Евгений Козловский
Евгений Козловский
Домик Дали в испанской деревушке Порт-Льигат. Гала сидит у босых ног художника. Он разглядывает небо, горы, деревья и, конечно, ее. В его глазах она сейчас похожа на космическую обезьяну, внезапный майский ливень, плетеную корзинку с лесной черникой — она такая вкусная, будоражащая, неземная. Посланец далеких миров, где облака… Проходит некоторое время, Дали спускается на землю и спрашивает Галу: не может ли она составить ему список «исторических яблок». Та мгновенно понимает, о чем идет речь, и тут же начинает декламировать: яблоко первородного греха Евы, анатомическое Адамово яблоко, эстетическое яблоко суда Париса, аффективное яблоко Вильгельма Телля, гравитационное — Ньютона, структурное — Сезанна…
Гала, а по-русски Елена Дьяконова — она же Талисман, Сокровище, Божество, Галатея Безмятежная, Гала Градива, Елена Троянская, Святая Елена, Атомная Леда, женщина «с отбивными на спине», с «красным омаром на голове», с одной обнаженной грудью, с голыми ягодицами, с сияющими волосами, черно-зелеными глазами… Это все она — красавица, любовница, греховодница и вечная спутница безумца, который, развлекаясь, попытался расколоть привычный мир, упразднить устоявшуюся мораль и придумать свой собственный космос. Скажем вам по секрету, что Галатея Безмятежная помогала ему в этом как могла. А могла она многое.
— Полюбуйся, малыш Дали, какую редкую штуку я тебе отыскала. Ты только попробуй, это ведь жидкая умбра, и к тому же нежженая. Говорят, ею писал сам Вермер.
— Да-да! Что и говорить, конечно, у этой умбры есть свои достоинства. Но ты же прекрасно знаешь, нет у меня времени на подобные пустяки. Есть вещи поважнее. У меня есть потрясающая идея! Вот увидишь, все от нее просто обалдеют… представь, этот новый Вильгельм Телль уже дважды являлся мне во сне! Ясно, что я имею в виду Ленина. Я хочу написать его с ягодицей трехметровой длины, которую будет подпирать костыль… На руках у него будет маленький мальчик — это буду я. Но он будет смотреть на меня людоедскими глазами, и я закричу: «Он хочет меня съесть!..»
Он повстречал ее летом 1929 года, когда ему было 25 лет, а ей 35.
На тот момент Гала была женой французского поэта Поля Элюара, матерью очаровательной Сессиль и казалась абсолютно счастливой…
Но обо всем по порядку.
Лена, как любил ее называть отец, и Галя, как любила ее называть мать, родилась в Казани в 1894 году в семье небогатого чиновника. Помимо этой девочки в семье Дьяконовых было еще трое детей. Жили они неподалеку от Лядской улицы.
Отец семейства рано ушел из жизни: Елене тогда было всего 11 лет. И мама вскоре познакомилась со вторым мужем, адвокатом Бромбергом. Тот и увез семейство в Москву, где начинался новый и уже тогда необычный этап в жизни Елены Дьяконовой.
Так случилось, что она оказалась в одной гимназии с Анастасией Цветаевой, которая назвала ее в своих «Воспоминаниях» «одной из самых самобытнейших среди встреченных в юности». Анастасия говорила, что чувство юмора в Гале — необычно, что была в ней какая-то ланья пугливость, в которой «отмечалось интеллектуальное начало». А еще некая часть ее сущности — «была в убегании, в ускальзывании от всего того, что ей не нравилось». Тоненькая длинноногая девочка, с узким лицом и русой косой, с необычными глазами: карими, с темными густыми ресницами такой длины, что на них можно рядом положить две спички. В лице — упрямство и та степень застенчивости, которая делает движения резкими.
Сестры Цветаевы любили встречи с Галей. Она часто приходила в их дом в Трехпрудном переулке. Здесь, среди картин, книг, цветов, красивой мебели, ей было очень уютно. Анастасия и Марина подолгу рассказывали подруге о своем детстве, о путешествиях, поедая душистые куличики и вязкие ириски. Девочки располагались на Маринином диване и просили ее читать стихи. Одно из стихотворений «Мама в саду» Марина посвятила как раз Гале Дьяконовой, которая слушала юную поэтессу так, словно «глотала живую воду». При этом сестры никогда не спрашивали Галю о семье и, конечно, не замечали того, что подруга хуже других одета, — держалась она всегда с необыкновенным достоинством.
