Все эти дни у Гранта было плохое настроение, но она никак не могла отнести его на свой счет. Он переживал свой ранний уход на пенсию так же тяжело, как она в свое время перенесла климактерический период. Это было подходящее сравнение. Его отстранили от работы столь же внезапно, как ей в свое время удалили яичники. Как будто отсекли лишние сухие сучья. Его прямо-таки выставили на пенсию, не предупредив и не спросив согласия, и теперь он просто не знал, чем себя занять.
Скрипучие звуки прекратились. Она уже начала было вновь засыпать, когда снаружи завыла их собака. Эдна села в постели. «О Господи, что там еще!» Она щелкнула выключателем и вышла в пижаме на лестницу.
— Грант, — позвала она, — посмотри, что беспокоит собаку.
Никакого ответа. Чудесно. Она вернулась, чтобы накинуть клетчатый халат и сунуть босые ноги в изрядно стоптанные шлепанцы.
(У нее был другой халат, подарок невестки, новый, но блестящий и гладкий, цвета чайной розы — оттенок, который она от души ненавидела, — идеальная вещь на случай, если ей когда-нибудь придется вернуться в больницу. Шлепанцы, однако, было пора отправлять на Великое Кладбище Тапочек. Она уже не раз намекала своим взрослым детям, что была бы не против получить от них ко Дню матери новые тапочки, зная, что рискует получить три пары разом — или ни одной.)
Пока она спускалась вниз, собака выла не переставая Эдна, конечно, догадывалась, что произошло: после ночной атаки на гостиную, которую он раньше едва замечал, Грант крепко заснул на кушетке.
Она прошла через кухню и открыла собаке заднюю дверь. Мать Расти была гладкошерстным терьером, об отце ничего известно не было. Пес вбежал, дрожа с головы до ног. «Бог ты мой, что…» Расти бросился к двери в гостиную, замер и снова завыл. Эдна схватила его за ошейник, и он замолчал.
— Грант, — начала она, — я понятия не имею, что с ним стряслось. Может, ты знаешь…
Тут она замерла при виде непонятного темного предмета, заполнившего всю гостиную, и крепче прижала к себе дрожащую собаку. От ужаса у нее зашевелились даже волоски на руках.
Логика подсказывала ей, что это была тень от дерева из сада, оптический обман, рожденный неверным лунным светом. Призрачное видение дерева с голыми ветвями было всего лишь тенью, отбрасываемой в гостиную снаружи через большое окно фасада. Дерево немного не дотянулось до вращающегося на потолке вентилятора, но заслонило одно из верхних окон, расположенных на наклонной крыше гостиной.
Грант что-то говорил, но Расти так сильно скулил, что она не могла расслышать ни слова. Она дернула пса за ошейник.
— Грант, что ты сказал?
Голос мужа звучал хрипло.
— Не входи сюда. Еще рано.
— Я налью Расти воды. — Она подождала, пока висевшая на ошейнике бляха не стукнула о край миски. Расти жадно пил воду.
— Побудь еще минуту в коридоре.
«О Боже, — подумала она. — Он там еще каких-нибудь книжных полок понавесил».
Грант откашлялся.
— Эдна, ты всегда была хорошей женой.
— Я всегда была хорошей женой, она подавала зевок, — а ты был не таким уж плохим мужем. — Насколько этого можно ожидать от мужчины.
Он снова заговорил.
— Видишь ли, пришло время изменить кое-что в нашей жизни.
Пришло время ложиться спать.
— Как насчет путешествия? — сказала она. — В Мехико. На юг, подышать морским ветром.
— Я имею в виду более серьезные перемены. Но если тебе хочется попутешествовать, то не надо из-за меня.
У нее перехватило дыхание.
— Грант? Ты что, хочешь сказать… Ты болен?
Эдна бросилась в гостиную и чуть не налетела на низкую ветку. Она в ужасе уставилась на дерево.
— Грант, как ты мог!
В середине пола он вырезал круглую дыру, насыпал земли и посадил дерево. Кажется, вишню. Вокруг дерева была низкая деревянная скамья, вроде тех, на которых любят посидеть с книгой посетители городских парков. Она вспомнила, каких усилий им стоило отделать деревянные полы после покупки дома, и у нее упало сердце. Она тогда все руки себе до крови стерла.
И тут она заметила его одежду, аккуратно сложенную на кресле. Эдна включила свет и внимательно всмотрелась в дерево.
— Ты не посадил дерево, — сказала она наконец. — Ты сам стал деревом.
Когда-то она посещала занятия психической подготовки и гордилась своим умением не терять самообладания в непредвиденных обстоятельствах.
— Да.
