том, что я потеряла рассудок. Они потом соединились в одну большую вспышку перед глазами, и сознание меня наконец покинуло.
* * *
Почему так горит щека? К ней поднесли зажигалку? А, нет, это меня по ней ударили, приводя в сознание.
Кое-что изменилось в помещении. Я сидела связанной на деревянном стуле, а в двух шагах от меня горели какие-то бумаги. Преступник устроил тут импровизированный костер, чтобы прибавить освещенности. Зато и я его увидела.
— Где он? — Знакомый голос подсказал мне, что я права. Капюшон закрывал часть лица (именно его я ошибочно прияла за голову змеи), а света горящие бумаги давали немного, так что могла и ошибиться вначале.
— Кто? — удивилась я. Может, я и впрямь потеряла рассудок? Вообще не понимаю, о чем говорит этот гад.
— Телефон! Мобила Алкина! Аллё, ты слышишь или глухая?! — потому что я молчала. Он снова подарил мне оплеуху. Ах, спасибо, какой приятный подарок! Когда меня в очередной раз спросят, почему у меня нет личной жизни, я расскажу эту историю. Если останусь жива, конечно. — Где телефон, курица?! — Он схватил мои волосы и потянул.
— А-а! — завизжала я. Наконец-то догадалась. Визжать надо было раньше, когда я была недалеко от дыры в заборе, возможно, Жан бы меня услышал. А отсюда… Очень и очень вряд ли.
— Слушай, у меня нет времени! Меня это все достало! Отдавай телефон! Или что там у тебя? — догадался этот гений. Видимо, Наташка передала неправильно.
— У меня нет телефона Аллы и никогда его не было. Телефон вернули родителям, придурок.
— Слышь! За придурка ответишь!
— Какой ты разговорчивый сегодня… Что ты с Наташкой сделал? Это же твоя девушка, мразь! — Потому что это был Глеб, как вы уже, наверно, догадались.
— Ничего! Усыпил хлороформом! Я ее и пальцем не трону. А вот тебя — очень даже!
— Аллу тоже ты тронул? И Изольду? Зачем ты их убил?
— Больная?! — Глеб был так шокирован, что даже капюшон снял. Я же внимательно его разглядывала. Светлый ежик волос блестит в свете огня. В глазах навыкате танцуют черти — или это игра света и тени. Свернутый на бок нос выглядит зловеще, как и грубый квадратный подбородок. М-да, любой бы физиономист сразу нам сказал, что Глеб больше тянет на убийцу, чем Сафронов Саша. Хотя и последний — тот еще придурок. — При чем тут Изольда? — потребовал он объяснений. — Она же сама кони двинула!
— Я этого не знаю, это ты меня просвети, кто сам двинул, а кто и не сам. Ты же обеим открытки прислал.
— Да какие открытки?! Б… — матюгнулся он и посмотрел в потолок в приступе отчаяния. — Сильно же я тебя приложил… Ты сама виновата, на кой черт побежала от меня?
— Ты с дубиной за мной погнался, ты идиот или как?! Конечно, я побежала. Да и Наташка лежала на земле мертвая. Ты бы что сделал на моем месте?
— Она не мертвая, дура ты тупая! Я сказал уже, что усыпил ее.
— Но я-то этого не знала, дурак ты тупой!
— Слышь! — Он снова схватил меня за волосы и потянул. Было больно. — Пообзывайся мне еще! Мобилу гони и можешь валить!
Взывая ко всем подряд богам, чтобы послали мне терпения, я в очередной раз объяснила тупице, что у меня нет телефона Аллы.
— А как ты ее записи разаши… разживро… шифровываешь? — с третьей попытки выговорил Глеб сложное для него слово.
— Да нет никаких записей! Я соврала, чтобы тебя сюда выманить. По легенде, мне ее отец их переслал, именно так тебе должна была Наташа сказать.
— Мне?! Почему мне?! Как ты узнала, что это я был?!
— Я не знала, я думала, что ты передашь Сашке.
До него доходило около минуты.
— А-а… То есть ты думала, что это он? Но его же выпустили!
Боже, отличный аргумент…
— И что, что выпустили? Может, откупился. Может, улик недостаточно. Хотя я толком не была уверена, кто из вас. Вот и устроила ловлю на живца, — честно призналась я. Говорят, что перед смертью нужно признаваться в своих грехах.
— То есть нет никаких записей?
Бинго!
— Господи, еще раз говорю: нет. Нет никакого дневника. Нет никаких зашифрованных записей. Нет ее телефона у меня. Все, можешь убивать.
— Что? Дура, что ли? Не собираюсь я кончать тебя.
Этот дурак даже не понимает, что я единственная свидетельница, единственный, кто знает, что это он преступник (ведь Наталья вряд ли видела, кто ее усыпил). Но объяснять ему это я, разумеется, не собиралась.
— Тогда развяжи меня, пожалуйста.
— Ну нет. Наташка проснется и развяжет. А я уеду. Главное, что улик нет никаких у тебя. И ни у кого нет. Значит, никто не узнает.
Отлично ты выводы делаешь… А как же мои показания? Но опять же, пусть радуется, жалко мне, что ли?
— Расскажи, что произошло. Почему ты ее убил? И как?
— Да не хотел я! — Он успокоился, сел возле меня на корточки и стал рассказывать, глядя мне в лицо взглядом побитой собаки, как будто ему было важно, чтобы я ему поверила. — Я ехал на тот же сеанс, что и они. Думал встретиться там с Саньком. Но он не знал, потому что я сказал, что занят. Меня бабка просила помочь. Но потом отпустила меня в кино. Так вот, они поругались, и Алка вышла из машины. Ну, как мне Санек говорил… Она пошла пешком. А я ехал и подобрал ее. Мы общались, она жаловалась на него, все было тип-топ. Я еще подумал, вдруг даст баба. Она симпотная. Прикинусь жилеткой. Слушал я ее. Потом «Икс-Игрек» предложил.
— Чего предложил?
— Ну это новинка. Типа спайса. Но я сам пробовал, все в порядке! Может, у нее аллергия какая на кон… компоненты?
— Глебушка, ты же спортсмен! Как ты можешь?
— Слышь… я это… Не перед соревнованиями же! Но мне тоже надо расслабляться. У меня жизнь, думаешь, простая, да? — Далее шли пятнадцатиминутные жалобы на свою жизнь, которые я опущу. Зато мне хотя бы стало понятно, отчего он такой тупой. Оказывается, сам по себе бокс и связанные с ним периодические удары в голову тут вовсе ни при чем. — Короче, она ломалась все, но я надавил. Сказал, что мне Санек по секрету говорит, как скучает по Изольде и что сравнивает их. И типа не в ее пользу. Ну она расстроилась, заревела и потом говорит, давай порошок свой. Но только если привыкания не вызывает. Я говорю ей: нет, не вызывает. Ну я же пробовал! И кореша мои пробовали.
