Ворвались в первую траншею. Третьей пулеметно-артиллерийской роте старшего лейтенанта Петра Круташинского удалось закрепиться на захваченной позиции. Фашисты сразу же открыли ураганный огонь, чтобы выбить наших с их рубежа. Обстрел был такой силы, что весь лесной клин, связывающий «пятачок» с расположением батальона, был буквально сметен. Сорокин, вспоминая об этом, говорил: «Деревья не выдерживали, валились, а люди стояли насмерть».
Один момент этого боя был подробно описан в газете «На страже Родины» тех дней.
...Гитлеровцы после артналета пошли в атаку. Около двух взводов автоматчиков шло на пулемет Соколова. Он терпеливо выжидал, пока те приблизятся вплотную, и хлестнул по ним из своего «максима». Фашисты отпрянули, но ненадолго: снова полезли. Два фрица с гранатами в руках попробовали подползти сбоку. Тогда Соколов развернул пулемет и срезал обоих свинцовой очередью. Но вскоре он обнаружил, что группа фашистов снова пытается обойти его. Тут ему помогли отогнать врага пулеметчики соседей. Атака следовала за атакой. Гитлеровцы попытались зайти в тыл нашим минометчикам. Увидев это, один из пулеметчиков моментально выдвинулся на запасную позицию и скосил фрицев прицельным огнем...
Бой длился целый день. Круташинского ранило. Болдышев заменяет его и умело управляет ротой. Но раненый Круташинский отказывается от госпиталя и возвращается к роте. Еще одна атака — последняя... Бойцы ни на шаг не отступили, оседлав Московское шоссе и заняв оборону на опушке леса вдоль Корделевского ручья.
Красноборский «пятачок» был для гитлеровцев как бельмо в глазу, и они делают еще одну отчаянную попытку захватить его.
Ведя наблюдение, командир орудия сталепрокатчик Николай Гвоздев неожиданно заметил вынырнувший на Московское шоссе средний танк противника с десантом автоматчиков. Танк спокойно катил по шоссе, не замечая замаскированной секциями дощатого забора сорокапятки. Гвоздев тщательно навел орудие и подбил танк, разметав автоматчиков.
Бойцы снова замаскировались, но фашистские снайперы вывели из строя почти весь расчет.
Тяжело двигаясь, на дорогу выполз «тигр». Хотя ижорцы посмеивались: мол, «тигр» отличается от других танков только тем, что дольше горит, тут Гвоздеву было уже не до шуток.
Пока «тигр» цеплял средний танк, Гвоздев подполз к пушке, поймал в прицел башню танка и первым же выстрелом заклинил ее. Но «тигр» все же уполз, таща за собой подбитый танк. До конца дня, пока не пришла подмога, Николай Гвоздев еще не раз отражал атаки немецких танков, так и не покинув своей позиции.
Ижорцы удерживали захваченный рубеж и готовились к наступлению. Чтобы артиллерия могла поддерживать батальон, в цехах завода разработали установку орудий и пулеметов на подвижных лафетах, что было использовано и в других воинских частях.
В январе 1944 года началось стремительное наступление нашей армии по всему Ленинградскому фронту. Командир Ижорского батальона Г. В. Водопьянов получил приказ взять сильно укрепленный узел обороны на высоте «Федоровское». Эту высоту штурмовали через глубокие минные поля.
Взяли одну за другой все три линии траншей. Отсюда, с высоты, фашисты хорошо видели Колпино, отсюда их снаряды несли смерть и разрушение. Варварским обстрелам пришел конец. Последний снаряд разорвался на заводском дворе 23 января. Его осколки никого не задели, а через несколько дней в журнале МПВО Ижорского завода появилось несколько строк:
«27 января 1944 года. 19 часов 45 минут. Блокада Ленинграда снята. Противник больше обстреливать не будет».
А ижорцы, обогревшись и обсушившись в немецких блиндажах, пошли дальше мимо сожженной и подбитой техники врага. Впереди было освобождение Пскова, за что 72-й Отдельный пулеметно-артиллерийский Ижорский батальон стал Краснознаменным. А затем предстояло снова идти жестокой и победной военной дорогой...
Степан Варнавьевич Сорокин захотел показать мне передовую линию обороны Ижорского батальона. Тяжело опираясь на палку, он вышел на улицу Ленина, и мы поехали на автобусе, из широких окон которого хорошо был виден новый зеленый город.
— Во-он в той стороне школа имени Ижорского батальона. Ребята помогают мне, а я им помнить историю,— говорит Сорокин.— Они даже писали сочинение «Мои родственники в Великой Отечественной войне»...— Степан Варнавьевич задумывается и добавляет: — Как же им об этом не писать. Здесь же учатся внуки и внучки батальонцев Михалева, Назарова и Николая Рудзита...
