Тысячи людей заполнили берег перед легкими корпусами только что построенного дома отдыха. Многие шахтеры в касках, в окружении своих семей, с детьми на руках. Они пришли на митинг, как на праздник. Да, эти люди отдали за «дона Чичо», как с любовью называли Сальвадора Альенде, свои голоса. Сальвадор Альенде поднялся на трибуну, оживленно разговаривая с Исидоро Каррильо. Легкий ветерок слегка шевелил его седые волосы. Предыдущие правительства боялись гнева шахтеров, их забастовок и демонстраций, предпочитая объезжать стороной Лоту, эти «красные баррикады Чили». А теперь президент здесь желанный гость. Никакая революция, говорил он, не может дать народу все немедленно, как по мановению волшебной палочки. И рабочие Лоты, как всегда, демонстрируют свое классовое сознание, давая отпор саботажникам и реакционерам. Еще не закончив свою речь, президент пожал руку Исидоро Каррильо...
«На наше место встанут новые товарищи...»
В сентябре начинается чилийская весна, яркая, безоблачная, с ослепительно синим небом над исполинскими стенами Анд, облаченных в белые одежды снегов.
Но весна, приносящая радость, в 1973 году не заглушила тревогу чилийцев за будущее своих завоеваний. Каждый день приносил новые свидетельства перемен в армии в пользу реакционных генералов и офицеров. Исидоро Каррильо обратил внимание, что на этот раз, 4 сентября, в очередную годовщину победы Альенде на президентских выборах, командование военным округом Консепсьона не прислало своих представителей в Лоту, хотя приглашение было передано заблаговременно. Сослались на занятость. Чувствовалось, что назревало что-то недоброе. У Исабэль осталось тяжелое чувство на душе, когда она случайно услышала, как один из друзей Исидоро спросил:
— Что будет, если произойдет военный переворот?
— Тогда к власти придут фашисты. Для коммунистов не будет ни тюрем, ни ссылок — только пули...
Утром 11 сентября Исидоро, как всегда, включил радиоприемник. Но вместо обычной передачи новостей раздался голос незнакомого диктора из Сантьяго. Пункт за пунктом, тоном военного приказа отчеканивал он слова ультиматума, требовавшего, чтобы президент республики Сальвадор Альенде передал свои высокие полномочия вооруженным силам и корпусу карабинеров.
Исидоро, не позавтракав, поспешил в управление шахтами. Возвратился после обеда очень встревоженный.
— Они бомбили президентский дворец «Ла Монеда». Альенде, наверное, погиб...
В окно Исидоро увидел приближавшиеся полицейские машины. Сразу понял: это за ним. Успел лишь махнуть рукой жене и детям, выскочил во двор, пригнувшись, перебежал огород и исчез за редкими деревьями. Так он ушел в трудное подполье небольшого городка, где его знал каждый.
— Где сеньор Каррильо? — кричал офицер, угрожая пистолетом.
— Не знаем.
В доме все было перевернуто вверх дном, но, естественно, ничего криминального не нашли.
— А вас мы все же должны арестовать, компаньеро комсомолец, — с издевкой сказал офицер Федору.
Исабэль, вскрикнув, бросилась к старшему сыну, но его уже под дулами автоматов выводили на улицу.
Потянулись тяжкие дни неопределенного ожидания. Полиция так и не напала на след Исидоро. Но однажды, когда военные власти стали во всеуслышанье объявлять о том, что скрываются лишь те, кто совершил финансовые или уголовные преступления, в противном случае, мол, им нечего бояться, Каррильо решил доказать свою невиновность. Даже если бы это стоило ему жизни. Он открыто появился в городе, готовый сдать дела управления шахт. «Наверное, ему не надо было так делать, — говорил мне один из знавших Исидоро чилийцев. — Но он был слишком благороден».
Фашисты тотчас же арестовали бывшего генерального директора и заточили в похожее на форт здание тюрьмы в городе Консепсьоне. Здесь и встретились в одной камере Исидоро Каррильо и Селедонио Мартинес...
— За что вас арестовали, товарищ Мартинес?
— За то, что я коммунист. Их интересовала подпольная организация компартии в Лоте, кто ее руководители.
— Пытали?
— Было дело. Надевали на голову пластиковый капюшон и пускали воду. Каблуками били по пальцам, прикладом — по ребрам. Сломали ребра, повредили позвоночник. Но я, как видите, живуч. Работаю. Только теперь уже не в шахте, а на запорожском «Коммунаре»...
И Селедонио начал свой рассказ:
— Мы встретились с Исидоро в камере тюрьмы в Консепсьоне, обнялись, ведь сколько лет были близкими друзьями!..
