Вот так восстанавливалась подчас противоречивая, наверное, в каких-то деталях не бесспорная, картина спасения историко-художественных ценностей новгородского музея в сорок первом году. Тех самых ценностей, которые ныне восхищают посетителей Новгородского кремля.
...21 июня 1941 года Николай Григорьевич Порфиридов с женой отправились в отпуск на Кавказ, но доехали лишь до Ленинграда. Здесь, в вестибюле Русского музея, они узнали о нападении фашистской Германии на нашу страну. Спешно возвратились в Новгород. Николай Григорьевич сразу кинулся в музей, встретился с его директором Александром Александровичем Строковым, призванным в армию. Тот попросил Порфиридова помочь музею. Собственно, и сам Николай Григорьевич иного не представлял себе.
Музей продолжал работать. Как обычно, приходили посетители. Но уже большинство составляли военные, отправляющиеся через Новгород на фронт. Затем получили приказ закрыть бязевым чехлом золотой купол Софийского собора, чтобы он «не наводил на город гитлеровские самолеты», обложить мешками с песком памятник «Тысячелетию России». 30 июня поступило распоряжение о немедленной эвакуации музея. Непривычным, страшным было это распоряжение — не верилось, что опасность фашистского нашествия столь реальна...
Прежде всего приготовили вывезти старое золото и серебро, ювелирные изделия, когда-то находившиеся в ризницах Софийского собора, Юрьевского и Антониева монастырей. Теперь они — около двух тысяч изделий — были собраны в особой кладовой и входили в золотой запас страны. Огромную ценность представляли произведения новгородского ювелирного центра, который в течение многих веков занимал значительное место в культуре Древней Руси и средневекового Русского государства...
Готовить экспонаты к отправке стали еще под руководством Строкова. Затем обязанности директора возложили на Владимира Андреевича Богусевича, человека волевого, организованного, умного, широко эрудированного ученого. Непосредственно экспонатами занимались Леонилла Михайловна Глащинская и Лидия Александровна Коновалова (краевед, поэтесса; до своей кончины в 1974 году работала директором краеведческого музея в Боровичах). Они осторожно вынимали предметы из сейфов, выносили из комнаты, где размещалась особая кладовая. В присутствии специальной государственной комиссии, прибывшей из Ленинграда, укладывали их в ящики со стружками, обернув предварительно каждую вещь бумагой.
Четыре десятилетия спустя Леонилла Михайловна в письме ко мне, позабыв, как сама признается, многие события и людей того военного лета, на удивление точно и, я бы заметил, восторженно говорит о каждом экспонате, описывая его с поразительной для ее возраста обстоятельностью. Словно вновь держит их в руках, ощущая чеканную или сканную поверхность. Начинает, конечно, с новгородских кратиров XII века — массивных позолоченных сосудов для причастного вина. Подобных нет нигде! Чаши украшены чеканными изображениями святых и растительным узором. Хотя древние мастера обычно не подписывали свои изделия, на днищах софийских кратиров хорошо видны автографы их создателей Косты и Братилы — первые известные нам имена русских серебряников. Кроме того, имеются на кратирах имена и первых их владельцев — Петра и жены его Марьи, Петрилы и жены его Варвары.
В отдельный ящик положили большой и малый софийские сионы (Сион—хранилище просфор, освященного хлеба.) XII века — одни из лучших произведений русского прикладного искусства домонгольского периода; поручи (часть священнического облачения — нарукавники) Варлаама Хутынского — самый древний образец русского золотого и жемчужного шитья; уникальный панагиар (Панагиар — сосуд для церковных, обрядов), выполненный в 1435 году новгородским мастером Иваном; изделия, созданные в технике перегородчатой эмали, литья, скани, чеканки; посох архимандрита Фотия, украшенный тремястами темно-вишневыми гранеными богемскими пиропами; панагия (нагрудная иконка) XVI века, принадлежавшая архиепископу Пимену и украшенная сапфирами и крупным жемчугом; большой золотой крест, изготовленный в 1600 году...
— Вы поищите описи эвакуированных экспонатов,— посоветовал мне Семенов при встрече в Новгороде.— Они составлялись в трех экземплярах и обязательно должны быть в музейном архиве...
Действительно, их там и разыскали. Правда, за несколько часов до моего отъезда из города. Почему-то нужнейшие бумаги попадают в руки тогда, когда теряешь надежду их найти...
Да, кстати, отыскали мне почти случайно среди каких-то бухгалтерских отчетов и докладную записку о ходе эвакуации музейных ценностей новгородского музея, направленную 17 декабря 1943 года в ленинградский отдел народного образования. Уж не о ней ли упоминала Тамара Матвеевна? Смотрю подпись. Так и есть — «Константинова Т. М.». Конечно, записка повторяла в какой-то мере рассказ Тамары Матвеевны, но были в ней и неизвестные мне факты. Чрезвычайно важный документ!
