— Спасибо, Мета... за помощь... и за то, что ты поняла, — через силу вымолвил Язон.
— Скоп был не прав, — ответила она. — А ты прав...
Голос на секунду прервался — Бруччо, обломив зазубренный наконечник стрелы, выдернул ее за черенок из руки Меты, — затем она продолжала:
— Я не смогу остаться в городе, останутся только такие, как Скоп. Боюсь, что в леса уйти я тоже не смогу... Сам видел, не получилось у меня с шипокрылом. Если можно, лучше я пойду с тобой. Правда, возьми меня.
Язону еще было больно говорить, и он ограничился улыбкой, но Мета поняла его.
Керк удрученно смотрел на убитого.
— Он был не прав, но я хорошо представляю, что он чувствовал. Я город не брошу, во всяком случае, сейчас. Кто-то должен руководить, пока идет перестройка. А с кораблем ты хорошо придумал, Язон. В добровольцах недостатка не будет. Правда, Бруччо ты вряд ли уговоришь лететь с тобой.
— А зачем мне лететь? — пробурчал Бруччо, перевязывая Мету. — Мне и здесь, на Пирре, занятий хватит, одни животные чего стоят. Не сегодня-завтра сюда экологи со всей Галактики нагрянут, да только я буду первым.
Керк медленно подошел к экрану, на котором был виден город, и остановился, глядя на здания, на столбы дыма над периметром, на зеленый океан джунглей.
— Ты все перевернул, Язон, — сказал он наконец. — Сейчас это еще не видно, но Пирр уже никогда не будет таким, каким был до того, как ты сюда явился. Не знаю, к лучшему он изменится или к худшему...
— К лучшему, к лучшему, — просипел Язон, растирая шею. — Ну а теперь пожмите-ка друг другу руку, чтобы люди на самом деле увидели, что распрям конец.
Рес повернулся, секунду помешкал, потом протянул руку Керку. Седому пиррянину тоже трудно было превозмочь укоренившуюся с детских лет неприязнь к корчевщикам.
Но они пожали друг другу руки, потому что настала пора перемен.
Конец
Сокращенный перевод с английского Л. Жданова
Ближе к осени, когда начинала рыжеть болотистая тундра и созревали грибы — лакомое блюдо оленей, Мериме все чаще выходил на высокий берег реки, где стояли его нарты. Отсюда хорошо был виден противоположный, низменный, заросший частым кустарником берег. Серовато-желтые отмели его все еще были пустынны и безжизненны. Но уже подошло то время, когда нагулявшийся у берегов океана и уходящий теперь от морозов на юг дикарь должен был появиться на их реке.
Уже не было комара, и иногда из серых туч вместо дождя вдруг начинал сыпать снег.
В теплой парке можно было долго сидеть и следить за рекой. Первыми должны были появиться большерогие олени-самцы. Они всегда, как разведчики, шли первыми и первыми переправлялись, подолгу прислушиваясь и принюхиваясь, прежде чем пуститься вплавь. Потом все чаще и чаще будут появляться небольшие, но день ото дня все увеличивающиеся стада, а позже, к заморозкам, появится и все огромное стадо дикаря. Нганасаны никогда не держали больших стад домашних оленей в отличие от соседей — долган, ненцев, эвенков. Вся жизнь их была бесконечной дорогой, вечным странствием за стадами диких оленей. Летом, когда у оленей подрастали телята, нганасаны добывали ленного гуся, запасались рыбой. Зимой и весной — куропаткой. У них были собаки, обученные охоте на дикого оленя, и олени-манщики, но не так-то легко было добыть на снегу осторожного зверя. И все надежды впрок запастись шкурами и мясом возлагались только на осень. К поколке заранее готовились. Зная места, где олени обычно переправляются через реки, нганасаны задолго ставили неподалеку чумы и начинали следить за рекой, готовясь к охоте. Для всех это был праздник, для мужчин — своеобразный экзамен охотничьей сметки, мужества и мастерства. Плывущих оленей кололи копьем с легкой лодки кухунгондуй из оленьих шкур, а позже — с деревянной лодки-ветки. На лодке этой невозможно встать, даже чтобы сидеть, требуется большая ловкость. Плавать нганасаны никогда не умели, и если случалось, что ветка переворачивалась, спастись охотник мог, лишь уцепившись за рога плывущего мимо оленя.
Мериме трудно было усидеть в своей избе в такие дни. С тех пор как он перестал кочевать и поселился на фактории Новой, прошло много лет. Но, как и прежде, едва от холодов загорается пожар на кустах, его тянет на берег. В душе оживает давняя охотничья страсть, в предвкушении скорого пира он становится оживленнее и веселее. Его жена, Тоби, нет-нет да и подойдет, сядет рядом, помолчит, а дочь все просит: «Расскажи, как вы жили тогда». И, вспоминая, как охотились старики, ему порой хочется оставить ружье и, как когда-то, выйти, на удивление молодым, на поколку с одним своим старым копьем.
В. Орлов, наш спец. корр. Фото автора
