class="p1">– Нет. Послушай. До войны у нас была большая семья. И вот в войну один за другим, один за другим… И кончилась война, стал я справки наводить и искать, и… – Бурлаков вовремя перестроил фразу. – Нашёл вас. Тебя, Женю, Алечку…
– А потом и Андрей объявился, – кивнул, закончив за него, Эркин.
– Да, – подхватил Бурлаков, – и если… даже если бы тогда… Андрей ничего мне не говорил, никаких условий не ставил, я бы сказал то же самое. Ты мне сын, твоя жена мне невестка, твоя дочь мне внучка. Понимаешь?
– Д-да, – неуверенно кивнул Эркин.
Бурлаков если и кривил душой, то совсем чуть-чуть, и сомневаться в его искренности Эркин не мог.
– Но… но Женя, Алиса… это понятно, да, Андрей ещё там, в Джексонвилле, Алису племяшкой, это племянница, правильно? Да, так назвал. Мы же в Бифпите записались, а в Джексонвилл уже братьями приехали, только не говорили никому, чтобы, ну… понятно же, только Женя знала, а для всех мы напарниками считались, – рассуждал Эркин.
Бурлаков кивал, внимательно слушая, только на секунду отвернулся, чтобы выключить огонь под чайником, на котором уже дребезжала крышка.
– Но… я… я же позор для вас. Я же – и опять по-английски: – Спальник. Погань рабская.
– Нет! – резко ответил Бурлаков. – Это всё прошлое, раз. Ты не сам выбрал себе эту судьбу, два, – он говорил по-русски, специально, чтобы подчеркнуть суть сказанного. – И три. Детей любят, какими бы они ни были. Больных, здоровых, красивых, некрасивых, умных, глупых, хороших, плохих… любых. Понимаешь, любят не за что-то, а просто любят. Ты вот Алечку… Алису любишь? – Эркин кивнул, и Бурлаков продолжил: – Не за то, что она, да, красивая, умная, хорошая девочка, а если бы было по-другому, ты что, не любил бы её?
– Алиса красивая? – удивился Эркин. – Я не думал об этом.
Бурлаков невольно рассмеялся.
– Вот оно и есть. И что ты… кем ты был, нет, мне не всё равно, мне тоже больно, за тебя, что тебе так плохо было, а я не помог, не защитил, это и боль, и вина моя.
– А что вы могли сделать? Вы же и не знали про меня тогда.
– Всё равно. Это неважно.
– А что важно?
– Важно, что мы нашли друг друга, что живы, что будем жить, защищать друг друга, поддерживать во всём, что мы вместе. Понял?
Эркин кивнул.
– Это… семья? – спросил он, явно проверяя какие-то свои мысли.
– Да, – твёрдо ответил Бурлаков. – Это семья. А кровь или запись… Да даже если нет ничего, просто люди знают, что они – семья. И всё.
– Да, я понял. Значит, – Эркин вдруг опять перешёл на английский. – Значит, Зибо, ну, которому меня в сыновья давали, вправду так считал? Он… он, когда меня били, прощения у меня потом просил, и он не подставил меня, ни разу, я же ничего в дворовой работе не знал, значит… значит, поэтому, что ему за меня больно, да?
– Да, – ответил Бурлаков так же по-английски и осторожно спросил: – Где он сейчас?
– В Овраге, – ответил Эркин. – Он зимы за две до Свободы умер, я его сам в Овраг и свёз, закопал там, – он сильно потёр лицо ладонями. – Я… я плохим сыном был, меня даже надзиратели за это били, и я даже отцом его ни разу не назвал. Я… – и заговорил уже по-русски: – Я не умею быть сыном, не знаю ничего. Я не хочу вас обижать, а вот… обидел.
– Ничего, – улыбнулся Бурлаков и встал, пощупал чайник. – Горячий ещё, сейчас чаю налью, попьём.
И, разливая чай, продолжал говорить.
– Муж ты хороший, и отец, и брат, так что плохим сыном ты не будешь. Ведь главное не что сказано, а что чувствуешь. Понимаешь?
– Д-да, – с заминкой согласился Эркин и тут же повторил уже уверенно: – Да, это так. Да, я всё понял. Только… вы мне скажете, что я должен делать? Ну, как сын. Чтобы всё правильно было.
– Скажу. Но ты и сам парень умный, – улыбнулся Бурлаков. – Сам сообразишь. Сахар клади.
– Да, спасибо.
Эркин послушно бросил в чашку два куска, как обычно, размешал, глотнул, не замечая вкуса.
Бурлаков перевёл дыхание. Кажется, он выиграл. Но надо же, как повернулось. Никак не ждал, что здесь будет проблема. И такая. Но каков Эркин, а?! Ну, что за золотой парень! До всего ему нужно докопаться, ничего с кондачка не решает, никаких «пусть будет, как будет», и никакой халявы, ни в чём, даже в этом. Повезло Серёже с таким… братом.
Эркин пил чай, не поднимая глаз, и напряжение явно не отпускало его.
– Мне, – наконец заговорил он. – Как мне вас называть? Как Андрей? Батей, да?
– Как тебе удобно, – сразу ответил Бурлаков. – Язык сам по-нужному повернётся.
– Да? – удивился Эркин и тут же кивнул. – Ну да, так и бывает. И… и вот ещё. По-русски вежливо на «вы» говорят, это мне Андрей ещё там, в Джексонвилле, объяснил, но… но я смотрю, нет, слышу, в семье на «ты» говорят, так? Но… Женя вам на «вы» говорит, а Андрей на «ты». А мне…
Он не договорил, но Бурлаков понял и кивнул.
– Так же, как язык повернётся.
– А… обиды тут нет?
– Никакой обиды. Опять же не слова важны, а чувства.
– Да, – согласился Эркин и улыбнулся уже совсем свободно. – Спасибо. Я всё понял. Я тогда пойду сейчас.
– Вот это придумал! Куда?!
– Ну… – Эркин даже растерялся от прорвавшейся в голосе Бурлакова обиды. – Ну, вас же ждут, наверняка. Эта… – и смущённо: – Синичка. Марья Петровна.
– Вот болтушка чёртова, – буркнул, остывая, Бурлаков. – Вот сейчас ты и обидел меня. Для меня ты сейчас важен, и никуда я тебя не отпущу. А с… Синичкой я без тебя разберусь. Кстати, привет тебе от неё.
– Она знает меня? – изумился Эркин.
Бурлаков улыбнулся.
– Знает.
– А… – и тут же оборвал себя: – Понятно.
Бурлаков не стал уточнять, что именно понятно, и продолжил своё:
– Так что никуда ты не пойдёшь.
Эркин не очень уверенно кивнул.
– Хорошо. И… и что теперь?
Бурлаков чуть было не вспылил, но тут же сообразил, что Эркин просто спрашивает, без подвоха, и он сам же обещал, что будет помогать ему… быть сыном.
– А теперь рассказывай, как там у вас. Как Женя, Алечка?
– Всё хорошо, – улыбнулся Эркин. – У Алисы в школе одни пятёрки, и не дерётся больше.
– А с кем дралась? – заинтересовался Бурлаков.
Эркин рассмеялся.
– Мальчишки из другого класса цеплялись, не к ней, а к другим из её класса, ну, она и навтыкала им. Теперь не лезут.
– Это она
