теплей, и даже улыбались слабенько. Кристина присела рядом с девочкой в бальной юбке, сказала, что та выглядит, как настоящая фея. Не может ли она подарить Кристине немного волшебства?.. Девочка запылала щеками, потупилась и сказала тихонько:
— Я не умею…
— Главное — захотеть, — пробормотала Кристина, и девочка, в одной руке сжимающая три печенья, а в другой — карамельку, вдруг резко и горячо обняла Кристину за шею. Сказала, что хочет научиться рисовать тигров (потому что они красивые) и сирень (потому что мама очень любит эти «вкуснопахнущие кусты»), что просит отдать ее в художественную школу, но маме пока некогда, а еще она станет великой художницей и построит приют для бездомных кошек, которые живут у них в подвале.
Кристина попросила девочку никуда не уходить и побежала за своей сумкой. Там, в крошечном скетчбуке специально для набросков в автобусе или магазинной очереди, жил не тигр даже, а гепард — пучеглазый и детский, в самый раз. Со всех ног она примчалась обратно, но девочку уже увели — она с улицы помахала Кристине ладошкой, а Кристина бросила ей из окна вырванный лист с рисунком.
Маша сказала, что ее зовут Катя, и мать ее — наркоманка. Не самый страшный случай, по крайней мере, Катя никогда не приходила побитая и все еще тянулась к теплу, к ласке, к людям. Не замыкалась.
— Видела, что им наши подарки по боку? — спросила Маша, не отрывая глаза от пряника. — Тут всегда так, они уже привыкли к гостям. То из администрации придут с пазлами, то с области приезжают, то на Новый год собирают мешки с конфетами… А дети знают, что все просто откупаются, у детдомовских детей то же самое. Но когда к ним ласково, когда их по головам гладят… они оживают сразу. Ты молодец.
Кристина кивнула ей с набитым ртом, немного стыдясь, что съела целый пряник, предназначенный для чужих детей, и незаметно сунула Маше пряник другой, мятный и душистый, сладкий. Машины глаза повлажнели.
— От одного ничего не будет, — подмигнула ей Кристина.
— Будет, — пробурчала та.
— Мария, не горбись. И набери карамель, положи детям в карманы, видишь, почти все ушли.
— Хорошо. Иду.
…До позднего вечера, пока не погасло небо и не загорелись прямоугольники окон в девятиэтажных домах, Кристина слонялась по городу и пыталась растревожить то чувство, что вызвал в ней повзрослевший Виталик. Печаль сменилась принятием. Кристина нашла лавочку почище и посуше, склонилась над планшетом и в три росчерка доделала вредную Паранойю. Что-то нашлось в ней самой, в Кристине, помогло разобраться и расставило все по местам, но так и не поддалось пониманию. Кристина добавила бликов на задний фон, сделала глаза чуть ярче, пригладила вздыбленную шерсть и придирчиво сравнила кошачий портрет с фотографией. Отправила работу заказчикам, сунула планшет в рюкзак и всмотрелась в быстро темнеющее беззвездное небо.
Теперь ей будет чем заплатить за квартиру, и Шмель не окажется на улице. Разве она плохая мать?..
Дана стучалась не сильно, жалела кулаки. Звук выходил слабый и беспомощный — пришлось доставать ключи и звонко греметь ими, грозя перебудить весь подъезд. Выползла сонная Лилия Адамовна в розово-пластмассовых бигуди, протяжно зевнула, а потом заговорщицки прошептала Дане, что дочка-то совсем того, повесилась, наверное.
Все внутри Даны ухнуло вниз, и она заколотила ключами.
Отец привычно раз за разом набирал ее номер, гудел мобильник, и Дане казалось, что в мире вообще ничего не осталось, кроме телефона, затхлого подъезда и любопытной соседки. А еще подруги, болтающейся в петле.
— Зря приехала, — в конце концов просипели из-за двери, и Дана зажмурилась. Лилия Адамовна же, заскучав, вернулась в квартиру, но от двери не отошла — слышно было, как топчется на пороге.
Дана снова грохнула ключами по железу:
— Открывай, сказала! Как маленькая.
— Удаленькая. Домой топай.
— Я дверь вышибу.
— Силенок не хватит.
Голос тихий, больной и потерянный. Храбрится еще, но через силу, для видимости. Дана помнила, как Галка судорожно шептала в телефонный динамик, и от шепота этого становилось зябко.
— Соседи вызовут ментов, — предупредила Дана.
— Так не ори.
— Или я сама в дежурку позвоню. Скажу, что тебя три дня никто не видел, пахнет мертвечиной, и вообще…
— Я же орать буду, как приедут. Двери откажутся вскрывать.
Дана слишком устала, чтобы без конца обмениваться подобными выкриками.
— И долго мы еще так баловаться будем? — со вздохом спросила она.
Скрипнул замок, и дверь медленно-медленно поползла в сторону. Снова ожил телефон в кармане, лишая Дану желания даже порадоваться своей маленькой победе.
— Я все равно не понимаю, почему нельзя в телефоне все обсудить, — откуда-то издалека прогундосила Галка.
— Потому что человеку нужен человек, — Дана заволокла в квартиру пакеты с фруктами и творожками, захлопнула дверь ногой. — А тебе нужны витамины, чтобы поправляться. Никто же тебе за продуктами не бегает, а сама ты слишком гордая, чтобы попросить.
— Аля с Лешкой заболеют, — уже из комнаты раздался последний Галкин козырь.
— Даже я не заболею, я женщина сильная. У меня и масочка свежая есть, и перчатки… Хватит о других беспокоиться, о себе подумай.
Галка нашлась в комнате. Сидела, сжимая в руке спиртовой спрей, на лице — сразу три маски, руки в варежках, волосы замотаны полотенцем. Лицо ее осунулось, вытянулось, даже под всем этим маскарадом не спрячешь. Наверняка же понимала, что Дана все равно прорвется, пусть и с боем, а все равно устроила клоунаду на весь подъезд, совесть, видимо, успокоить.
— Хоть немного мозгов нашлось, — не удержалась Дана. — Я думала, что под дверью спать буду.
— И спала бы себе, — Галка, нахохленная и больная, глядела исподлобья. — Только молча.
Огромный пушистый халат, из которого Галка торчала то ли лилипутом, то ли ребенком, тоже наверняка появился, чтобы спрятать худобу, но лишь подчеркнул Галкину немощность. Дана хотела раскричаться, покрутить пальцем у виска, но все это было лишним и напрасным, а поэтому оставалось только разложить еду в холодильнике и хотя бы послушать, от чего несчастная Галка сходит с ума.
Холодильник ослепил белоснежной пустотой, и мудрость Даны, и нежелание орать по пустякам, выветрило слабеньким сквознячком, который пах сушеной луковицей и половинкой окаменевшего лимона:
— Галь, ты вообще дура что ли?! Ты от голода помереть решила?
В комнате молчали, и молчание это было показным, недовольно-тяжелым. Дождешься от нее ответа, как же. Наверняка забыла уже, когда ела в последний раз.
— Я еще и доставку сейчас закажу! — крикнула Дана, заталкивая наспех купленное в круглосуточном ларьке у дома. —