Фашистская хунта пыталась обвинить Исидоро в причастности к так называемому «Плану Зет», по которому Народное единство якобы готовило уничтожение своих противников в армии. Но это была выдумка от начала до конца для оправдания переворота и расправы с признанными руководителями трудящихся. Хотя никаких доказательств виновности Исидоро не существовало, ему вынесли смертный приговор.
21 октября к вечеру нас привезли в третий дивизион. Вызывали по одному. Вопросы задавать не разрешалось. Каждый должен был молча выслушать свой приговор. Меня осудили на десять лет. До 76-го года просидел в тюрьме. Потом помог Красный Крест.
Помню, Исидоро вышел к нам спокойным. Хотя ему только что зачитали смертный приговор, он старался подбодрить и поддержать других заключенных, ожидавших своей участи. Когда вернулись в камеру, Исидоро обратился к нам: «На нашу долю выпало одно из многих испытаний, через которые проходят революционеры, И даже если нас приговорили к смерти, нельзя падать духом. А уж если нам придется умереть, на наше место встанут новые товарищи, которые заменят нас в борьбе».
В этот же день, часов в двенадцать ночи, загремели железные засовы дверей камеры. Мы все вскочили. «Сеньор Каррильо, выходите...» Все было ясно и для нас и для него. Настал час исполнения приговора. Я замер, глядя на Исидоро. Мы распрощались молча, обменявшись только продолжительным взглядом...
Я не мог уснуть всю ночь. Стал вспоминать, когда же я узнал по-настоящему Исидоро. Пожалуй — о, как это было давно! — в 1960 году. Он был молодым, но уже всеми уважаемым профсоюзным вожаком шахтеров. Исидоро возглавил тогда невиданную в истории Лоты забастовку, которая длилась 96 дней. Рабочие из разных городов и провинций Чили присылали продукты в Лоту, чтобы поддержать нас. Прямо на улицах мы организовывали «общие котлы». И в самый разгар забастовки сильное землетрясение на юге страны принесло немало человеческих жертв и разрушений. Рухнули и ветхие шахтерские дома в Лоте. Тогда президент Алессандри призвал шахтеров «во имя патриотизма» выйти на работу, но ни словом не обмолвился об удовлетворении наших требований. В ответ руководители забастовки призвали горняков совершить поход в Консепсьон. Во главе колонн забастовщиков шли Исидоро Каррильо и приехавший из
Сантьяго Луис Корвалан. Мы пешком проделали путь в 40 километров. Многие шахтеры были с женами и детьми. Казалось, что вся шахтерская Лота пришла в Консепсьон. Власти пошли на попятный, согласившись вести переговоры с бастовавшими...
Ни Селедонио, ни другие заключенные в форте не знали, что в ту страшную ночь первая команда, посланная для исполнения приговора, отказалась стрелять. Ее заменили другой, набранной из тюремных охранников, пригрозив, что, если приказ не будет выполнен, их самих расстреляют. После этого не возвратились увезенные из тюрьмы вместе с Исидоро Каррильо его товарищи по партии — алькальд Лоты Данило Гонсалес, профсоюзный руководитель Бернабе Кабрера и руководитель коммунистов Лоты Владимир Аранеда.
— ...Утром, — продолжал Селедонио Мартинес, — один из тюремных охранников рассказал нам, что их убили. От этого человека мы узнали, как все произошло. Когда все четверо приговоренных к смертной казни встали вместе и обнялись перед смертью, им предложили: «Мы можем вам завязать глаза». — «Нет, не надо. Мы знаем, что происходит»,— был ответ. «Тогда, может, вам сделать успокаивающий укол?» — «Тоже не надо. Мы — чилийцы и хотим достойно встретить смерть». — «Может быть, позвать священника?» — «Не нужно. Он нам ничем не поможет». Глядя в дула нацеленных на четырех коммунистов винтовок, Исидоро Каррильо обратился к команде: «Мы понимаем, что не вы виноваты. Мы знаем, кто наши настоящие убийцы. Это те, кто вам отдал приказ. Но все это временно. Пройдут годы, и вы убедитесь, что фашизму не вечно держаться у власти...»
Последними словами перед смертью Исидоро и его товарищей были слова «Интернационала».
В «Доме на Красной Талке»
Солнечный, но прохладный день октября. Около «Дома на Красной Талке», как называют расположенную в местах давних большевистских маевок Ивановскую интернациональную школу-интернат имени Е. Д. Стасовой, остановился автомобиль. Неторопливой походкой вышел из него пожилой мужчина невысокого роста, с седыми усами и в длиннополом пончо. Не узнать этого человека с изрезанными морщинками лицом было невозможно. Три года его портрет не сходил со страниц газет и журналов мира, сопровождаемый призывом: «Свободу Луису Корвалану!»
