Два битых часа мы спускались в порт, два часа вместо обычных сорока пяти минут. А все потому, что в голове стройным маршем двигались сорок «фиатов»; в их монолит нельзя было прорваться. Они забрали весь фрахт из-под носа в первую же ездку, и мы остались на бобах.
Память о недавном застое была еще слишком свежа. И вот теперь, когда дело сдвинулось с мертвой точки, нам четвертый день не перепадало ни крохи! Разве что одна ездка. Но на нее нельзя прожить, уже проверено. Теперь при малейшей неприятности придется продать за полцены грузовик и менять профессию. Если бы все делилось по справедливости, как раньше, хватило бы работы на всех. Но вновь прибывшие забирали львиную долю. Как они не понимали, что в их же интересах переключиться на внутренние линии...
Мы решили отрядить своих ребят-итальянцев на переговоры с соотечественниками. Это было главной ошибкой — ведь наши были сплошь эмигранты, бежавшие от «святого» Бенито, а те — конкистадоры Муссолини. Посольство вернулось крепко помятым.
— С самого начала не заладилось, — сокрушенно рассказывал Бормиеро. — Их длинная глиста, которую они кличут Командирам, приветствовал меня, выбросив руку... Я едва удержался, чтобы не заехать ему по роже.
Дальше разговор пошел о дорожных правилах и фрахте с нашей стороны, и величин, воле к победе — с их стороны. Когда дело дошло до дуче, они сцепились — шестеро наших и шесть дюжин их.
— Гады, — простонал Бормиеро. — У них фашистские сапоги с острыми носками...
Ребята были в плохом состоянии. У одного кровоточило ухо, у другого пробита голова.
— Что ж мы так им и спустим? — спросил кто-то из нас.
Конечно, мы не могли им так спустить.
Драка была свирепой. Пережив немало ватерлоо под разными небесами, «тальянцы» ждали нас, отгородившись «фиатами». Мы шли с голыми руками, без монтировок, заводных ручек, молотков, даже без гаечных ключей. Нам пришлось протискиваться сквозь поставленные в каре грузовики, а «тальянцы», забравшись в кабины, на платформы, под брезент, умостившись между колес, доставали нас железом. Целый фейерверк инструмента и запчастей. Пехота — то есть мы — двигалась под огнем. Каждого «чернорубашечника» надо было выковыривать из укрытия, откуда они шуровали своими смертоносными орудиями.
Я засек тебя, гад. Нарочно поворачиваюсь спиной к кабине, где ты затаился. Ты открываешь дверцу и замахиваешься разводным ключом. Но я откидываюсь назад и спиной резко захлопываю дверцу, прищемив тебе пальцы. Из кабины слышится пронзительный вопль, свидетельствуя о том, что маневр удался.
Не успеваю сделать и двух шагов, как падаю, раздавленный чем-то огромным. Сын верного католика, я должен был ожидать божьей кары: сорвались небеса, ухнув мне прямо на хребет. Лежу, не в силах шевельнуть рукой и ногой. Секунда, другая; разлепляю веки и вижу, что это запасное колесо грузовика в семьдесят кило весом. Когда его сбросили на меня с кузова, резина должна была отскочить от удара, а она почему-то лежит на мне. Метатель запасок прошел хороший курс обучения.
Тащусь к товарищам, которые штурмуют платформу прицепа. Наверху, расставив ноги, отбивается колосс... Приятели подают ему колеса, а он с размаха кидает их в гущу нападающих, каждый раз делая резкий выдох, словно мясник, разрубающий тушу. Ребята не сдаются, они карабкаются как муравьи, вот уже передний уцепил колосса за щегольские сапоги. Ну сейчас тебе сделают козью морду!
И в этот момент появляются полицейские: черные мундиры пляшут перед глазами, передний замахивается на меня дубинкой, в мозгу вспыхивает праздничный салют, и я второй раз за день оказываюсь вне игры.
...Когда подбили итоги, оказалось, что никто не был убит, схватка больше отпечаталась в памяти у участников, нежели на физиономиях. Осталась прежняя тревога за хлеб насущный и перспективы мрачней мундиров полицейской братии.
Окончание следует
Перевел с французского М. Беленький
