Он обратил взгляд к монитору; на котором застыла надпись:
задержка вуф 200
Разглядывая ее, он постепенно привыкал к мысли о том, что он сам, Бинг, Катя и Невил вошли в контакт с людьми из пятимерного пространственно-временного континуума. Эти создания должны быть высшими, великими, огромными; их четырехмерная вселенная могла охватывать бесконечное количество его трехмерных вселенных. Эти маленькие зеленые человечки оказались побольше его самого. И он хотел поговорить с ними. Задать важные вопросы.
Вновь ощутив шелест сигнала, он прислушался к нему с чувством, скорее близким к благоговению. Этот шорох, мантра, гимн, пропетый вселенной. Он закрыл глаза.
Шаги возвращающихся коллег заставили его вздрогнуть. Первая мысль — они что-то забыли, но пришлось признать, что он потратил время на бесплодную медитацию, не давшую никаких результатов; он так и не нашел ответа ни на один из волновавших его великих вопросов. Он посмотрел на монитор, оказавшийся порталом в другую вселенную, в мир существ, куда более близких, чем он, к бесконечности. Со временем они укажут путь к этим ответам.
Колин поднялся от пульта навстречу коллегам. Завтрак явно оказал на них бодрящее воздействие: они казались свежими и сочащимися энергией.
— Вот, вернулись, и осталось еще несколько минут, — проговорил Бинг, подавая ему большой стакан с кофе. Колин принял напиток с благодарностью.
— Ничего нового не произошло? — спросил Невил.
— Нет.
— Осталось три сотни секунд… всего три сотни секунд отделяют нас от великого события, — сказала Катя. — Волнующего события, великого события. Мы войдем в историю!
Все четверо молча взирали на монитор до тех пор, пока на экране через три минуты не появилась строчка:
задержка вуф 1/0
— Что такое? — проговорил Бинг. — Какого черта это обозначает?
— Не к добру, — ойкнула Катя.
В лаборатории вдруг установилась могильная тишина. Колин не сразу понял, что умолкло гудение, шум сигнала. Ни звука!
— Не понимаю, — пробормотал явно приунывший Бинг.
— Задержка в единицу, деленную на ноль, — проговорил Невил едва слышно. — Бесконечность. Не могу поверить… не могу поверить в то, что они не хотят разговаривать с нами.
— На мой взгляд, это означает, что наш трехмерный мир не интересен им и ничему не может их научить. — Катя подняла палец, а потом указала на монитор. — И все-таки, — добавила она с улыбкой, — теперь мы знаем, что они существуют. Мы не одни. И если беседа с нами не интересна им, значит, наверху хватает подобных нам.
— Ничего удивительного в этом нет, — негромко, едва ли не под нос себе пробормотал Невил. — Что интересного могли бы мы узнать от двумерных существ? Мы показались бы им богами.
— И что же мы теперь будем делать? — спросил Бинг.
— Продолжим работу, — вздохнул Невил. — Будем искать, пока есть финансирование.
— Боги… — прошептал Колин.
Бинг повернулся к нему с тревогой:
— Колин, что с тобой?
— Ничего, — выдавил Колин. — Полный ноль. Ничего.
Опасаясь, что мимика выдаст его, он отвернулся.
— Мне надо пройтись.
* * *
Шагая на восток по предрассветной улице, Колин терпел январский ветер как наказание. Безукоризненно чистый снежок покрывал примолкшую улицу. Тихий этот снежок был памятен ему с детства. Ребенком он молился об исцелении матери, однако молитвы его остались без ответа… как не ответил ему и этот умолкший шорох сигнала.
Снежинка холодной слезой коснулась уголка его глаз. Оба глаза его наполнились влагой. Снежные хлопья заставили его заплакать — об утерянной путеводной звезде, о покойной матери… о Боге.
Небо постепенно становилось светлее. Наконец из-за горизонта выглянул краешек солнечного диска, и ослепительный свет окатил Колина. Солнечный свет проливался на узкую улицу, ложился на белый снег под ногами, прикасался к стенам домов, отражался от окон. Ошеломленный этим выбеленным, искрящимся бриллиантами ландшафтом, он застыл в безмолвном благоговении.
Он читал об этом: Манхэттенхендж… Манхэттенское солнцестояние — день, когда восход солнца совпадает с направлением узких ущелий улиц. А когда солнце поднялось повыше, взыграл и его дух. Ум его воспрял из трясины тревог и воспоминаний, и Колин вдруг перестал жалеть себя. Невил прав: поиски продолжаются.
Перевел с английского Юрий СОКОЛОВ
© Carl Frederick. The Exoanthropic Principle. 2008. Печатается с разрешения автора. Рассказ впервые опубликован в журнале «Analog» в 2008 году.
