Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №01 за 1967 год

Огромные торосистые льды, лениво кружась, устраиваются у кормы. Надо выбираться отсюда. Надо отойти назад и обойти это поле. Капитаны в Арктике говорят: «Путь назад — тоже считается продвижением вперед». Такова пол ярка. Надо двигаться. Непременно двигаться.

И опять в радиотелефоне звучит голос «Москвы»:

— «Тайга», «Амурсклес», «Готский»... Обстановка здесь лучше, можно побыстрее...

Теперь «Москву» запрашивает вертолет:

— Иван Семенович, можно садиться или посмотреть дальше?

— Видимость хорошая. Посмотрите дальше…

Неожиданно под корпус «Готского» лопала льдина, приподняла судно в 14 000 тонн, выскочила у середины корпуса и показала свои страшные габариты. Да, с такой штукой надо осторожно. Под винт попадет — не дай бог.

— Иван Семенович, чем ближе к берегу пойдете, тем легче будет, — передает на флагман летчик.

— Хорошо. Давайте на посадку. Вы заработали, бочку пива.

— Когда за пивом?

— Делайте посадку... Решим в рабочем порядке.

Впереди по курсу темную завесу облаков то и дело полосует молния. Полил дождь. Говорят, что это хорошо, это разрушает лед. «Можно и покурить». Суда прибавляют ход.

И тут сквозь шум машин, скрежет льда я услышал, а вернее — почувствовал какое-то живое дыхание: за бортом, положив клыки на льдину, смотрел на меня огромный морж. Потом мне показалось, что я вижу в тумане целое стадо. У моржей сейчас брачная лора, и они двигаются на остров Врангеля. Там их лежбище.

У подхода в пролив Лонга «Москва» приказала застопорить машины. Кажется, она влезла во льды. Ждем. Стоять опасно: льды по-хозяйски устраиваются в винтах, закладывают корпус. За кормой видно, как лед сжимается, закрывая только что пройденный отрезок. Даем задний ход, самый малый..

— Когда запустите машину, Янович? — спросил капитан вошедшего главмеха.

— Через полчаса.

— Хорошо.

Главмех постоял. Он выглядел усталым.

— Надо письмо писать, Владимир Антонович, на завод. Конечно, при обкатке нового судна всякое бывает, но тут хитрая неполадка попалась. Даже Петрович не сразу сообразил, в чем дело, а он человек опытнейший. Пожалуй, судостроителям следует исправить конструкцию цилиндра.

Капитан кивнул.

— Ну что ж, подготовьте письмо. Отправим.

Прошел час. Туман все плотней и плотней. И хотя ветер слабый, два балла, на душе тревожно, кажется, что мы попали в ловушку. Свободные от вахты то и дело поднимаются на верхнюю палубу, заглядывают в рубку, но не задают никаких вопросов...

— Включу локатор, — бормочет старпом, — а то вдруг соседи двинутся, чем черт не шутит... Войцеховский, включите носовой прожектор, — снова ворчит он, — а то уж даже корму «Амурсклеса» не видим.

Капитан все время смотрит в иллюминатор.

Вот он протягивает руку и нажимает на носовой сифон, и впереди идущие тут же ответили громким продолжительным гудком.

В 18 часов 15 минут в проливе Лонга на широте 69 градусов 43 минуты, на долготе 177 градусов 25 минут легли в дрейф.

В рубке собрались штурманы, помполит, главмех...

Помполит подошел « судовой трансляции и взял микрофон:

— Внимание, внимание, через пятнадцать минут

состоится комсомольское собрание... Повторяю...

В рубку вошел Жуков и подошел к капитану:

— Товарищ капитан, разрешите мне следить за сжатием?..

— Да, только оденьтесь потеплее».

— Владимир Антонович, — вмешался помполит, — Жуков должен быть на собрании.

— Когда понадобится, вызовите.

— Хорошо... Вы не хотели бы присутствовать?

— Какая повестка?

— Разное и Жуков.

— Ну, когда будет Жуков, позовите...

— «Москва», я «Москва». Всем судам: руль держать свободным. Следить за сжатием.

Я уже знал, что если застопорить руль на такой «стоянке», то от ударов льда его может сломать, и поэтому он должен находиться в свободном состоянии...

После ужина я поднялся на самый верх — в ходовой мостик. За три часа мы сдрейфовали на 2—3 мили. Это было опасно: нас прижимало к берегу. Туман расступался, становился менее плотным. Слышен стук машин. Это «Баскунчак» с его небольшой осадкой проворачивает винты, чтобы их не заложило льдом.