Но вернемся к описям. Дали мне толстую папку с «Актами комиссии по приемке эвакуированных в город Киров ценностей новгородского музея», как значилось на ней, посадили за отдельный столик. Открыл папку и с головой ушел в чтение длинного перечня вывезенных вещей. Ведь спасли около двенадцати тысяч экспонатов. Их список и был передо мной. Просматривал его и думал, что недаром Богусевич слыл человеком точным, даже педантичным, ибо описи были составлены превосходно, несмотря на тяжелую, нервозную обстановку тех дней. Так, он требовал указывать не только количество предметов в каждом ящике, правильное наименование каждого из них, но и вес, «ели записывалась золотая или серебряная вещь. Отмечу, к примеру:
«Ящик № 19. Потир (Потир — сосуд для освящения вина) — 1.172 грамма, потир 1806 года — 1.226 граммов, потир 1757 года — 701 грамм, дарохранительница 1760 года — 2.078 граммов, лампада — 8,806 граммов (все — из серебра.— Е. К)...»
В ящике № 8 было собрано более двадцати пяти тысяч серебряных монет, в том числе около двух тысяч из знаменитого «новгородского клада». В ящике № 12—130 предметов из золота и серебра. В частности, стакан, связанный преданием с именем Петра I, изготовленный известным шведским мастером Рудольфом Витткопфом, он был подарен русскому царю Карлом XII. Ценные предметы церковной утвари — оклады, складни, кресты, сосуды — уложены были в... бочке № 1.
Бочка?! Вначале подумал, что ошибочно прочитал слово. Пригляделся: нет, действительно, написано: «Бочка № 1». А вот и в описях указаны «Бочка № 2», «Бочка № 3», «Бочка № 4»... Но при чем здесь бочки? Озадачили они меня. Но потом... словом, к ним, к этим бочкам, которые, можно сказать, спасли музей, мы еще вернемся...
Наиболее значительные золотые предметы оставляли в сейфах, где они хранились. Так и грузили в машины. Но самыми неподъемными оказались ящики с евангелиями. В серебряных, вызолоченных, резных, литых, узорчатых, сканных окладах, украшенных драгоценными камнями или жемчугом. Вес некоторых окладов достигал тридцати килограммов! В каждом же ящике умещалось по 15—25 этих массивных книг.
— Тяжко было их таскать! — вспоминает Тамара Матвеевна.— Втаскивать сейфы и ящики на грузовики, а затем переносить в вагоны. И все надо было делать бегом. Подумаешь сейчас — жуть берет...
А «городская тройка», которую возглавлял первый секретарь горкома партии Михаил Ефимович Павлов, торопила: «Скорее! Эшелон вас ждать не может!..» Попробуй не успеть, это, конечно, было исключено. Два вагона, отданные музею, сопровождал с охраной сам Богусевич. 5 июля он выехал в Киров, где было организовано хранилище новгородских экспонатов. Через полторы недели он возвратился.
Работа по подготовке остальных экспонатов к эвакуации шла полным ходом. Проходила она под непрерывными бомбежками. Фашисты пытались разрушить мост через Волхов, расположенный под стенами кремля. Бомбы падали и возле музейных зданий. Взрывной волной вышибало окна, на людей летели осколки стекла, обломки кирпича, обваливалась штукатурка...
Бомба попала в центральную главу Софийского собора, взорвалась внутри его. В то время там находились раненые бойцы и командиры... Были уничтожены и редчайшие фрески XI—XII веков. В том числе «Христос-Вседержатель», изображенный 8 главном барабане собора. Старушки шептались: «Плохой признак...» «Христос-Вседержатель», по древним поверьям, считался хранителем города.
Ночью было спокойнее. Вначале работала дежурная смена, потом приходили все, кто мог. Обычно во главе с неутомимым Борисом Константиновичем Мантейфелем. Его дом был разрушен одним из первых, поэтому Борис Константинович с женой и сыном ютились здесь же, в пустом музейном помещении. Впрочем, как и другие сотрудники, оставшиеся без крова и имущества.
Сложным, трудным делом оказался отбор икон. Какие из нескольких тысяч произведений вывезти? Эвакуировать все было невозможно — музею давали лишь три вагона вместо, по крайней мере, двадцати, да и времени уже не было. Решили взять произведения, которые, как говорилось в справочниках, «занимают выдающееся место в истории не только древнерусской, но и всей средневековой живописи»: «Богоматерь Знамение» середины XII века, «Никола» Алексы Петрова 1294 года, «Борис и Глеб на конях» XIV века, «Чудо от иконы «Знамение» — битва новгородцев с суздальцами» XV века, «Молящиеся новгородцы» 1467 года, двухсторонние иконки-таблетки XV века...