Павел Амнуэль
Что-нибудь светлое…
Сара расплатилась за кофе, перекинула через плечо сумку и направилась к двери. Когда она проходила мимо столика, за которым читал книгу молодой человек, тот неожиданно поднялся и произнес сдавленным голосом:
— Извините, мисс. На два слова, вы не против? Вечером, вспоминая разговор, Сара не могла объяснить себе, почему остановилась, посмотрела молодому человеку в глаза и села на предложенный стул.
— Хотите кофе?
Сара покачала головой. «В чем, собственно, дело?» — хотела спросить она, но так и не раскрыла рта, разглядывая своего визави. Небольшая лысина, едва заметная щетина над верхней губой, будто он лишь пару дней назад решил отращивать усы. Костюм классического покроя, но дешевый — такие можно приобрести в С amp;А на распродаже.
— Простите, — сказал молодой человек. — Мое имя Алкин. То есть фамилия. А имя — Алекс. Если полностью, Александр. Я здесь постдокторант. Космология. Простите.
Он смутился и замолчал, мучительно, как показалось Саре, соображая, правильно ли построил фразу. Иностранец. Судя по акценту, из России. В Кембридже много иностранцев.
— Вы хотите что-то сказать? — спросила она, приходя Алкину на помощь.
— Простите, — в третий раз проговорил Алкин. — Вы только что были в архиве и хотели получить сведения о Теодоре Хэмлине, работавшем в обсерватории Кембриджского университета в середине тридцатых годов прошлого века. Я случайно услышал ваш разговор с Синди…
— Да, — сказала Сара. — Вы знаете что-нибудь о Хэмлине?
— Почему он вас интересует? — вопрос показался Саре невежливым, и она промолчала. — То есть я хотел сказать, — исправил свою оплошность Алкин, — это было так давно, семьдесят лет назад. Я думал, о Хэмлине все забыли, его работы никто не спрашивал в библиотеке с тридцать девятого года, представляете? И вдруг — вы…
— Вы знаете о Хэмлине? — повторила Сара. — Мне сказали: в архиве есть три его статьи середины тридцатых. Две — в журнале «Записки Научного общества Кембриджского университета», одна — в рукописи. И все.
— Статьи вас не заинтересовали? А что же тогда? — взгляд Алкина стал удивленным. — Я думал… Простите, мисс…
— Сара. Сара Бокштейн.
— Простите мою назойливость, Сара. Я сам обнаружил работы Хэмлина совсем недавно, они показались мне очень любопытными. Для того времени, конечно. Он работал здесь три года — с тридцать четвертого по тридцать шестой. И исчез. В дирекции говорят: то ли умер, то ли уехал. Вдруг появляетесь вы и тоже интересуетесь Хэмлином.
— Он был хорошим ученым? — спросила Сара. Она не думала об этом прежде. Читала, конечно, что Хэмлин работал в Кембридже, она и приехала сюда, потратив полдня, чтобы выяснить какие-нибудь детали, но интересовала ее не наука, которой Хэмлин, похоже, занимался с немалым успехом, а человеческие его качества, его биография.
— Очень хорошим! — с жаром воскликнул Алкин. — Из тех, о ком говорят: непризнанный гений.
— Пожалуй, — сказала Сара, — я бы выпила кофе. Черного. Без сахара. Большую чашку.
* * *
Бакден — городок, каких в Англии тысячи, ничего особенного. То есть ничего особенного, когда живешь там, ходишь каждый день на работу в мэрию и привыкаешь видеть красную крепостную стену и одинокий донжон, на крыше которого развевается желто-зеленый флаг, некогда бывший фамильным знаменем местного феодала, сэра Генриха Талбота. Для туристов Бакден — сохранившийся до XXI века осколок старой Англии. Сара приехала сюда два года назад, когда мэру понадобился специалист по компьютерам — в одном лице системщик и веб-дизайнер, и в железе чтобы понимал, в общем, универсал, потому что платить группе работников денег у мэрии не было. Сара в это время искала работу, желательно подальше от родного Портсмута, шумного и безалаберного.
В Бакдене она сняла комнату у тетушки Мэри, быстро обустроила быт, неожиданно осознав, что умеет легко приспосабливаться к обстоятельствам, на работу ходила пешком по зеленым и приветливым улицам. Год спустя купила подержанный «форд-транзит», чтобы в выходные ездить по окрестностям — в Грэфхем, к примеру, до которого было три мили и где находился известный во всем Кембриджшире яхт-клуб на изумительно красивом озере Грэфхем Ватер. Часто бывала Сара и в Кембридже, ближайшем относительно большом городе, где можно было гулять часами, заходить внутрь университетских кампусов, наблюдая за бурной студенческой жизнью и сравнивая с ее пребыванием в колледже, казавшемся сейчас пределом скуки.
