надел, выстроил дом и живёт там с детьми и женой, второго забрали на войну, старшую сестру Цинхуа и Чихуа с пяток лет назад замуж отдали в Маоци. Думали, там поспокойней будет. Они две с нами до сих пор оставались…И вот такое несчастье. Цинхуа парень один нравился. Думали, скоро свадебку сыграем, ежли усерднее Юэ-Ци молиться станем. А вышло…
Она вздохнула, закинула чайные листья в ковшик, а, когда они настоялись, перелила всё в простой глиняный чаван и с поклоном обеими руками подала мне. Я коротко поблагодарил её, но дальше не знал, что сказать. Ведь тогда уж я понял, о чём говорила мне девушка, и опасался о случившемся спрашивать прямо.
— Так падчерицу Чихуа зовут? — только и смог я вымолвить, кивнув на дверь, за которой была комната с каном.
— Да, — кивнула женщина. — Меня раньше иначе звали, а их три сестры было — Люйхуа, Цинхуа и Чихуа[7]. Вот я и взяла себе такое имя, чтоб ближе стать.
— А отчего Чихуа отказалась со мной говорить обо всём этом?..
Мгновение спустя я укорил себя за столь глупый вопрос — ведь погибшая была родной сестрой этой девушке. И уж никак не ожидал того, что мачеха их мне ответит:
— Так ведь, сянь…мы люди-то простые…Кто за нас?..
Но договорить она не успела, ибо раздались оглушительные удары в дверь, аж и я сам вздрогнул. После стук повторился, и раздались быстрые шаги, а потом я узнал голос мастера Ванцзу, который, прознав, что я в доме, позвал меня и велел выходить, когда закончу. Заканчивать мне было нечего, потому я в несколько глотков допил чай, поблагодарил хозяйку и покинул дом. У порога мой старший товарищ о чём-то расспрашивал девушку, а та глядела в пол, и то ли робела, то ли злилась. На прощание мастер Ванцзу велел ей отыскать нас в гарнизонном тереме, коли вдруг чего вспомнит, но она покосилась на меня, пробормотала — «Ну уж нет, я всё ж ещё пожить хочу», — и перед нашими носами захлопнула дверь дома. В ответ на вопросительный взгляд мастера я пообещал всё ему поведать позже, и мы зашагали в сторону покосившихся ворот.
–
До того, как показалась хлипкая жердевая ограда, занесенная снегом, и камни за нею, я не верил в то, что мастер Ванцзу и впрямь приведет меня на деревенское кладбище. И лишь там, оглядевшись, он поведал о том, что узнал от старосты.
— Девушка та и сама к одному местному клинья подбивала…
— Об этом я уж знаю.
Мастер поглядел на меня, усмехнулся в черную бороду, припорошенную вновь закружившимся снегом, и спросил с хитрецой:
— А о том, что мачеха её из гичё, тоже разнюхал?
— Нет, — удивился я. — Староста сказал?
— Уху. Сказал, что звали её когда-то Еун-Кколь, и будто бы предков её из Гичёгугто в Цзиньгуань пленниками привели, а несколько десятков лет тому назад их потомков, включая и её, отпустили на волю. И вот уж десять лет как она падчериц растила. Сыновья мельника почти взрослыми были, когда её в семью взяли. А девочки ещё были малые. Свои двое детей у неё в младенчестве умерли, и в падчерицах потому она души не чаяла.
Мастер Ванцзу замолк, остановился, выбирая тропинку, а, когда выбрал, я рассказал ему о словах девушки и о том, как их объяснила Байхуа. Мой спутник нахмурился, пробормотал что-то о том, что теперь «хмурое небо проясняется», остановился у надгробного камня и смахнул с него снег. То и была могила почившей Пэй Цинхуа.
«Давно никто не приходил. Вон, только следы зверья…То ль собаки, то ль лисицы», — обронил мастер Ванцзу. Я пригляделся, спрашивая себя, уж не волчьи ль то на самом деле следы, но нет — слишком мелкие.
Половину стражи мы провели там, пытаясь амулетами, заклинаниями да обрядами вызнать, не мёртвая ли девушка приходит мстить за себя. И, когда мы уходили с кладбища, я растерянно спросил:
— Так что же, не мстящий гуй это вовсе, как думалось?
— Нет, — покачал головой мой спутник. — Иль мы что-то упустили в её доме, иль мстит за неё кто-то другой. А, может, то и не месть вовсе.
Сгущались всё плотнее мрачные сумерки, и я неистово тёр ладони, чтобы согреться, и до возвращения в терем мы с моим товарищем так и молчали, оба погруженные в свои тяжкие и запутанные думы.
______________________________________________________________________________________
[1] Третий тон — нисходяще-восходящий, один из тонов китайского языка — прототипа языка шанрэней.
[2] Промежуток времени между 5 и 7 часами утра. Одна стража, напомню, два привычных нам часа. Именно столько во многих случаях, особенно зимой, караульные пребывают на своих постах.
[3] Тёплый шерстяной халат на вате, носится зимой и в холодные осенние и весенние дни.
[4] Стёганый халат с тёплой подкладкой.
[5] Буквально «Раб Плодородной Земли» (陪上地), где первое читается как péi. Новая фамилия Пэй пишется как 沛 (pèi) и означает «широкий, бескрайний, обильный, огромный» и т. п.
[6] Подобное поведение противоречило бы «Концепции Повозки» и системе «Привилегий и Ограничений», на основе которых была создана и работа придворного мудреца императора Бэй Баовэя в 369–370 гг. Я.Л. Всё перечисленное легло в основу социального устройства Син, где каждый обязан был вести себя в соответствии с тем, что считалось правильным для человека его социального положения, с учетом сословия, пола, должности, звания и т. д. Любое отхождение от этих норм считалось неприличным, роняющим достоинство, и могло стоить не только уважения, но и места в обществе. Очень коротко можно сказать, что суть состоит в том, что каждый должен заниматься своим делом и не лезть, если это не вопрос жизни и смерти, в чужие.
[7] Имена девушек означают «Зелёный Цветок», «Синий Цветок» и «Красный Цветок». Их мачеха сменила имя с «Белый Хвост» (кор.) на «Белый Цветок».
Мастер Ванцзу поведал сяоцзяну Вэй о том, что мы делали и разузнали за день, чрезвычайно сжато. Об услышанном от Чихуа он и вовсе умолчал. Зато посоветовал дозорных впредь выставлять не парами, а тройками или даже четверками, обещая дать в помощь и воинов, что сопровождали нас, дабы никто из них не оставался ночью один. Сяоцзян был недоволен и обронил в своем раздражении, что вот дожил он до того, что вооруженных бойцов приходится защищать и пасти словно овец или кур. Мой спутник на это ничего не ответил и от приглашения отужинать вместе с начальником гарнизона отказался.
