В. Рыбин Фото автора
Однажды летом Жану-Жюльену довелось увидеть редкое зрелище. На одной из станций, через которую он проезжал, паровоз выпустил из трубы большое кольцо дыма. Это великолепное белое кольцо, диаметром в три метра, с ясно очерченными контурами, поднялось прямо в чистое небо и зависло на месте. Жан-Жюльен в странном волнении вскочил и высунулся из окна вагона.
— Посмотрите туда! Туда! — закричал он своим попутчикам.
Те удивленно подняли брови, снизошли до мимолетного взгляда в окно и опять погрузились в чтение газет. Жан-Жюльен был удручен. Никогда еще он не осознавал так отчетливо, до какой степени большинство ему подобных бесчувственно ко всему необычному: они видели лишь то, что следовало видеть.
Он рассказал о происшествии на службе, где над ним и без того подтрунивали, называли фантазером и отсылали к сказкам Перро и братьев Гримм.
Трое его коллег были крайне несхожи. Должность, которую занимал толстый и самодовольный Дюгулен, была настоящей синекурой. Он наслаждался ею и по инерции отметал от себя все, что могло бы потревожить его интеллектуальный или профессиональный покой. Над окладистой рыжей бородой стройного и элегантного Балле красовались очки без оправы. Он не отвергал гипотезу о пришельцах, но воспринимал ее как увлекательную умственную игру, полигон для воображения, и ценность ее была обратно пропорциональна допускаемой вероятности. Рулон же был старичком от рождения: погруженный в афоризмы раб благопристойности, замотанный в кокон праведной жизни и высокой нравственности...
Между ними происходили долгие словесные поединки, полные сарказма, и отголоски высказываний Жана-Жюльена доносились иногда до соседних кабинетов, сея беспокойство. Перефразируя знаменитое выражение: «Я не верю в приведения, но боюсь их», Жан-Жюльен заявлял: «Я в самом деле не верю, что внеземные цивилизации существуют, но надеюсь, что они есть!»
Конфликт достиг кульминации однажды вечером, когда Жан-Жюльен, собираясь уходить, достал из ящика своего стола книгу об НЛО. Перехваченные им в тот момент взгляды вызвали у него приступ долго сдерживаемого гнева. Ирония, сарказм — пожалуйста, но жалость — уж это нет!
Встав перед коллегами, он обратился к ним приблизительно со следующими словами:
— Ну, господа, если бы за глупость карали смертью, вам не пришлось бы долго ждать наказания! Взгляните же на себя: одеты в готовое платье — у вас и мысли готовые. Из-за таких, как вы, наука движется вперед черепашьими шагами! Вбейте себе в голову: они среди нас! Эльфы и феи, марсиане и внеземные роботы — все те, кому вы отказываете в существовании, но кто лишь терпит ваше... Лишь до поры до времени, господа, лишь до поры до времени...
Он вышел, оставив их в растерянности.
— Не может быть! — выкрикнул Балле. — Вы слышали? Говорить подобные вещи! В наше время!
— А знаете, — подхватил Рулон с горячностью, — знаете, что такие личности опасны? Мечтатели? Конечно, на первых порах они безвредны, но по мере того как повторяют одно и то же, смущают умы, разжигают воображение, их начинают принимать всерьез!
— Еще триста лет назад такие речи привели бы его на костер, — прошептал благодушный Дюгулен. В его голосе слышались нотки сожаления.
Балле вновь заговорил, открывая окно:
— Да, костры. Хорошее было время. Как только фантазер становился опасным, хоп... Спокойней было. Правда, и теперь многие считают подобных жан-жюльенов чудаками...
— Чудаками! — кисло повторил Дюгулен. — Но ведь кое-кто начинает верить всерьез. Ах, трудные наступили времена! Надо будет доложить об этом...
Перестроив свой механизм обмена веществ, они, как и каждый вечер, полетели втроем по направлению к звезде Сириус, где находилась их штаб-квартира.
Рене Зюсан Перевела с французского Надежда Нолле
Долгая зима на большой реке
Предвестьем глубоких снегов опускаются в начале октября на берег огромной реки неисчислимые стаи голубых атлантических гусей. Во время отлива птицы, гогоча, бродят по обнажившемуся илу, выбирают водоросли, личинок — кормятся перед дальним перелетом на юг.
Улетели птицы, ложится на берега долгая зима. Река, кажется, никогда не сбросит ледового панциря; замерли шлюзы, сон и тишина сковали водную артерию Северной Америки — реку Св. Лаврентия. Французские, английские, индейские названия деревушек и городков по ее берегам отражают трагическую историю колонизации этих земель европейцами.
Еще недавно, лет десять назад, молодые и здоровые индейцы-мохавки из резервации Аквесасне в канадской провинции Квебек уходили в большие города. Одни работали верхолазами на монтаже стальных конструкций при сооружении небоскребов. Другие трудились на местной фабрике, кропотливо изготовляя «лучшие в мире клюшки для лякросса» — национальной канадской спортивной игры, одновременно похожей и на хоккей на траве, и на хоккей с шайбой. Ныне монтажные работы резко свернуты — кризис. Фабрика тоже закрыта — кризис.
Молодежь бесследно растворилась в городских трущобах. Лишь немногие мужчины вернулись в резервацию. Безработица среди них столь велика, что местные власти стыдливо замалчивают цифру. Чем кормиться? Где работать? Заниматься охотой, рыбачить? Вроде бы дело индейское. Но...
Великую реку все чаще называют «стоком нечистот» из Великих озер — пограничных водоемов США и Канады. Власти расставили по берегам реки предупреждающие красные знаки: «Опасно! Рыба и моллюски в пищу не годятся! Отравлено!», «Купаться нельзя — возможны заболевания кожи!»
Индейцы верят: и трава, и дерево, и река имеют душу. Садом Великого Духа нарекли они острова по течению. «Дух Великой реки тяжко болен» — для индейцев эти слова наполнены страшным смыслом. Спят деревушки и городки, мимо которых течет поток грузов: нефти, зерна, леса. Редки фигурки на зимних улицах — с канистрами, кувшинами бредут они купить на мелкую монету топлива для очага.
И редка сезонная работа для потомственных рыбачек. Они ждут поры, когда на вековечном рыбьем пути от Великих озер к Саргассову морю смогут перехватить редкую теперь добычу, исчезающую добычу — угрей. Рыбу для продажи, рыбу-деликатес, которая никогда не попадает на стол бедняка.
К. Мышкина