Забегая вперед, скажем, что Дали в своей «Тайной жизни» неоднократно восхищался умением Гала’ (именно так, на французский манер, произносится ее имя) прятать от чужих глаз бедность. Когда они нищенствовали в захолустном Порт-Льигате, когда Сальвадор был всего лишь неизвестным «чудаковатым испанцем», Гала изыскивала способы вселять в него надежду на лучшее. Когда же наступили более спокойные времена (если это словосочетание вообще подходит к описанию их жизни), Безмятежная Галатея продолжала расцвечивать его горизонт:
— Послушай-ка, малыш Дали! Мне только что приснилось, будто через полуоткрытую дверь я видела тебя в окружении каких-то людей. И знаешь, вы взвешивали золото!
Перекрестившись, художник торжествовал:
— Да будет так!..
Елена Дьяконова, 16 лет
«Дорогой мой Элюар!»
А подруги юности уже тогда замечали «ее природную стать»: красиво посаженную голову на длинной шее, широко развернутые плечи. Тогда никто и не предполагал, что эта горделивая красавица тяжело больна: врачи диагностировали чахотку.
Родные изыскивают деньги и отправляют ее в Давос. Проехав больше тысячи верст, она добирается до горного воздуха, чем, собственно, и спасает себя. По словам все той же Анастасии, постояльцы санатория встретили Галю не слишком приветливо и увидели в ней холодную славянку. Но был среди всех юноша, который влюбился в эту холодность с первого взгляда и навсегда: семнадцатилетний парижанин Эжен Грендель, также страдающий чахоткой. Общаясь с ней, он едва дышал от восторга и забрасывал даму сердца стихотворными посвящениями. Так, в давосской глубинке зарождался будущий Поль Элюар, которого впоследствии узнает весь мир.
Пройдя курс лечения, Галя вернулась в Россию. И получив письмо от Элюара, начала переписку: «Мой дорогой возлюбленный, душенька моя, мой дорогой мальчик!» — писала она. Шла Первая мировая война, и Поля призвали в армию. Но из-за болезни он попал не на фронт, а в госпиталь, где ухаживал за ранеными. Переписка продолжалась, и Галя всячески убеждала Элюара беречь себя, поскольку, как она писала, не представляет жизни без него.
Отец юноши был настроен решительно против русской жены. Он спрашивал сына: неужели во всем Париже нельзя найти жену-парижанку? Но Поль для себя все давно решил, и весной 1916 года Галя по приглашению Элюара отправилась в Париж. Тогда она и представить себе не могла, как своевременно покидает Россию. Похоже, что само провидение спасало ее в очередной раз: сначала она вовремя уехала поправлять свое здоровье, а сейчас вовремя отправилась не только за судьбой, — сама того не ведая, она бежала от предстоящей российской катастрофы.
Вновь забегая вперед, отметим, что и Гала, и Дали были вне политики.
В их «космос» никак не входили ни Ленин, ни Гитлер, ни какая-либо идеологическая догма и политическая партия. Гала разделяла взгляды художника. Она всегда была первой, к кому он обращался с любым «озарением». Находясь на такой позиции, они осваивали политиков «художественно»: Дали рисовал, а Гала комментировала увиденное, якобы не предполагая, что созданный портрет того или иного тирана тут же обрекает их на участие в политике. А вот одно из признаний Дали, свидетелем которого, конечно же, была Гала. Он говорил ей: «Принеси мне амбры, растворенной в лавандовом масле, и самых тонких кистей. Никакие краски не смогут насытить моей жажды точности… едва я начну запечатлевать на холсте след гибкой кожаной бретельки, врезающейся в женоподобную плоть Гитлера…», которого он считал законченным мазохистом, желающим развязать мировую войну.
…В феврале 1917-го в церкви Святой Женевьевы Гала и Поль обвенчались. Свадебным подарком его родителей была огромная кровать, на которой молодожены поклялись любить друг друга до смерти. Отношения Гала со свекром оставались прохладными, а вот свекровь к молодой семье относилась по-доброму. Дипломатичная Гала смогла расположить ее своими письмами из далекой России.
Вскоре у них родилась дочь Сессиль, в которой бабушка души не чаяла. Она как будто чувствовала, что девочка впоследствии «достанется» ей.
Милые семейные странности
С замужеством развернулся следующий, еще более необычный этап жизни будущей Галатеи. Париж в конце 1920-х годов представлял собой бурлящий «горшок колдуньи». Аромат его варева притягивал художников, поэтов, артистов со всего света. Этот город был эпицентром всех художественных течений. Здесь в жарких дискуссиях ломали копья представители разных школ поэзии и живописи. И жизнь Гала и Элюара была похожа на фейерверк.
