В конце концов я потерял терпение, обругал старого жулика и велел слугам схватить пятерых человек и привести в наш лагерь. Иного выхода не оставалось — не бросать же часть груза посреди буша. Чтобы удержать новобранцев от немедленного дезертирства, я обещал им хорошую плату и гарантировал полную безопасность.
В лагере, обсудив ситуацию, мы решили разделиться: я форсированным маршем дойду до Казёмпы и наберу необходимое количество людей, а Хэмминг и Райт не торопясь отправятся прежней дорогой; местом встречи мы избрали селение Кататалу.
Путь до Казёмпы оказался нелегким — меня опять стала трепать лихорадка, и приходилось спешить. В форте также не обошлось без трудностей — окружной комиссар Купман, с которым я был хорошо знаком, находился в отъезде, и мне пришлось иметь дело с его новым заместителем, желторотым юнцом по фамилии Бэллис. Подобно многим очень молодым людям, занимающим административные посты в Африке, он составил явно преувеличенное мнение о важности и незаменимости собственной персоны. Да и обилие почтительных слуг всегда плохо влияет на человека с не очень развитым чувством личной ответственности. В общем, мне нелегко было найти с ним общий язык — мои и без того скромные дипломатические способности заметно уменьшились из-за усталости и лихорадки. Но набрать людей все же удалось, и 15 июля я вышел из Казёмпы с укомплектованным караваном. Здоровье по-прежнему оставляло желать лучшего.
На пути в Кататалу произошла новая беда. Укусы цеце не прошли бесследно для моего верного старого пса Панча, и он начал слабеть. Следуя советам знахаря вакагонде, я пробовал добавлять ему в корм измельченных мух — этим способом племена издавна научились иммунизировать своих собак. Однако в данном случае лекарство не помогло, может быть, потому, что было применено слишком поздно. Я понимал, что Панч обречен, но не мог заставить себя пристрелить его. Поэтому я велел сделать нечто вроде крытых носилок, и дальнейший путь он совершал в них.
Идя вдоль берега Мозамбези, мы не раз слышали львиный рык, и жители в один голос жаловались на обилие львов, взимавших с них тяжелую дань скотом. Мне чертовски хотелось снова попытать счастья в охоте на царя зверей, но, торопясь на встречу с друзьями, я не мог позволить себе длительную остановку. Кроме того, сохранялась опасность очередного приступа лихорадки, и я не был уверен, что выдержу многочасовое сидение в засаде. Пришлось ограничиться покупкой львиной шкуры. Она обошлась мне в четыре отреза ситца; такая дешевизна объясняется крайней редкостью появления европейцев в этом районе.
Всякий раз, когда мы проходили какую-нибудь деревню, разыгрывалась одна и та же комичная сцена. Увидев караван, туземцы высыпали из хижин — поглазеть на гостей; особый интерес проявляли женщины.
Болтая и смеясь, они с любопытством посматривали на носилки, гадая, что за таинственная персона скрывается там, внутри. Я сам — загоревший, часто небритый, в рваной одежде — не привлекал внимания чернокожих красоток; меня обычно принимали за начальника охраны, сопровождающей «того, кто в носилках». Каково же бывало всеобщее изумление, когда вместо ожидаемого важного европейца из носилок вылезал мой бедный больной пес! На несколько секунд наступала гробовая тишина и затем следовал дружный взрыв хохота.
В Кататалу я поспел слишком рано — Хэмминг и Райт еще не пришли, и в селении нас явно не ждали. Увидев выходящий из зарослей караван, жители разбежались и попрятались в лесу — слишком свежи были воспоминания о карательной экспедиции, не так давно арестовавшей не в меру воинственного индуну Кататалу. После долгих переговоров они наконец поверили, что я не правительственный чиновник и не имею враждебных намерений, и вернулись к хижинам.
Бедный Панч умер на второе утро после прибытия. У меня оставалось несколько молодых охотничьих собак, но они не могли заменить старого друга, и я очень горевал.
Через три дня в лагерь явились Хэмминг и Райт; у них все обстояло благополучно. Мы провели в окрестностях Кататалы еще некоторое время, охотясь, отдыхая и уточняя дальнейшие планы.
Недалеко от деревни протекала небольшая речушка, и однажды утром в течение часа я поймал там двадцать крупных рыб, похожих на сома; наживкой служили кусочки мяса. Удивительным было то, что вытащенные на берег из воды рыбы издавали громкие звуки — нечто среднее между кваканьем лягушки и лаем болонки.
Здесь же произошел любопытный охотничий эпизод. Как-то раз я выстрелил в импалу, и антилопа упала как подкошенная. Когда я подошел к ней, она была безусловно мертва, но пулевой раны нигде не было видно. Лишь после самого тщательного осмотра мне удалось установить причину гибели животного. Дело в том, что антилопа паслась далеко от меня, в высокой траве, и я стрелял, целясь в голову. Пуля ударила в верхушку рога и срезала его. Видимо, шок от мгновенного удара был столь силен, что поразил мозг.
Пора было двигаться, и тут мы сделали неприятное открытие: значительная часть наших патронов 303-го калибра пришла в негодность. При ударе бойка по капсюлю раздавался характерный металлический звон и лишь затем, после паузы, следовал выстрел. Ясно, что такой режим не годится для охоты, где успех решают секунды. Положение неприятное, но делать нечего. Решив, что надо будет срочно научиться определять неисправные патроны на глаз, по внешнему виду, мы свернули в лагерь и 27 июля выступили в направлении Кабомпо.
Окончание следует
Перевел с немецкого А.Случевский