Автобус сворачивает к бывшим поселкам колонистов — ныне здесь угодья совхоза имени Тельмана. Едем мимо улицы Оборонной, в садах которой тоже прячется старый дот.
— С двумя амбразурами,— поясняет Сорокин.— А вот, гляньте, впереди-то. Видите заросший вал? Нет, это не канава. Тут был первый ров... противотанковый. Хорошо бы здесь прошла улица Народного ополчения...
Сходим с автобуса на совхозной площади и идем по шоссе к реке Ижоре. Сорокин оглядывается вокруг:
— Той ночью мы шли на передовую дубовой аллеей. За деревьями дома совсем близко подступали к Ижоре. Квакали лягушки, и тяжело взлетали с воды утки. Да... А Ижора все та же...
Река у излучины лениво катила воды. Все так же неторопливо, как и много-много лет тому назад, когда провожала здешних жителей в военные походы на защиту древнего Новгорода. Все так же плыли листья по воде и всплескивала рыба, когда ижорские броневики обороняли Петроград и шли в атаку по берегам бойцы Ижорского батальона...
Пружинит под ногами трава. Заливается в солнечной голубизне жаворонок, трепеща от восторга крыльями. На зеленом выпасе тычется в бок матери жеребенок.
Душно. Степан Варнавьевич распахивает пиджак, подставляя ветерку грудь, смотрит на пушку, стоящую на постаменте, срывает и мнет в руке травинки.
— Заросла наша траншея — тут-то мы и держали оборону. Полз я вдоль этой дороги, и ничего ближе и милее не было этой серенькой землицы, политой кровью моих друзей...— Степан Варнавьевич помолчал, а потом тихо, как бы сам себе стал говорить стихи:
Ижорка. Колпинский завод.
Передний край. Война.
И снова воет и ревет
Смертельная волна...
Земля оглохла от пальбы,
И, небо заслоня,
Встают тяжелые столбы
Железа и огня...
Кто бывал в Колпине, стоял у памятника «Ижорский таран», поставленного в честь подвига ополченцев, наверняка запомнил на нем простую надпись: «Передний край обороны Ленинграда. 1941—1944 годы».
В. Лебедев, наш спец. корр. Ленинград — Колпино
Из нескольких дорог, ведущих от Будапешта к берегам Балатона, мы выбрали шоссе на Балатон-сентдьёрдь — оно казалось нам более свободным. Во всяком случае, машины шли по нему не таким уж сплошным потоком.
Было начало сентября, когда вода озера еще тепла и ласкова, а солнце горячо, но не жгуче, и люди ехали из больших городов к озеру провести конец недели.
Переночевать на природе в здешнем климате дело нетрудное: была бы палатка. Гораздо сложнее найти для нее место. Первые разноцветные шатры замелькали среди зелени мягких окрестных холмов, когда нам осталось ехать до берега еще минут двадцать. На машине. Пешком идти соответственно куда как дольше.
Хотя бывать на «венгерском море» мне до сих пор не приходилось, но от друзей я неоднократно слышал жалобы, что на балатонском берегу буквально негде ногу поставить. Однако людское многолюдье прекратилось, когда мы выехали на прямой путь к городку Балатонсентдьёрдь.
«Балатон» начинал длинное название не одного маленького города и деревушки в этих местах: Балатонмадьярод, Балатонуйлак... Но при этом удивительно было другое: чтобы попасть в наш город, пришлось свернуть с прибрежного шоссе и ехать от озера полчаса по довольно безлюдной, что странно в густо заселенной Венгрии, болотистой местности.
Как известно, географические названия не возникают случайно. Если существует село Верхний Сентласло, значит, обязательно есть Нижний Сентласло — именно этими эпитетами они и различаются. А все то, что связано с крупным географическим объектом — горой, рекой, озером,— обязательно находится рядом. Потому-то по топонимике — географическим названиям местности — можно определить, как выглядел край в иные, давние времена, когда люди осваивали эту землю и наделяли ее именами.
Случай с многочисленными Балатон-и-так-далее достоин включения в учебники по топонимике — такой он нарядный. Если посмотреть на старые карты, видно, что еще в конце прошлого века многие населенные пункты, отстоящие ныне от берега на километров двадцать пять — тридцать, стояли прямо у воды. И потому эпитет «балатонский» был для них вполне оправдан. Ведь не очень умелое регулирование вод в конце прошлого века привело к тому, что часть озера обратилась в болото. В 1922 году решено было осушить болота, но проект был составлен не очень грамотно, и «Визхиватал» — «Комитет по воде» буквально изнемог в столкновениях с землевладельцами. К тому же и средства все время урезали. Короче говоря, попытка осушения привела к тому, что болота распространились еще более. А озеро отступало.
