Но вернемся к луку как виду спорта.
Итальянский журнал «Атланте» устроил любопытное соревнование между стрелком из лука и стрелком из пистолета. Стреляли с 50 метров по мишеням с величиной центра — «яблочка» для лука — 8 сантиметров, для пистолета — 5 сантиметров. 36 стрел, 36 выстрелов. Результаты: лук — 284 очка, пистолет — 296 очков. Средний результат соответственно — 7,88 и 8,22. Нынешние официальные мировые рекорды таковы: для мужчин — 2445 очков (Джон Уильямс, США), для женщин — 2380 очков (Эмма Гапченко, СССР). Для непосвященных заметим, что по правилам ФИТА стрелок выпускает в двух сериях по 144 стрелы — по 36 стрел с 90, 70, 50 и 30 метров (для мужчин).
Неофициально существуют и другие чемпионаты и, соответственно, другие чемпионы. Так, некий Херри Дрейк стрельнул недавно из особо мощного лука ровно на километр. До этого, как утверждают, рекорд с XVIII века принадлежал турецкому султану и был равен 885 метрам. Есть свои рекордсмены и в охоте с луком на зайцев, дичь, косуль и даже медведей. Есть чемпионы и среди лучников-рыболовов.
Лук меняется... Делают луки из одного куска и луки разборные, луки простые и луки, ощетинившиеся штырями с насаженными противовесами — для того чтобы погасить возможную вибрацию, луки с обычной мушкой и луки чуть ли не с оптическим прицелом, луки из дерева и луки, покрытые слоем пластика, луки из стали, стекловолокна...
Говорят, что лук теперь стоит не меньше ружья. Когда в этом упрекают фанатиков все более сложных луков, те отвечают так: «Да, конечно, тисовый лук, который Робин Гуд срезал и смастерил с помощью ножа в Шервудском лесу, был подешевле. Но с кем приходилось иметь дело Робин Гуду? С людьми шерифа ноттингемского. О мировых чемпионатах и Олимпийских играх тогда и слыхом не слыхивали...»
Меняется лук... Но все так же лаконично его изящество, все так же притягивает человеческую руку упругость его тетивы, все так же радует тугое «плоп» выстрела и все так же неудержим и великолепен полет стремительной стрелы.
С. Ремов
Пер Улюф Сюндман. Полет инженера Андре
Окончание. Начало в № 9, 10, 11.
Мы продолжали идти на юго-восток, к Земле Франца-Иосифа. Лед был местами ровный, местами изрезанный торосами и разводьями. Опять нас окружал густой туман.
Иногда удавалось пройти шесть-семь километров за пять часов, иногда уходило десять часов на два километра.
В ночь с 3 на 4 августа было ясно, хорошая видимость. Тщательно определив свое место, мы установили, что после настойчивого марша на юго-восток находимся лишь в десяти километрах западнее того места, где был наш лагерь 31 июля.
— Надо подумать, будем ли мы и дальше идти к Земле Франца-Иосифа или повернем на Семь островов, — сказал Андре.
— Важные решения не стоит принимать на пустой желудок, — отозвался я.
Мы разбили лагерь на просторной заснеженной льдине. Как обычно при ясном небе, температура опустилась на несколько градусов ниже нуля. Стриндберг зажарил несколько кусков медвежатины.
— Надо что-то решить, — повторил Андре.
— Да что ты говоришь! — сказал я.
— Две недели идем к Земле Франца-Иосифа, — продолжал он. — Тащили сани полтораста, а то и все двести километров. Но нас сносило на север, на северо-запад и на запад. И мы приблизились к цели от силы километров на сорок.
— Продолжай, — сказал я. — Тут все свои: математики, инженеры и аэронавты.
— Нас сносит на запад, никакого сомнения, лед дрейфует к западу.
— Для тебя это не должно быть новостью. Нансенов «Фрам» тоже дрейфовал с востока на запад. Вместе со льдами, в которые вмерз. Года два или три дрейфовал.
— Будем рассуждать спокойно, — сказал он.
— А мы и рассуждаем спокойно, — ответил я. — Но тебе нужно, чтобы мы приняли решение за тебя.
— Какое решение? — спросил он.
— Чтобы мы плюнули на Землю Франца-Иосифа, мыс Флора и Фредерика Джексона и пошли к Семи островам.
— Дрейф льда говорит за такой вариант.
— Нильс Стриндберг, — я приподнялся, — как ты считаешь? Земля Франца-Иосифа или Семь островов?
Стриндберг уже забрался в спальный мешок.
— Семь островов, — сонно вымолвил он. — Семь — счастливое число.
4 сентября, суббота. Я проснулся утром от боли в ногах, осторожно растолкал Андре, и мы дружной песней разбудили Стриндберга: в этот день ему исполнилось двадцать пять лет.
