— А в вашем журнале напечататься нельзя? — спросил я, выведав, что Истоков, кроме всего прочего, еще и главный редактор журнала «Родники».
— Нет… Что ты… В нашем нельзя, — отмахнулся Истоков. — Вот сделали номер, не знаю, где на следующий денег брать. Да и поэзии у меня мало. Так что… М-да… Тяжело сейчас. И тебе тяжело и мне тяжело. Книгу моих стихов, — он выдвинул ящик стола и достал книжку в переплете, — вот посмотри. Подарить не могу, мало осталось. Так вот, издатель предложил бесплатно издать. Это то есть — мне ни гроша! Я говорю: вот вам! — Истоков сунул мне под нос внушительную фигу, сложенную из коротких толстых пальцев. — Вот вам! Видали! Я что на вас бесплатно пахать должен? Нет уж… М-да… Ну, вот. Другого издателя нашли, шестнадцать тысяч заплатил. Это хоть что-то. Там все по годам. А видишь — четыре года пропущено? Я и не сочинил ничего. Ну вот, я так и написал: за эти годы автор отчитается перед народом позже…
На прощанье, смачно расцеловав в обе щеки, Истоков протянул мне два билета:
— Юбилей у меня скоро. Чествовать будут в Центральном доме литератора, приходи, на вот тебе пригласительные. Концерт будет, я почитаю.
Этим всем жена занимается, я-то хочу, чтоб «Блюбэ» пело. Нравятся мне эти ребята. За душу берут. Поют про наше, русское… Но уж не знаю. Обещали. А там, как получится… М-да… Они у меня тут были. Ну, вроде как договоренность была.
В назначенный день зал был полон. Истоков первое отделение кое-как мрачно высидел на сцене за столиком рядом с женой — необозримо тучной улыбчивой женщиной. Вечер протекал уныло. Трое музыкантов в ярких рубахах под гитары приторно выводили романсы на стихи мэтра. Во втором отделении Истоков исчез и появился лишь когда началось его чествование. Он вышел нетвердой походкой на авансцену, куда один за другим из зрительного зала поднимались ораторы, и после каждого очередного панегирика, широко улыбаясь, восклицал: «Я лучший поэт России!», затем громко икал в микрофон. Соратники делали вид, что согласны, и лукаво скашивали глаза. Очевидно, всякий надеялся отыграться на своем собственном юбилее.
«Блюбэ» так и не дождались.
Я не послушался Пророкова и все же решил разведать почву для поступления в Литературный институт. К Истокову я обращаться не стал. Не было уверенности, что он меня помнит, да и шанс был упущен.
Снежным вечером, я проник под своды приемной комиссии. В холле меня встретила миловидная секретарь. Узнав, что я желаю поступать, она покраснела, как садовая роза, и, на ходу призывая Пал Палыча, выбежала в коридор. На ее крик из четырех дверей повалил народ, и все они принялись оглядывать меня с чрезвычайным любопытством. Один из них, маленький, лысоватый, с бородкой клинышком предложил мне стульчик и уселся напротив.
— Вы желаете поступать, молодой человек? — спросил он лукаво.
— Желаю.
— Что пишите?
— Поэзию.
— А-а, — разочарованно протянул он, — поэзию желаете изучать… поэзию на халяву, — и переглянулся с остальными. Те закивали, мол, и этот туда же, и потянулись обратно в кабинеты.
— Нет, отчего же на халяву! — обиделся я. — Могу и заплатить.
Пал Палыч сразу оживился.
— Шестьсот долларов в год.
— Ого! — не сдержался я. — Прилично.
Незадолго до этого я отучился в техническом вузе пять с половиной лет совершенно бесплатно, мало того мне самому платили стипендию, на которую, правда, нельзя было прожить, но можно было хотя бы получить… Поэтому эта, в принципе ничтожная сумма, повергла меня в шок. В то время, я думал осчастливить мир сиянием своего таланта и уж совсем не предполагал платить за это деньги. Я был готов не брать денег с них и считал, что этого вполне достаточно.
— Не такая уж серьезная сумма, — подбадривал меня Пал Палыч, — за целый год. Подумаешь, каких-то пятьдесят долларов в месяц. Смешно даже!
Но платить за учебу в литинституте мне показалось дикостью. И я начал склоняться к тому, что Пророков был прав.
— Я подумаю… — сказал я. — А что нужно для поступления?
— Триста стихотворных строк на творческий конкурс, дальше экзамены. Но если за деньги, то можно считать — без экзаменов, — искушал Пал Палыч.
— А поэма сгодится?
— Сгодится.
— Она понравилась Истокову, — сообщил я, думая, что это добавит мне вес и меня примут с распростертыми объятиями.
— А кто такой Истоков? — невозмутимо парировал Пал Палыч.
— Как же! Он у вас преподает… Лучший поэт России!..
— Лучший поэт России? У нас? Кто вам сказал? — улыбнулся Пал Палыч.
