ему не видать, и теперь пытается выйти из дела, надеясь при этом всё-таки получить некоторую прибыль в виде возвращения Ландсгута.
— То есть ты допускаешь, что на самом деле у Баварского шансов нет? — с любопытством посмотрел на меня князь.
— Я допускаю, что церковь на самом деле планирует свой вариант, в котором герцог Оттон является лишь разменной пешкой. В таком варианте император разгромит мятежников и урежет привилегии дворянства, сильнее укрепив центральную власть. Церковь при этом получит дополнительные земли и привилегии. Затем император умрёт, естественным образом передав власть кронпринцу Дитриху.
— Интересный вариант, — задумался князь. — У тебя есть в пользу этого какие-то аргументы или ты просто фантазируешь?
— Есть аргументы, княже. Сейчас мятежа фактически ещё нет, так что император вынужден ждать, когда мятежники сделают первый шаг, чтобы начать действовать. У мятежников мало шансов в открытой войне с императором, однако церковь упорно толкает герцога к активным действиям, в частности, требует немедленно напасть на Трир. Как объяснил мне герцог Оттон, за этим стоит сам архиепископ Трира, который таким образом планирует разобраться с вольностями Трира. Объяснение очень логичное, и в него вполне можно поверить, но есть один момент, который вызывает сомнения. А именно: архиепископа Бопре активно поддерживает в этом кардинал Скорцезе, который при этом принадлежит как раз к противоположному лагерю.
— Этого недостаточно, чтобы сделать какой-то определённый вывод, — заметил князь.
— Совершенно недостаточно, — согласился я. — Есть ведь и другой вариант, в котором церковь действительно хочет посадить на трон герцога Оттона. В этом варианте она тоже получит немало выгод: усилит власть папы и ограничит власть императора. Я думаю, в Ватикане многим не нравится то, что Конрад заметно усилил центральную власть за последние годы. Ну и, разумеется, от герцога можно очень много потребовать за помощь.
— А почему ты не допускаешь, что разные партии в церкви просто тянут каждая в свою сторону? — заинтересованно спросил князь.
— Вот в это я категорически не могу поверить, княже. Они, конечно, все наперегонки тащат в свой карман, взять того же архиепископа Бопре, но есть общая линия церкви, от которой никто из них ни за что не отклонится. Когда появляются две линии, церковь просто раскалывается. Так, как она раскололась на греческую и римскую. Этот конфликт слишком серьёзен, чтобы тянуть в разные стороны ради своих мелких выгод, и я думаю, у церкви здесь имеется единая цель, к которой так или иначе стремятся все партии.
— И у тебя есть какое-нибудь предположение, в чём эта цель состоит?
— Всего лишь предположение, княже, — пожал я плечами, — но да, есть. Я думаю, что церковь поставила всё-таки на императора. Точнее, на кронпринца — император должен сделать всю грязную работу и сойти со сцены. В пользу этого говорит и странная воинственность церкви, и внезапное миролюбие герцога, который, возможно, осознал предназначенную ему роль. Однако всё может оказаться и иначе, конечно — слишком много неизвестных. Очень уж мутно там у них в глубине.
Князь в задумчивости покивал, барабаня пальцами по столу.
— И, стало быть, в наших интересах… — вопросительно начал он.
— В наших интересах поддержать предложение герцога Баварского, княже. Ну, насколько мы вообще способны хоть как-то влиять на происходящее. В этом варианте мы получаем максимальную выгоду. В других вариантах конечный результат может нам совсем не понравиться — мы даже приблизительно не в состоянии предсказать, каким он будет. А здесь мы хотя бы имеем полную определённость… ну, почти полную.
— Почти? — вопросительно посмотрел на меня князь.
— Непонятно, куда уйдёт накопленная энергия. Вот, к примеру, собрались недовольные, трясут оружием, выкрикивают гневные слова, друг друга заводят. И тут выходит к ним некто и объявляет: «Всё в порядке, проблемы решились, расходитесь, пожалуйста». И что — они побросают дубины и пойдут опять сажать репу? Так не бывает. Вся эта отрицательная энергия должна куда-то выплеснуться.
— Верно говоришь, — согласился князь. — Но я думаю, что выплеснется это всё-таки не на нас. Для случайной цели мы слишком сильны, да и далековато сидим. Ещё что-нибудь добавить хочешь?
— Ещё герцог Баварский интересуется установлением прямых торговых связей. Я пригласил его на свадьбу матери, чтобы он мог с тобой пообщаться, не привлекая лишнего внимания.