Дерево явно не было молодым. Зрелое дерево, в два раза выше Гранта. Прежнего Гранта. Черты его лица неясно угадывались в тусклом свете лампы. Он выглядел так, как выглядело бы дерево, похожее на ее мужа, или муж, если бы он походил на дерево.
Время для появления листьев еще не настало, но чувствовалось, что почки уже набухли. Наверху на стволе она заметила что-то вроде отверстия, через которое он говорил. Еще не совсем настоящее дерево, с надеждой подумала она и подошла поближе, чтобы разгладить изрытую морщинами кору.
— Ты стал деревом. — Ее слова звучали смешно, как будто она успокаивала ребенка. — Да, ты определенно стал деревом. Очень даже похож.
Между тем в комнату вошла собака.
— Расти, — резко бросила Эдна, — не подходи к нему.
Ей не пришлось повторять этого дважды. Расти принюхался, взвизгнул и вернулся на кухню.
— Ты мог бы посоветоваться со мной.
Она старалась говорить ровным голосом.
Но он не слушал ее.
— Я подумал: ну конечно, стану яблоней. — В голосе Гранта зазвучало давно забытое воодушевление. — От меня не было никакого прока. И тогда… помнишь, мы как-то смотрели телепередачу о дождевых лесах Амазонки… Я мог бы вырабатывать кислород! Только подумай, Эдна. Кислород! И еще приносить плоды.
Она обдумала его слова. «Удовольствие для обоих разом». Как в спортивной игре, когда бьешь по мячу и посылаешь его партнеру.
— Я уже давно подумывал об этом.
Больше она не даст на нужды телевидения ни цента.
— А я подумывала — а что, если бы у меня был роман с Шоном Коннери. — В ее голосе прорывались визгливые нотки, но ей было на это наплевать. — Но это совсем не означало… Боже мой…
Его извиняющийся голос звучал умиротворяюще. И неуступчиво.
— Вообще-то это не такая уж плохая идея. Ты еще увидишь.
Ее пальцы нащупали вырезанные на стволе буквы. Она пригляделась повнимательнее. Однажды — дело было вскоре после помолвки — Грант пошел погулять со старыми дружками. Он вернулся со страшной головной болью и татуировкой, изображавшей сердце с подписью: «Эдна». Теперь татуировка была, казалось, вырезана у него на боку перочинным ножом подростка.
Она глубоко вздохнула.
— Грант, я хочу, чтобы ты сейчас же стал прежним. Таким, как раньше.
Ветерок из открытого окна тронул его ветви, и он как будто вздохнул.
— Не плачь, — сказал он. Значит, она плакала? — Мы будем чудесной парой. Ты будешь выдыхать двуокись углерода, а я буду ее перерабатывать в кислород, которым ты сможешь дышать.
У него это прозвучало как описание какого-нибудь кустарного промысла.
— И на тебе вырастут яблоки — если, конечно, будет хорошая весна и я позволю пчелам залетать в дом, — добавила она. Может ли дерево улыбаться? Этого она не знала. — Грант, я ухожу спать. Ты можешь оставаться здесь или пойти со мной. Как хочешь.
Его ветви даже не шелохнулись в ответ, пока она медленно поднималась по ступенькам.
В ту ночь ей, конечно, так и не удалось заснуть.
Их семейный врач обычно не выезжал на вызовы, но на следующий день он наконец нанес им домашний визит. Он быстро осмотрел Гранта.
— Если это может послужить для вас утешением, — сказал он ей на кухне после осмотра, — то могу вас успокоить: на мой взгляд он совершенно здоровое дерево, хотя, возможно, вам стоит посоветоваться со специалистом. Я думаю, у вас будут некоторые проблемы с адаптацией.
— Проблемы с адаптацией?
— Он стоит в гостиной. А ведь он дерево. В конце концов, у вас есть задний двор, куда ему было бы более логично пойти перед его… трансформацией. Это может указывать на некоторую раздвоенность.
И он дал ей адрес психотерапевта.
— Это для меня или для Гранта? — спросила она.
— Для кого потребуется.
Обычно им редко удавалось собрать у себя всех своих детей одновременно — разве что по праздникам. На этот раз Эдна смогла этого добиться, упирая на слова «чрезвычайно важно» и «не дольше пятнадцати минут». С той ночи прошло два дня. Она попросила детей войти через задний вход, чтобы не ошеломить их раньше времени.
— У вашего отца проблемы с адаптацией, — начала она. Она полагала, что отведенное ей время не должно сократиться из-за того, что Бренту, ее младшему сыну, потребуется сказать сестре, что она все толстеет, на что Сьюзен заявит в ответ, что он становится все ниже ростом. Натаниэль, конечно, не отрываясь смотрел на часы, как будто боялся, что их украдут у него прямо с руки, — эта привычка была прежде у его отца.
