Жестко повторил:
— Выйдите. Нам с супругой нужно поговорить.
Дверь за медсестрой и Амалей закрылась. Уже стоя на пороге, подруга обернулась и взглянула на меня расстроенными, виноватыми глазами. Хотела что-то сказать, открыла рот, но смолчала. Только перевела взгляд на Славинова и с угрозой в голосе процедила:
— Только попробуй сделать ей больно, олигарх. Придушу, — и вышла.
Янис усмехнулся одними уголками губ. На меня он по-прежнему не смотрел — разглядывал стенку над моей головой. А я глядела на него во все глаза, но ничего не могла сказать — горло онемело.
Со мной всегда так случалось, когда подкрадывалась настоящая беда. Еще в детском доме, когда другие дети сваливали на меня серьезную вину, — я была самой мелкой и слабой в своей группе, — и меня жестко наказывали за чужие проступки, я молчала.
Просто не могла пошевелить губами и защитить себя, словно рот и горло покрывались слоем цемента, сквозь который не мог пробиться ни один звук.
Потом, когда появилась Амаля, то стала делать это вместо меня — громко вопила, доказывая, что я не при чем. Не всегда срабатывало, чаще меня все равно наказывали, но хоть что-то.
Сама я так и не научилась самостоятельно вытаскивать себя из беды. От другого человека могла начать беду отгонять. От себя нет…Только драться со временем научилась, и всегда легко пускала кулаки в ход — чтобы отвесить оплеуху слова не нужны.
Сейчас рядом со мной была именно она, беда. Я еще не знала из-за чего она, но видела ее очень отчетливо. Поэтому молчала.
— Как ты себя чувствуешь? — Янис так и стоял на безопасном расстоянии от моей кровати. Засунул руки в карманы и смотрел куда-то в сторону окна.
«Если я сейчас ничего не скажу, он так и будет всегда смотреть мимо меня. Я просто исчезну. Для него исчезну», — я вдруг поняла это совершенно отчетливо.
Открыла рот и попыталась протолкнуть наружу хоть какой-нибудь звук. Закашлялась, схватилась за горло.
— Мир, что с тобой? — он тут же оказался рядом. Присел на край кровати и взял меня за руку. Замер, недоуменно глядя на наши ладони, будто не понимал, зачем он это сделал.
Шумно выдохнул и вдруг, словно решился на что-то, с силой сжал мои пальцы. Мне даже больно стало. Я открыла рот и неожиданно из него вырвались слова. Сиплые и еле слышные:
— Почему ты не смотришь на меня, Янис?
Светлые глаза сверкнули. Поднялись к моему лицу, зацепились него и остались смотреть. Шарили по нему, что-то разглядывали в глубине моих зрачков. Ледяные и ужасно колючие.
Потом длинные ресницы качнулись и среди крошек голубого льда мелькнула печаль. Он выпустил мою руку и принялся с силой тереть свое лицо.
— Я не знаю, что думать, Мир, — проговорил глухо из-под ладоней. — Ерунда какая-то выходит.
— Ты знал, что я беременна? — просипела я, с трудом проталкивая слова через спазм в горле. Я должна спросить об этом. Если и он все знал, но молчал, мне останется только уйти. Вранье одной Амальки я переживу. Если они вместе, то сил уже не хватит…
— Врач сказал мне, когда у тебя после аварии взяли анализы. Но… Бля, я забыл! В таком шоке был тогда, что… Какой ребенок, если ты в себя не приходишь! Информацию услышал, и все, провал. Только сегодня вспомнил, когда Амаля врачей начала строить.
Я изумленно смотрела на его расстроенное лицо. Янис был очень бледным. Под глазами залегли густые тени, между бровей жесткая складка. На обычно бледных щеках вдруг вспыхнули красные пятна. Грудь тяжело заходила под той самой светлой футболкой, в которой он был на празднике. Он волнуется, что ли?
— Янис…, - у меня вдруг появился голос. Спокойный и уверенный словно это не я несколько минут назад не могла выдавить ни звука, — что было в том конверте, что передала тебе Жанна? Это с него все началось, и мой обморок тоже.
Янис отпустил мою руку и встал. Отошел к окну и замер, глядя в него. В голосе снова появилась холодность:
— Дома все обсудим, Мирослава, — не уверен, что больница подходящее место для таких разговоров
— Давно ты таким неуверенным стал, Славинов? — меня уже было не остановить.
Он повернул голову, покосился на меня и вдруг вздохнул:
— Я вообще не уверен, что хочу об этом разговаривать. Что было, то было. Главное, что есть сейчас.
— А что есть сейчас, Янис? Объяснил бы мне, а? Ты получил какие-то документы и прочитав их начал смотреть на меня с презрением и ненавистью. У нас вот это есть? Ты меня за что-то ненавидишь. Но я не знаю за что, — тугой спазм в горле бесследно исчез и сейчас я почти кричала.
— Мирослава, тут отличная слышимость. Мне бы не хотелось, чтобы о наших семейных делах знала вся клиника.
— Да, конечно. Главное, сохранить лицо, — процедила я презрительно, хотя на сердце вдруг стало тепло от его слов. Семейные дела… Не сказал, «твои дела», или «мои дела», значит у нас действительно семья, и сейчас мы решаем наш общий вопрос?
И без всякой логики к своим предыдущим словам я выпалила:
— Ты забыл, что твоя жена беременна! И я не буду делать аборт!
Закусила губу, боясь, что расплачусь или забьюсь в истерике — это все гормоны виноваты!
— Мир…, — Славинов в два шага преодолел расстояние до моей кровати и сел на край. Взял меня за свободную от капельницы руку.
— Какой аборт?! Просто…, - он вдруг наклонился, притянул к себе мою ладонь и на короткое мгновение прижался к ней губами. Не глядя на меня, глухо спросил: — Это ведь мой ребенок?
— Есть сомнения? — я во все глаза смотрела на него, не совсем понимая, что он хочет сказать своим вопросом.
— По срокам вроде бы мой.
— По фактам тоже. Я рассталась с Димой за полтора месяца до нашей свадьбы, и у меня никого не было это время.
— Я знаю, что никого не было. Но откуда беременность, если ты пила таблетки? Мы договаривались, что ты будешь предохраняться.
— Пила, как положено, по схеме. Но первые дни все равно нужно использовать дополнительную защиту. Я об этом забыла.
— Ну и отлично, что забыла, — Славинов вдруг повеселел. — Давай потерпим с разборками до машины? Там устроимся удобно и поговорим, если ты так хочешь.
Я отрицательно покачала головой и попыталась пошутить:
— Уж лучше сейчас — если мне станет плохо в
