, достаточно убедительное предположение: возможно мой уклон влево каким-то образом связан с моей политической платформой?! Предлагаю немедленно заменить себя на своем посту, поставив кого-нибудь «поправее». Однако это предложение не находит поддержки, претендентов на это почетное место нет. Мне остается только вносить небольшую коррекцию, учитывая свой левацкий уклон... Используя три дня приличной погоды, выходим к горе Рекс, где находится 7-й склад с продовольствием.
Весь день — сильный встречный ветер, метель и мороз. Идти впереди трудно, я не могу использовать горнолыжные очки, потому что в них мне не видно компаса, в результате — обморожение правой щеки. Однако иду до конца дня. Оборачиваясь порой, вижу, как ребята, глубоко надвинув капюшоны и спрятав лица под масками и очками, даже не смотрят вперед. Трудный день. Вечером в палатке Этьенн совершенно неожиданно признается мне: «Знаешь, я весь день шел и боялся, что ты попросишь замены и мне придется идти впереди». Откровенность этого признания меня очень удивила, во всяком случае, я бы, наверное, не смог признаться кому-то в чем-то подобном.
14 октября первая вынужденная остановка за последние 12 дней. Очень жесткая погода, ветер 20 метров, температура минус 38 градусов. Совсем плох Тим — опытная сильная собака из упряжки Уилла, побывавшая с ним на Северном полюсе. Тим так и не смог до конца избавиться от последствий той злосчастной сентябрьской пурги, когда ветер, мороз и снег превратили шкуры собак в снежные панцири. Выкусывая снег из шерсти, Тим вместе со снегом выкусил большую часть шерсти на всех четырех лапах с внутренней стороны, обнажилась кожа, и теперь собака мерзнет, теряет силы на глазах, особенно в такую жестокую погоду. Чуть полегче, но тоже тяжелое положение у Спиннера — собаки Джефа. Они с Тимом очень похожи внешне, оба угольно-черной масти, небольшие и короткошерстные, им труднее переносить холода. Они уже не работают в упряжках, Спиннер едет на нартах, Тим просто бежит рядом; на ночь укрываем их парками и кладем спать в большие картонные коробки из-под корма. Как назло, последующая неделя самая холодная за все время, температура утром и вечером стабильно держится на 40-градусной отметке. Ветер и белая мгла срывают все наши попытки вызвать самолет. Состояние Тима внушает тревогу, а тут еще, в довершение всего, вдруг пропадает радиосвязь, нас никто не слышит. Единственной тоненькой ниточкой, связывающей нас с внешним миром, остается спутниковый канал связи, по которому мы можем передавать сообщения длиной в 32 буквы. Одно из этих сообщений, переданное Жаном Луи в это время, содержало всего одиннадцать букв: «Замерзли кости!..»
Весьма точно определил он наше состояние. В тот же день мы попадаем в зону сильнейших застругов. Высотой до полуметра, хаотично расположенные твердые снежные гребни, абсолютно неразличимые, вынуждают нас отказаться от лыж. Идем спотыкаясь и падая. Порой возникает желание, как сказал мне после Этьенн, сломать ногу на каком-нибудь бугре и отдохнуть от всего этого кошмара где-нибудь в тихом госпитале, на мягкой теплой и белой постели...
По нашим расчетам мы должны были прийти на станцию Сайпл 20 октября. Это одна из старейших американских исследовательских станций, законсервированная два года назад. Этот день мог бы стать для нас знаменательным, так как именно станция Сайпл являлась конечной точкой нашего 86-дневного путешествия по Антарктическому полуострову. Далее мы должны были повернуть к юго-востоку и начать пологий подъем на Антарктическое плато с его более устойчивой и надежной погодой. Надо ли говорить, как мы ждали этого момента, справедливо считая, что непогоды с нас уже достаточно.
В тот день утром, перед выходом, ко мне подходит Джеф и говорит: «Если через 23 мили мы увидим станцию, то будем считать, что комбинация — компас, колесо и «пойнтмен» — вполне может составить конкуренцию «Аргосу», и ты лично, как одно из важнейших звеньев этой комбинации, получишь награду Британского клуба любителей традиционной навигации, членом президиума которого я являюсь!» Все это было заманчиво, но, несмотря на все мои старания придерживаться заданного курса, ни через 20, ни через 23, ни даже через 34 мили станции мы не обнаружили. До самого горизонта вокруг на леднике были только безмолвные и однообразные гребни застругов, похожие на мгновенно замерзшую поверхность взволнованного моря. Мы остановились. Джеф взобрался на нарты и стал рассматривать горизонт в бинокль, минут через пять он спрыгивает и говорит, что ничего не видно. Этьенн, наш маленький, настойчивый Этьенн, никак не хочет смириться с этим. Он молча берет бинокль у Джефа, вскарабкивается на нарты и смотрит очень внимательно, причем только в правую сторону горизонта, уверенный, что «пойнтмен» не смог за неделю избавиться от своего левацкого уклона. Изучение горизонта длится долго, я уже начинаю терять терпение, потому что мне никак не справиться с палаткой одному, без моего напарника. Джеф уже начинает распрягать собак, и как раз в это время мы слышим торжествующий крик нашего наблюдателя: «База! Я вижу базу!» Не могу сказать, чтобы это открытие вызвало у меня особый энтузиазм, да, я думаю, и у остальных тоже, поскольку до базы надо было еще идти, к тому же мы уже начали готовить здесь ночлег... Обернувшись в сторону, куда указывала рука чрезвычайно гордого собой нашего «Бонапарта», мы все невооруженным глазом увидели антенны станции. Да! Это была станция Сайпл.