— Очень хорошо, Кеннер, — одобрительно сказал князь. — Правильно думаешь, правильно поступаешь. Я доволен тобой, и говорю это сейчас от имени княжества. Насчёт доклада давай решим так — про Абенсберга ничего не пиши. До тех пор, пока он не подаст заявления на гражданство, княжеству до него дела нет и быть не может. Остальное запиши подробно; обязательно изложи свои соображения и рекомендации. Но доклад отдашь прямо моему секретарю, я его предупрежу. В канцелярии этот доклад регистрировать не стоит, да им о нём вообще знать не нужно.
— Сделаю, княже, — кивнул я.
— На этом всё? — он внимательно посмотрел на меня. — Или не всё? Говори, что ты мнёшься?
— Даже не знаю, княже, как сказать, — неуверенно ответил я. — Есть у меня некое ощущение, совершенно ничем не подкреплённое…
— Так расскажи, — заинтересовался князь. — Чего стесняешься? Если боишься дураком показаться, так не бойся — не покажешься. Я о тебе мнение давно составил.
— Знаешь, княже, как говорят: «История повторяется дважды: первый раз в виде трагедии, второй — в виде фарса».
— Нет, не знаю, — покачал головой князь. — Никогда не слышал, чтобы так говорили[25]. Но вообще, мысль интересная.
[ 25 — Это высказывание принадлежит немецкому философу Георгу Гегелю, так что неудивительно, что князь Яромир никогда его не слышал.]
— Ты только вдумайся в это, княже. Империя ослабла, появился герцог-претендент на корону, в смуте активно участвует церковь. Империя движется к гражданской войне, и вся надежда на кронпринца Дитриха. Тебе не кажется, что всё это уже в точности было? А может, и этого Дитриха потом тоже назовут Великим? Я это вполне допускаю, кстати — мне кажется, из него выйдет сильный правитель.
— Действительно, интересно, — согласился князь. — И что из этого следует?
— Не знаю, княже, — вздохнул я. — Но знаю, что роль в фарсе меня не особенно радует.
— Господин, здесь Лада Дорохова, — из переговорника послышался голос Миры. — Просит принять её по личному делу.
— Уже вернулась? — я слегка удивился. — Думал, она будет дольше собираться. Ну, пусть заходит.
Лада выглядела скромной пай-девочкой, и что самое удивительное, таковой и ощущалась. Если раньше в подобных ситуациях было сразу понятно, что она просто отыгрывает роль, то сейчас все мои чувства уверенно говорили, что она именно такая и есть. А ведь я очень неплохой эмпат — намного лучше Лады! — и всегда безошибочно определяю актёрскую игру. Либо она вдруг резко прибавила в актёрском мастерстве, либо и в самом деле изменилась. Получается, стоило ей только найти приличного мужчину, как всю дурь будто ветром сдуло. Это просто поразительно и, конечно, наводит на некоторые соображения о причинах лёгкой ненормальности женщин-Владеющих.
— Здравствуйте, господин, — поздоровалась она.
— Здравствуй, Лада, — приветливо сказал я. — Как доехала? Всё в порядке?
— Да, всё хорошо, — застенчиво ответила она. — Клаус попросил меня встретиться с вами. Он твёрдо настроен приехать, но у него есть вопросы.
— Это и понятно, — кивнул я. — Непростое решение — ясно, что без вопросов не обойдётся. Но я уже поговорил о Клаусе с князем, и кое-что могу сказать сразу. Во-первых, как я и говорил, его дворянство у нас признаётся, подтверждать его не нужно. Во-вторых, князь согласен признать и герб, если Клаус поклянётся, что его потомки христианами не будут. Разумеется, должен соблюдаться и некоторый кодекс поведения — в частности, его поклонение Христу не должно быть публичным. Чем меньше обществу будет известно, что он является христианином, тем лучше. Впрочем, это же и в его интересах.
— Мы обсуждали с ним такой вариант, — подтвердила Лада. — Это не будет проблемой.
— Однако у князя есть и условие — он хочет, чтобы после получения герба семья Клауса вошла в нашу фамилию в качестве вассальной.
Лада резко напряглась. Я посмотрел на неё и вздохнул:
— Так и знал, что ты поймёшь это неправильно. Это условие не столько для него, сколько для нас. Ты понимаешь, что такое аристократическое семейство? Даже если у него нет ни влияния, ни богатства, у него есть голос в Совете