Я отсалютовал из винтовки. Андре вручил Стриндбергу два письма: одно от его невесты Анны Шарлье, другое от родителей. Я отыскал письмецо великого Сванте Аррениуса, оно так долго пролежало в моем заднем кармане, что с трудом удалось извлечь его из конверта.
В этот день мы прошли немного. Уже через два часа Стриндберг провалился вместе с санями в воду после неосмотрительной попытки пересечь разводье, затянутое свежим льдом. Я поставил палатку, пока Андре выручал Стриндберга и его сани с грузом.
Стриндберг был почти без сознания от холода, когда мы втащили его в палатку.
— Ты слишком часто попадаешь в воду, — сказал Андре. — Тебе следует быть поосторожнее.
— Ты снова начал надеяться? — спросил Стриндберг.
Тяжелая, напряженная неделя.
Ветер все время менял направление и дул сильней и сильней. Температура колебалась от минус одного до минус семи градусов. Было видно невооруженным глазом, как движется лед. Прямо у нас по ходу появлялись или смыкались пятидесятиметровые трещины.
Кратковременные сильные снегопады. Еще более кратковременные холодные моросящие дожди.
Андре жаловался на запоры; странно, до сих пор нас упорно преследовал понос.
Я подстрелил несколько чаек, пять штук двумя патронами. На вкус неплохо, да только маловато в них мяса.
Запас медвежатины был на исходе.
Меня мучила левая нога, на стопе появились два гнойника.
— Я-то знаю, что это такое, — сказал Стриндберг. — У меня тоже был нарыв.
— Боль нельзя измерить, — возразил я. — У тебя был один нарыв, у меня их два. Смешно полагать, что два нарыва вдвое больнее одного. Может быть, мои нарывы в пять раз больнее твоего. А еще у тебя не было таких судорог, как у меня. Нет, — повторил я, — страдания и боль нельзя измерить.
Стопа распухла, и башмак сильно жал. Я не мог как следует упереться в лед ногой и не справлялся в одиночку с санями.
Андре и Стриндберг уходили на несколько сот метров вперед, потом возвращались и тянули мои сани. Я только подталкивал сзади, на большее меня не хватало.
Вся левая нога болела. Наше продвижение осложнялось тем, что у Стриндберга тоже ныла нога. Изменив курс, мы теперь шли на вест-зюйд-вест. Дневные переходы становились все короче.
Ночи прибывали. Когда рассеивался туман и редели облака, можно было различить на небе первые звезды.
Из-за бурана и мороза двое суток пришлось отсиживаться.
Поясню: под словом «отсиживаться» я разумею, что мы сидели в палатке, дрейфуя вместе со льдами.
Температура держалась около минус восьми градусов, скорость ветра колебалась от десяти до четырнадцати метров.
Минус восемь по Цельсию — не так уж много. Но ветер!..
— Запиши в свой научный журнал, — сказал я Андре. — Мокрый носок замерз меньше, чем за тридцать секунд.
Мы отсиживались в палатке. Ветер трепал полотнище, лед рокотал и гудел от сжатия.
12 сентября к полудню прояснилось настолько, что нам со Стриндбергом удалось определить место.
— Крепкий норд-ост, — сказал я Андре. — То, что надо, верно? Нас несет на юг, почти прямо на Семь островов, так ведь? Откуда у тебя такое доверие к ветрам? Ты знаешь, где мы находимся?
— Хотел бы узнать, — ответил Андре. — Только без пустой болтовни.
— Ну так вот, мы находимся километрах в десяти восточнее и несколько севернее точки, в которой были десять дней назад. Развили неплохую скорость. Идем бейдевинд, курсом на Северный полюс. Похоже, дрейфующий лед лучше приводится к ветру, чем твой бесподобный шар. Жалко, что мы расстались с полярным буем. Он мог бы нам пригодиться через несколько дней.
— Я замечаю у тебя признаки неуравновешенности.
— Ничего подобного. Я плечистый добродушный богатырь. Записано черным по белому. Смотри лондонскую «Дейли ньюс». Я вполне уравновешен. Устал — да, но насчет неуравновешенности это ты зря. Я много размышлял. Хотелось бы кое о чем с тобой поговорить. Но могу воздержаться, если тебе не хочется.
— Болтай на здоровье, — ответил он. — Давай болтай.
Он выбрался из спального мешка и лег поверх него, закутавшись в одеяло Лембке.
— Чертовски жарко, — сказал он.
— Ничего подобного, — возразил я. — Здесь очень даже прохладно. Просто у тебя жар.
В палатке царил полумрак, хотя было около часа дня. Брезент изнутри и снаружи покрылся ледяной: коркой. Я отыскал свечу и зажег ее.