— Он сам так говорит…
— Ну, знаете, это они все про себя так говорят… Так у вас поэма?
— У меня их две.
— Давайте две, — обрадовался Пал Палыч.
— Они уже опубликованы в журнале, — интриговал я.
— Приносите, почитаем, — откликнулся Пал Палыч.
— В Интернете…
— Давайте адрес, посмотрим.
Я оставил электронный адрес «Наших сетей» и свой телефон, — на случай, если гениальность моих поэм произведет должное впечатление и с меня не потребуют денег.
Уходя, я спросил красавицу-секретаря:
— Как вас зовут?
— Катя, — ответила она.
— Я напишу поэму в триста строк и посвящу ее вам, — пообещал я и покинул священные своды.
Через неделю Пал Палыч позвонил мне.
— Ну как, надумали?.. А ваши поэмы годятся для поступления.
— Мне очень приятно, — заюлил я, — но финансы, знаете ли… как говорится… поют…
— Жаль-жаль, — раздалось в трубке. — К сожалению, в наши дни молодые люди разучились находить деньги. Хотите совет?.. Откройте любую газету объявлений. Там столько предложений от одиноких женщин… — искушающе прошептал Пал Палыч.
Я был шокирован.
Оставив затею с Литературным институтом, я предложил свои поэмы театральному миру. Я действовал непрактично и, конечно, был полон романтики. Мне хотелось славы, славы немедленно и желательно мировой.
Я очень сильно подозреваю, что в большинстве театров, куда я носил свои бессмертные шедевры, ни одна сволочь их даже не читала. Часто путь мне преграждала угрюмая охрана, которая, вызнав цель моего визита, куда-то звонила, затем принимала поэму — на чем дело и глохло. В одном из театров меня допустили к внутреннему телефону, и неприятный женский голос заявил мне, что пьес от авторов они не принимают. «Как же вы тогда работаете?» — наивно спросил я, полагая, что в каждом театре должна быть литературная часть, завлит или что-нибудь в этом роде. — «А это уже не ваше дело!» — железобетонно ответили мне.
Из Большого театра меня послали в Малый, сказав, что принимают только либретто.
— У меня либретто! — отчаянно парировал я, но дверь уже захлопнулась, и вежливый охранник повлек меня к выходу.
В день похорон старейшей актрисы МХАТа, я поджидал режиссера одного небольшого театрика. Он опоздал на полчаса. Это был пухлый человек маленького роста, с круглой лысеющей головой и широким губастым ртом. Он казался мне то пучеглазой рыбиной, то Шалтай-болтаем. Мы прошли в его кабинет.
— Зачем вы пишите в стихах? — воскликнул он дискантом, садясь напротив и сверля меня взглядом. — Сейчас никто не умеет читать стихов. Ко мне приходят наниматься актеры — они ничего не умеют. Ходить не умеют, говорить не умеют… лезут отовсюду, как… тараканы. Я не знаю, что с ними делать… Учить их? Но это не моя работа… Учить их должны в другом месте, другие люди, — возмущался он, подпрыгивая в кресле. — И как вы хотите, чтоб я это поставил? Нет, там все очаровательно, все прелестно, но тема!.. Вы знаете, чего требует ваша тема? Нет? Я вам расскажу. Я только сейчас был в Германии на фестивале… И вот Гете «Фауст»! Там свет! там декорации! там под зрительным залом раздвигается пол, и все видят бушующий ад! Понимаете? Вы сидите в кресле, а под вами ад! Вот чего требует ваша пьеса! Где? Где я вас спрашиваю, я возьму денег на все это? У меня несколько готовых спектаклей. Я не могу их поставить. Нет денег даже на костюмы. Вот смотрите, — и он разрыл на столе кипу бумаг, — вот эскизы костюмов. Все готово. Но, где деньги? Каждый костюм — тысяча долларов! А их тут десятки! Я уж не говорю о вашей поэме… Это ведь поэма, не пьеса. Вы принесли поэму! Есть у вас деньги на постановку?
— Нет, — признался я.
— Ну… — сразу сник и «сдулся» Шалтай-болтай. — О чем тогда говорить…
— У меня есть еще одна…
— Давайте, — вздохнул он безнадежно.
Я протянул папку. Пучеглазый открыл ее и тут же захлопнул, словно увидел в ней очередного «таракана».
— Опять в стихах! Вот что. Идите к театральным деятелям. Там есть одна дама, она ведет семинары молодых драматургов… Раз в год они выезжают на природу. Хотя, что это такое?.. Был я у них… Читал… Ничего… Ничего особенного. Да и вообще нет ничего… Казалось бы, если ты драматург, писатель — затворись, уйди от мира в покой и тишину, в одиночество, и пиши. Твори шедевры! А они… они там водку пьют… Сходите, голубчик, туда… Вы человек молодой, привыкли, небось, на все рукой махать. Так тоже нельзя… Подождите, появится у вас профессиональная злость…
