Билли Джо покачал головой.
— Мы догоним его. Скажу Фреду Гендерсону, он не откажет. Отцу там не выжить, мама.
— В Иммокали ему не выжить. В городском доме,— твердо сказала Лилли.— Оставь его, Билли Джо. Захочет, сам вернется.
— Куда? Здесь ничего не останется! Он же не знает, где нас искать. Как ты не понимаешь?
— Если понадобится, он отыщет наш след.
Билли Джо пошел к пикапу. Сев в машину, он высунулся из окошка:
— Жди, часа через два мы с Тимми за тобой заедем. Тогда и решим окончательно, как быть насчет папы.
Машина уехала, но Лилли не пошевелилась, слушая, как все ближе надвигается на прогалину рев бульдозера. Совсем уже скоро теперь он снесет чики с мест и разметет обломки по земле. Она еще секунду помедлила, прислушиваясь, потом взошла на помост и села за старенькую швейную машину дошивать кофту, которую продадут в сувенирном киоске на Тамиамской Тропе.
Перевела с английского М. Кан
Свадьба была в самом разгаре, когда Кипчеченг остановил тамтамы и обвел взглядом притихшую толпу гостей.
— Разруби ствол мбуру на тринадцать кусков,— бросил он мальчугану.
Через некоторое время тринадцать покрытых шершавой белой корой чурбачков лежали у ног вождя. Приложив к каждому ягнячье сердце, Кипчеченг отдал семь жениху, а шесть — невесте.
— Пусть у вас будет семь сыновей и шесть дочерей,— сказал он.— И пусть «чечеру», которые вы сделаете из священного мбуру, принесут им счастье.
В переводе с языка акиримоджонг слово «чечеру» означает «кукла». Люди из племени карамоджонг верят: судьба чечеру, которую дарят ребенку на третий год жизни, передается ее владельцу. Чем тверже кусок дерева, из которого вырезали куклу, тем отважнее будет тот, кто с нею играл. Потому-то так ценят люди это неподатливое дерево. Чем красивее кукла, тем привлекательнее вырастет ее владелица.
Только ребенок появится на свет, родители извлекают соответствующий чурбачок и принимаются заботливо превращать его в куклу. Ответственность за мужские чечеру, которыми играют мальчики, лежит на отце, за женские — на матери. Куклы мужские и женские сильно разнятся убранством.
Сделать куклу для сына — не бог весть какая задача. У мужчин карамоджонг всей одежды — две-три бисерные нитки на поясе. Поэтому достаточно отцу вырезать у чурбачка голову, наметить руки и ноги да обозначить двумя черточками поясок — и кукла готова. Остается только вложить в руки чечеру палочку-копье, и все в порядке — сын вырастет отважным воином и охотником.
Зато на женщинах одних повседневных украшений десять-двенадцать килограммов. Пустыня, сорок градусов жары, тени никакой, а они вышагивают по раскаленным камням и песку в бронзовых браслетах, монистах из раковин, бесчисленных бисерных ожерельях и бусах. Что не сделаешь ради красоты! Но у местных женщин украшения, как и у других кочевников-нилотов Восточной Африки, полны глубокого смысла. Так, цвет, преобладающий в связке бус, подскажет месяц рождения той, кто ее носит. Месяцу, приносящему засуху и обнажающему бурую землю, соответствуют красные тона. Осени, когда пастбища покрываются ковром молодой травы,— зеленый. Дождливому — синий. По числу ракушек каури можно узнать, сколько овец и коз хотел бы отец девушки получить в виде выкупа от будущего мужа. Число витков спирали на ножных браслетах подсказывает возраст девушки.
Однако носить большинство этих украшений можно только после обряда посвящения в женщины. А эту церемонию организуют раз в семь, а то и восемь лет. Иной девушке уже лет восемнадцать — невеста на выданье, а все ходит как маленькая. Тут на помощь приходит чечеру, выступая в роли, так сказать, визитной карточки. На ней есть вся информация о владелице, которую та еще не имеет права носить сама.
Еще совсем недавно о карамоджонгских чечеру, а также, кстати, и вообще об африканской кукле было известно очень мало. Даже такой крупный знаток африканской культуры, как бельгийский этнограф Маке, писал: «Дети Черного континента лишены куклы. В странах Тропической Африки вырезать ее для ребенка мешает суеверный страх перед маской и фигурками-фетишами, на которые волей-неволей будет походить эта игрушка. В Северной Африке ее рождению препятствуют догмы ислама, запрещающие копировать все живое».
Конечно же, роль куклы в жизни карамоджонг далеко выходит за рамки традиционной игрушки.
