Правда, было построено несколько «образцовых» селений, где переехавшим предоставлялись дома и земельные наделы. Однако переселенцы вынуждены были работать на этих участках чуть ли не сутками и целыми семьями, ибо всё им давали исключительно в кредит, под большие проценты. Так что бедняги на всю жизнь влезали в долги. Те, кто как-то смог выпутаться из этой франкистской паутины, немедленно бросали Эстремадуру, унося ноги подальше.
Один из таких поселков — Вальдивия. Да, лачуг там нет. Однако все дома безлики, улицы унылы и бесконечно скучны. В пустом баре изнывал от зноя и одиночества владелец. Налив мне орчаты (прохладительного напитка молочного цвета), он немедленно поинтересовался, откуда я — из ФРГ или из США. При упоминании нашей страны у моего нового знакомого Эмилио, что называется, глаза полезли на лоб.
— Извините, сеньор, русских не видел со времен второй мировой войны. Да, да, стыдно сознаться, но воевал в России. Добровольцем пошел, сбили меня фашисты с толку, молодого дурака (он выразился при этом еще сильнее). Но мне поделом досталось: получил под Новгородом свою награду — пулю. Слава всевышнему, ноги удалось унести. Теперь детям постоянно твержу: никогда не ходите в гости незваными...
Он успокоился понемногу, и речь зашла о поселке.
— Что ж, по сравнению с окружающей нищетой наш поселок выглядит благополучным. И секрет простой — сюда провели воду, а вода в Эстремадуре — это клад! — Эмилио поднял вверх большой палец.— Поэтому здесь хорошие урожаи, какая бы засуха ни была. Конечно, каждый крестьянин работает очень много. Посмотрите, по утрам и после сиесты в поле и старики и дети. Хотя здесь баснословно низкие цены. А сам крестьянин куда все выращенное повезет? И на чем? Одно и держит — вода...
Бесхлебная земля
Да, Эстремадура — сплошные границы. Административно она делится на две провинции. Географически (Толедским хребтом) — на Верхнюю и Нижнюю Эстремадуру. Но, помимо этого, существует также не вполне официальное, но закрепленное традицией деление на районы, или комарки. Причем каждая комарка отличается не только своими экономическими особенностями, занятием населения, культурой, языком, но и природой, включая климат. Любопытно, что одна из комарок называется «Эстремадурской Сибирью». Кто, когда и почему назвал эту зону Сибирью? Учебники подобный вопрос обходят. А местные жители толкуют этот факт каждый на свой манер.
— Наверняка нас прозвали сибиряками за холодный климат,— уверенно сказал мне крестьянин из городка Эррера-дель-Дуке, «столицы» здешней «Сибири».— Вы знаете, какие у нас зимой холода? Три года назад было почти 10 градусов мороза! Это вам, сеньор, почище настоящей Сибири будет, хотя, люди говорят, там тоже холода случаются.
Но сегодня, конечно, это название звучит анахронизмом. Если настоящая Сибирь за короткий срок изменилась коренным образом, то ее испанская сестра влачит такое же жалкое существование, как в прошлом веке. И если бы только одна эта комарка!
— Вы слышали, что такое Лас Урдес? — спрашивает меня Мануэль Диас, активист компартии.— Я знаю, что такое Лас Урдес. Много комарок в Эстремадуре — за двадцать. Самый усердный ученик вряд ли их перечислит. Однако о Лас Урдес наслышан каждый испанец, потому что даже на фоне общей беспросветной картины Эстремадуры Лас Урдес слывет районом самым бедным и самым отсталым в стране. Словом, для всей Испании это название стало символом безысходности.
Хижины из камня или сланца, единственным украшением которых является герань в горшках и виноградная лоза. Узкие безлюдные улочки, на которых днем встретишь разве стариков в черном или группу играющих малышей. Учителя в бедных школах часто недосчитываются на уроках воспитанников: они помогают родителям. Мальчики трудятся в поле, пасут скот, девочки вместе с матерями стирают белье в горных ручьях. Взрослые, в большинстве сами неграмотные, считают, что учить детей — ненужное, бесполезное занятие.
— Ну, посудите, как я отпущу парнишку в школу, когда начинается уборка перца? — говорил мне житель села Нуньомораль.— Ведь сезонная работа кормит нас несколько месяцев. И вообще грамота в Лас Урдес дело сомнительное. Ну ладно, мальчишек еще нужно учить читать и писать, а девчонкам это ни к чему...
