Ночь мы провели в ее комнате. За сексом, разговором и снова за сексом. За пиццей и бутылкой водки. В конце концов я уснул, а когда солнечные лучи пронзили насквозь жалюзи и полосками устроились у меня на груди, понял, что на работу сегодня не выйду. Приятная перспектива. Рейчел лежала рядом и, подперев голову рукой, рассматривала меня своими зелеными глазами. Такими же, как самая дорогая травяная лужайка на далекой Земле.
— Привет, — сказала она.
— Привет.
И тут я понял, что знаю только ее имя и глубокую симпатию к музыке Брюса Спрингстина[32]. Мы допили водку с теплым апельсиновым соком и за этим завтраком для чемпионов познакомились поближе.
Рейчел сказала, что не так уж любит Спрингстина, чтобы терять голову от его песен, — просто они помогли ей понять Америку, когда она туда переехала. Хотя в ее произношении Калифорния звучала почти как Австралия, она оказалась британкой, прожившей десять лет в Нью-Йорке. Там она торговала антиквариатом, потом выиграла в лотерею, поднялась и удвоила состояние, причем не один раз, а дважды.
Имея связи в Нью-Йорке и Лондоне, она организовала супервыгодную торговлю инопланетными артефактами, но потом совершила ошибку: вышла замуж, а ее муж сошелся с бухгалтершей, они обобрали ее и профукали украденное на тупых земельных сделках. Она начала все заново и занялась раскопками так называемого Города Мертвых, нескольких сотен квадратных миль древних гробниц, расположенных на юге, в американской зоне. И сколотила приличную сумму, в основном на тех приятных на ощупь скульптурках, которыми теперь торгуют повсюду. Это свое состояние она вложила в дилерство и потеряла, когда партнер с большой выгодой для себя вышел из дела, прихватив уникальную находку, одну из тех, что способны привести к созданию новой индустрии, — как пара связанных электронов в сердце кьюфонной системы.
— Ну, вот так я и угодила сюда, в твое общество и комнату мотеля на убогой окраине заштатного городишка. Мы с тобой, как два персонажа из песен Спрингстина. Оба явились сюда ради перспектив новой жизни, а оказалось, что от себя-то, увы, не уйдешь… от таких, как мы есть.
— И кто же мы есть?
— Ты — симпатичный бродяга. А я — женщина, везучая в бизнесе, но не в любви, — проговорила Рейчел и расхохоталась, когда я намекнул, что во всех испробованных нами позах она была вполне хороша. Расхохоталась таким простым и здоровым смехом. — Это секс, мой дорогой, а не любовь. Но мне кажется, что на пару мы можем кое-что провернуть. Согласен на авантюру?
Она рассказала о Мемориальном музее Генри By, чья система безопасности невозможно слаба, поскольку народ полагает, что красть там вообще нечего.
— Однако там хранится одна вещица, которая много для меня значит. Из тех, что я выкопала в начале своей изыскательской карьеры. Она может подарить нам целое состояние.
— А при чем тут я?
— А почему бы нет?
Пальцы Рейчел пробежали вниз по моему животу, она улыбнулась моей реакции, и мы покатились по простыне.
* * *
Думаю, вы, понимаете, что я сказал: да. И не только потому, что мне хватило тупости вообразить между нами какую-то там любовь. Скорее, она заставила подняться на поверхность кое-что памятное. Голод и надежду, которых я не ощущал с того мгновения, как узнал, что выиграл лотерейный билет на отлет с Земли и передо мной открывается целое поле новых возможностей.
К тому же я вообразил, что дело окажется легким.
Мы взломали дверь музея в полночь, а через два часа уже летели из города по прибрежному шоссе. На границе с американской территорией проехали КПП, и эта рутинная заминка вселила в меня куда меньший ужас, чем можно было предположить. Позади оставались два трупа, Рейчел пригревала на коленках столь нужную ей вещицу, я выжимал всю возможную скорость из арендованной машины, а Брюс Спрингстин распевал со стереоайфона, переходя от одного громкоголосого трека к другому.
Уже рассвело, огромное оранжевое солнце с полоской пятен вдоль экватора вползало на небо. Я где-то читал, что оно много меньше земного — старый и уже дряхлый красный карлик.
Поскольку здешнее светило было прохладнее Солнца, Первая Опора, выбранная в качестве обитаемой зоны, располагалась близко к звезде, и маленькое красное солнце казалось в восемь раз больше, чем земное.
Свет вывел Рейчел из оцепенения. Она спросила, не засыпаю ли я за рулем. Я ответил, что нет, и если закрою глаза, тут же снова вижу, как все происходило.