Сейчас племя переживает тяжелые времена. Шесть лет здесь не было дождей. Выгорели пастбища, погибло две трети — а то и больше — скота. Перед десятками тысяч людей встала угроза голодной смерти. Спасаясь от бедствия, они начали переселяться на юг, в более влажные районы, появились на окраинах городов. Тут-то мир и узнал о чечеру. Сначала еле державшиеся на ногах от голода дети выменивали своих кукол на миску маисовой похлебки или связку бананов. Затем, увидев интерес к чечеру, кое-кто из взрослых начал делать их на продажу. Первые чечеру уже появились в магазинах Кампалы, Найроби и Момбасы, обслуживающих туристов.
О кукле заговорили, стали о ней писать. Чечеру начали делать предприимчивые люди народа камба в Кении. Спрос родил предложение, и чуть ли не в каждой второй хижине камба ремесленники делают что-то похожее на чечеру карамоджонг. Но режут они их по-своему.
Бракованные куклы они отдавали детям, а те стали наряжать их в лоскутки и украшать птичьими перьями. И совершенно изменили облик чечеру.
Как-то один из ремесленников камба попробовал продать изделия, одетые его детьми. К его удивлению, туристы раскупили их гораздо охотнее: такая забавная африканская кукла! Теперь уже можно сказать — кукла-камба.
Свои куклы есть и у детей крестьян суахили, гирьяма, дурума. Народ в этих местах исповедует ислам, потому и удивительно тут появление кукол, похожих на людей. Называют их «мтото ва бандиа» — «ребенок для игры». Их делают из темно-коричневой ткани и набивают мягкими как пух семенами хлопкового дерева — сейбы. Появились они так: магазинные красавицы куклы крестьянам были не по карману, а порадовать детишек, видевших их на витринах, хотелось. Куклы быстро распространяются по всему восточно-африканскому побережью. В зависимости от местных обычаев, «мтото ва бандиа» одевают то в черную чадру, то в яркую накидку таифа, то в коротенькую юбочку из травы.
Впрочем, африканские дети, которые играют теперь в куклы, обо всех этих историях не задумываются...
Оксана Яценко
Жозе Сантуш рассказывает...
В поездках по острову Мадейра меня сопровождал Жозе Сантуш, девятнадцатилетний человек, уроженец Фуншала. О нем я знал только, что Жозе постоянно живет в Лиссабоне, работает в какой-то частной фирме, женат, прилетел на остров в отпуск к родным, но жена не могла с ним поехать: дорого, к тому же у нее тяжело больна мать. Еще Жозе упомянул, что состоит в организации Союз коммунистической молодежи. Узнав об этом, я сказал: «Вот выберем свободное время, и, если ты не против, расспрошу тебя о жизни». Жозе кивнул, и мы отложили разговор «на потом». Неделя промелькнула как один день — это «потом» от нас ускользнуло.
Впоследствии я не раз сожалел о несостоявшейся беседе — Сантуш показался мне интересной личностью. Более того, стало понятно, что очерк о Мадейре не получится, если я не посмотрю на жизнь островитян «изнутри», глазами человека, родившегося и выросшего там. И я решил встретиться с Жозе в португальской столице. Это оказалось непростым делом. И все-таки моего Жозе Сантуша я отыскал с помощью лиссабонских комсомольцев. Мы встретились с ним на митинге компартии во Дворце спорта 30 октября.
И вот мы уже сидим на опустевшей трибуне — организаторы митинга сворачивают лозунги, уносят плакаты, служители убирают сор — и Жозе рассказывает...
«Я продолжаю считать себя фуншальцем, хотя уже полтора года живу в Лиссабоне. Все-таки семнадцать с половиной лет — с самого дня рождения и до женитьбы — прошли на Мадейре. Отец мой городской крестьянин. Не знаю, может ли быть такое в вашей стране, но на Мадейре, в Фуншале — может. Мы жили в районе Баррейруш. До центра Фуншала всего минут сорок ходьбы. Там, в Баррейруше, у отца была хижина и клочок земли. Он занимался огородничеством. Еще у нас были мул и тележка. Три раза в неделю отец запрягал мула и развозил салат, помидоры, спаржу, капусту по ресторанчикам, закусочным и небольшим гостиницам. Климат у нас чудесный: одни овощи сходят, другие уже поспевают, а третьи пора сажать, и так круглый год. Нас в семье было пять братьев и две сестры. Я средний. Мое первое воспоминание о детстве: сижу на грядке и выпалываю какую-то травку. И еще одно: плачу, уткнувшись матери в колени, а отец грозится отшлепать меня, потому как я, не понимая, что творю, перекрыл воду заслонкой. По дальней границе участков проходила левада (Левада — так называются на Мадейре выложенные камнем водоводные каналы. (Примеч. ред.)), и каждый землевладелец в определенное время — одни минут на двадцать, другие на полчаса — открывал заслонку, чтобы пустить воду из левады на свой участок. В тот раз я увидел, как отец открыл заслонку и ушел. Мне стало интересно, я подбежал и закрыл ее. В тот день овощи лишились воды, день был очень жаркий, и рассада погибла.