А ведь есть еще и другая Лас Урдес, где существуют прекрасные народные обычаи, фиесты, где веками сохраняются самобытные песни и танцы. Одно из селений комарки — Монтеэрмосо подарило Эстремадуре, всей Испании прекрасные, уникальные в своем роде народные костюмы, пестрые, яркие, красочные. В них исполняется эстремадурский танец пеантон. Особенно любопытен головной убор женщин, который представляет собой букет красных, желтых, фиолетовых цветов. А среди цветов вделано небольшое зеркальце. Это удобно. Во-первых, во время танца кавалер имеет возможность наблюдать за выражением своего лица. А во-вторых, у зеркальца еще одно назначение. Если на нем видна небольшая трещинка, то случайный партнер должен иметь в виду, что у красавицы есть жених и после танца ему лучше всего оставить девушку в покое. Ну а если зеркальце чистое, гладкое — продолжай веселиться в обществе своей избранницы. Кстати, этот женский наряд так и называют по всей стране — Монтеэрмосо.
Последний альфареро
В Испании еще до сих пор можно услышать старинную песню под названием «Последний альфареро». «Альфареро» в переводе на русский означает «гончар». Поется в ней о старом ремесленнике, который живет в далекой заброшенной деревушке. Ее один за другим покидают жители, а старик остается, продолжая заниматься привычным делом. Признаться, я относился к этой песне как к печальной музыкальной легенде. И вдруг осенним днем мне удалось встретиться с ее реальным героем. Правда, было это не в маленькой деревне, а в довольно солидном эстремадурском поселке Сальватьерра-де-лос-Баррос. Соседи указали мне дом Лусиано Ногалеса, имя которого я встретил в энциклопедии «Гончарное искусство Испании».
Толкнул дверь низкого домика и сразу увидел пожилого человека возле гончарного круга. Рядом, зачарованно глядя на рождение диковинного глиняного сосуда, приткнулись три девчушки. Последние ловкие движения — и девочки осторожно понесли только что изготовленное изделие к сушильной печи. А я услышал глуховатый голос Лусиано:
— Добрый день, сеньор! Немного вина? — Он не спросил, кто я такой, откуда пришел и что мне нужно. Я был его гостем, и через минуту жена мастера Паулина, по давней крестьянской традиции одетая во все черное, поставила на стол большой глиняный кувшин и маленькие глиняные стаканчики. Мы выпили по глотку терпкого домашнего вина.
— Ваша работа? — спросил я, представившись и указывая на кувшин.
— Э, его я сделал, когда был таким, как эти девочки. Удивительно, как он только сохранился. Работа грубая, неумелая, но мне он почему-то дорог... Да, начинал работать мальчишкой. В мое время все мужчины в Сальватьерра были связаны только с гончарным искусством, оттого и шла о нем слава по всей стране. Самые умелые делали так нужную людям в обиходе утварь — горшки, кувшины, кастрюли, а также украшения. Остальные занимались подсобной работой: одни рубили дрова для домашних сушильных печей, другие добывали и развозили мастерам глину, а третьи, снарядив ослика, отправлялись на месяц-два по городам и селам сбывать готовые изделия. Учил меня и семерых моих братьев сам отец, признанный мастер. Заодно узнал я от него грамоту — в те времена это редкость была. Да и до сих пор многие мои земляки, как и добрый Санчо Панса, о котором писал Сервантес, не знают даже первой буквы алфавита. Ремесло я освоил быстро. Не могу пожаловаться, до сих пор заказы ко мне поступают постоянно. Хотя времена нынче совсем другие, трудные дл
я гончара. Появилось много фабрик, где все эти горшки, кувшины сотнями за час сходят. Люди их предпочитают покупать, потому что они дешевле. И кому какое дело, что нет в этих изделиях тепла человеческих рук...
Вот и осталось у нас в поселке гончаров раз, два да обчелся. Один за другим старики бросают старое ремесло, боюсь, как бы мне не остаться самым последним. А дело к этому идет. Возьмите, сеньор, трех моих сыновей. Ни один не захотел не только гончаром стать — в селе жить не пожелали, подались в большие города, на заводы. Видите, недаром вокруг меня только соседские девчушки крутятся. По правде сказать, скучно у нас, тихо: вот молодые и бегут куда подальше. Ну а я все сижу возле отцовского гончарного круга. Несколько лет назад купил электрический, современный, но работать на нем по-настоящему так и не смог. Кажется, все что-то не так получается. На отцовском-то тоньше изделие выходит. Ведь наше ремесло — искусство, хотя не всякий это понимает. Но я-то, поверьте, чувствую...
Сеньору нравится вино? Сам делаю, причем храню в специальных глиняных чанах своей работы — так лучше аромат сохраняется, да и не нагревается оно в жаркие дни. А по вечерам, когда натружусь сильно, читаю. К книгам здорово пристрастился. И — хоть смейтесь, хоть нет — даже сам стихи пишу. Соседям, конечно, об этом не говорю — засмеют. Но вот однажды меня даже в газете, в Бадахосе, напечатали. Мол, это стихотворение написано известным альфареро Лусиано Ногалесом. Нет-нет, знакомые не узнали: здесь редко кто газеты читает.