— Что было, то прошло. Приходится принимать это как данность, — ответила она, словно бы речь шла о каком-то пустяке: каблук, понимаешь, у нее отвалился.
Она выключила музыку, повозилась с настройкой и нашла утренние новости.
В самом конце нас информировали об ограблении музея Генри By: двое неизвестных убили двоих охранников.
— Насколько я понимаю, копы не установили наши личности, — заметил я. — Возможно, удача повернулась к нам лицом.
— Не стала бы рассчитывать на это, — отозвалась Рейчел.
И умолкла надолго. Сидела рядом со мной, оглаживая проклятый камень, ради которого мы убили двоих… гладкий, черный, овальный. Впрочем, рано или поздно она скажет, куда мы направляемся и что ждет нас в этом самом «куда», когда мы там окажемся. Ну а я радовался, что сижу за баранкой. И пока ее не вырвали из моих рук, все было в порядке. Даже при наличии двух мертвых тел. С каждой новой милей они становились все дальше от нас. А впереди лежала дорога, нацеленная в пустую сердцевину континента. Человечество лишь царапнуло самый край этого мира. Он предлагал множество мест, где можно было укрыться, — нанесенных и не нанесенных на карту.
Промелькнул знак, предвещавший стоянку для отдыха. Рейчел решила, что пора освежиться, и попросила притормозить. Стоянка оказалась пустой, если не считать пикап, припаркованный неподалеку от столика, за которым завтракала молодая пара. Кузов был забит мебелью и картонными коробками, под хромированным скотоотбойником лежала немецкая овчарка, привставшая, когда, ощущая холодную тревогу, я проследовал к паре следом за Рейчел. Мужчина вскочил, завидев в ее руке пистолет, пес с волчьим рычанием бросился навстречу, и она пристрелила собаку.
Я отыскал в бардачке пикапа катушку упаковочной ленты, и мы связали молодых людей. Парню пришлось дать по голове, когда он отказался выставлять вперед руки, но больше никаких хлопот они нам не доставили. Мы погрузили их в кузов среди коробок и мебели, подожгли арендованную машину и отъехали в пикапе. За руль села Рейчел. Она гнала еще быстрее, чем я, и выстроившиеся вдоль дороги странные деревья, похожие на грибы, молнией отлетали назад.
Проехав несколько миль, Рейчел свернула на проложенную между деревьев и скал грунтовку и направилась к горке, увенчанной выводком микроволновых тарелок за проволочной оградой. Там мы оставили пленников, наделив их парой бутылей воды. Парень все еще был в отключке; женщина что-то ворчала сквозь кляп. Вернувшись на шоссе, мы погнали дальше. Тени становились короче, солнце карабкалось по темно-синему небу между редких дневных звезд. Из опущенных окон веяло прохладой. Пел Спрингстин.
Однажды я его видел. На одном из последних концертов, когда он давал гастроли в поддержку климатологических исследований — еще до войны и появления джекару, что лишило всякой актуальности сокращение ледников и участь белых медведей.
Было это в Милуоки. На концерт меня взял отец. Через год, наверное, после того как он окончательно порвал отношения с мамой. Мне тогда исполнилось двенадцать. Отец был бухгалтером. Был? Не сомневаюсь, что он и до сих пор таковым является, если только сумел пережить обычный кризис среднего возраста, включающий в себя роман с молодой сотрудницей, покупку мотоцикла и дорогой кожаной куртки, употребление впечатляющих сортов виски и прослушивание через наушники старых сидюшек — с киванием головой в такт, неровным отбиванием ритма на ручке кресла и нестройным подпеванием обрывков текста. Я не злился на него, скорее жалел. А после того как он съехал от нас, понял, что люблю болтаться в его простой холостяцкой квартирке.
Теперь о концерте. Вот сажусь я, рядом опускается в кресло отец — в своей отличной итальянской кожаной куртке и джинсах Nudie, положив руку на плечи своей девицы, а на широкой сцене Спрингстин и Е-Street Band вкалывают в лучах прожекторов. Но не для меня. Если бы меня спросили школьные приятели, я бы сказал, что стою за трансхоп, хотя на самом деле я тогда ничуть не интересовался музыкой. Тем не менее уровень громкости и вспышки света постепенно проняли и меня. Я словно попал в поток. Хочешь не хочешь, а приходится следовать за ним. Центром всего этого был жилистый старый чудак у микрофона, обливавшийся потом, заходившийся в песне и рубивший по струнам своей гитары. Струйки пота текли по его лицу. Когда он тряс головой, брызги пота разлетались видимым в свете софитов облачком.