Прямо по курсу — корма «Амурсклеса», льдины облепили его, а одна прямо лезет на палубу с левого борта. Одно поле нагоняет другое, и похоже, что поля, кружась и вращаясь, двигаются навстречу друг другу. Я знаю, сжатие не происходит на большой площади сразу. Давление перемещается в массе льда, подобно движению волн. Вот «Готскому» пока «везет». Судно испытывает сжатие только в носовой части. Видно, как нос приподнят. А в кормовой — лед спокоен. Бывает и так, что кто-то вообще не испытывает сжатия, а кто-то принимает его сполна...

Открылась дверь рубки. Один за другим вошли капитан, помполит, старпом. Кончилось собрание. По лицам трудно что-либо понять. Жуков, тоже явившийся на вахту, серьезен. Он быстро прошел к штурвалу, и вот он уже стоит, глухо повторяет и выполняет команды. Мне хочется спросить у кого-нибудь, чем все кончилось, но все молчат — и как-то неудобно это молчание нарушать. Поэтому я пошел в кают-компанию послушать, о чем говорят там.

Там говорили о футболе. Первенство мира! Репортажи по местному времени передают в пять-шесть утра, но разговоры идут весь день. В кают-компании собрались почти все болельщики, свободные от работы.

Я подошел к Тане.

— Ну что там с Жуковым решили?

— Выговор...

— Отделался легким испугом, — вмешался в разговор кто-то. — Что ему выговор... Так и не сказал, почему опоздал тогда.

— А вдруг он не мог сказать — ну никак не мог, — медленно сказала Таня. — Ведь бывают же иногда обстоятельства...

На другой день утром сжатие стало как будто еще более угрожающим. За двенадцать часов дрейфа ожидаемые благоприятные прогнозы не подтвердились... Только, кажется, ветер изменил направление. Вокруг каравана надо было создать подобие ледяной подушки из мелкобитого льда. Два ледокола — «Москва» и «Ленинград», постепенно разворачиваясь, начинают обходить караван с двух сторон. Все суда приводят в готовность машины.

Сорок четыре тысячи лошадиных сил двух ледоколов направлены на то, чтобы расшатать лед, на котором, как молнии, появлялись трещины. Состояние поля напоминало сильно сжатую пружину. Канал во льдах, оставляемый ледоколом, быстро затягивается. Но ледоколы упорно продолжают дробить лед, а суда пытаются расшатать и ослабить ледяные тиски.

Работа наших четырех машин долго не дает видимого результата. Очевидно, нас сильно поджало. Ни назад, ни вперед. Но пока «Москва» за нашей кормой дробила лед, мы все же раскачались.

«Москва» возвращается в голову каравана. И все суда постепенно выстраиваются в кильватер, разворачиваются в канал, проложенный «Москвой».

— Я «Москва», я «Москва», выхожу на большое разводье...

«Выхожу на большое разводье». Это было сказано так, словно ничего до этого не было. Тихо, просто. Словно не было льда, не было двенадцатичасового опасного дрейфа и вообще не было Арктики. Как будто мы в спокойном южном море и вокруг солнце и штиль.

Моряк вразвалочку.

Сошел на берег, —

услышал я.

Как будто он открыл

Пятьсот Америк.

Это пел Саня. Он поднимался по внутреннему трапу.

Ну не пятьсот, так пять.

По крайней мере...

— Саня, — окликнул я.

Он остановился. Ждет.

— Слушай, — сказал я. — Скажи, почему ты опоздал? Только честно.

Саня смутился.

— Честно? — переспросил он. Потом помолчал и совсем неожиданно серьезно ответил:

— Тогда, на берегу, я понял, что меня в общем любят. Понимаешь? По-настоящему. Но я не мог не... не вернуться. Объяснились в последнюю минуту, и я опоздал. Но я наказал себя...

И тут я понял, почему он остригся. Он действительно наказал себя! В таком виде он ни за что не пойдет на берег. И волосы отрастут не скоро.

— А собрание, Саня?

— В общем вжарили мне, пробрали то есть меня крепко... — И проворчал уходя: — Ну и правильно...

Караван судов шел полным ходом, выстроившийся в кильватер, красиво, как на параде.

На корме, на баке, на всех палубах «Готского» появилась команда. Выходили из машинного отделения, вытирая паклей руки, мотористы, появились штурманы, механики, матросы. Казалось, что ветер стал теплее, и было странно, что нет цветов. Появилось ощущение какой-то новизны, как весной при виде набухающих почек.

Как природа меняет свои цвета и формы в разные времена года, так и работа на судне видоизменялась с пройденным расстоянием. Вот, наконец, и самый трудный участок позади.

На баке помполит о чем-то говорит с матросами, где-то ближе к корме отдельной группой — мотористы и черноволосый механик. А на самом верху на капитанском мостике — капитан.

Он, как всегда, неторопливо смотрит по сторонам, все подмечает, видит всех и едва заметно улыбается.