Удивляясь самому себе, он зашел в магазин, купил это дешевое издание, пришел домой и за ночь прочитал его от корки до корки. Поутру Читатель устыдился своего поступка и, пока никто не видел, выбежал из дома и выкинул книжку в мусорный бак. Вернувшись в свою библиотеку, Читатель вдруг обнаружил, что классики смотрят на него искоса. Какую бы из настольных книг он ни открывал, выходило одно и то же — все авторы осуждали Читателя за его вдвойне скверный поступок. Толстой ставил на вид сам факт чтения такой низкопробной пошлятины, Достоевский присовокуплял еще и то, что книга после этого была выброшена, а Ницше вообще ставил под сомнение подмоченную гениальность Читателя. Все эти упреки можно было пережить, но совершенно невыносимо вел себя Чехов: он не клеймил и не обвинял, он только печально усмехался и именно это доконало Читателя. Читатель понял, что переступил некий рубикон.
Тогда он повернул все книги в своей библиотеке корешками к стене, разбил лупу и принял обет нечитания. Несколько месяцев он не читал ничего, кроме квитанций об оплате электроэнергии и вывески «Гастроном», маячившей в окне. Потом он стоически отказался и от этого. Долгие годы он занимался лишь тем, что вспоминал прочитанное, переосмысливал его заново, и старые прописи вдруг стали открываться Читателю с новой, неожиданной стороны. Все остальное ускользало от него: глаза, лишенные букв, видели все хуже, руки, оставшиеся без книг, не знали, куда себя приложить, на высохшей, будто пергамент, коже проступали всякие разные слова. Постепенно читатель стал превращаться в книгу — спина его покрылась коленкоровым панцирем, тельце скукожилось и расслоилось на листы, мышечный аппарат плавно перетек в тиснение, кровь перебродила в целлюлозу. Наконец, примостившись на полке рядом со своими любимыми фолиантами, где-то между Кафкой и Гофманом, Гениальный Читатель замер и обрел свой покой…
Эта книга до сих пор хранится в библиотеке имени Гениального Читателя, ее не выдают на дом, с ней можно познакомиться только в читальном зале. Никто еще не смог дочитать книгу до конца. Некоторые пытавшиеся утверждают, что она слишком трудна для восприятия и поэтому бессмысленна, другие говорят, что все ее страницы девственно чисты, третьи рассказывают, что нашли в ней только слово «Гастроном» и разрозненные столбики ничего не значащих цифр, четвертые просто ничего не могут вспомнить. Эта книга пока не нашла своего читателя, она все еще читает сама в себе.
Владимир Баканов
Мы совершенно незаметны…
{1}В первом номере «Если» за этот год, отвечая на просьбу читателей, мы пообещали рассказать на страницах журнала о проблемах литературного перевода. Предлагаем вам заметки лучшего европейского переводчика 2003 года (по итогам ЕВРОКОНА-2004), директора издательства «Титул» и организатора школы современного перевода.
Мы совершенно незаметны.
Известных авторов встречают, раскрыв объятия и со счастливой улыбкой на лице, хлебом-солью (а точнее, рюмкой) и теплыми словами. Мы входим бочком, робко здороваемся и не удивляемся, если нам не отвечают — ведь мы незаметны. Как тихие, серые тени, мы оставляем свою работу и не знаем, какие изменения в нее внесут, пока не выйдет книга — может, через полгода, может, через год. Когда приходит пора, мы являемся за гонораром, на который невозможно прожить, и мечтаем о следующей работе. Среди нас филологи и химики, врачи, студенты и доктора наук, порой даже государственные чиновники; никто об этом ничего не знает, ибо, как бывалые резиденты, мы забываем свое прошлое. На писательские конгрессы нас не приглашают, а если мы приезжаем сами, на нас не обращают внимания — кому мы нужны? Когда критики взахлеб расхваливают книги, о нас и не вспоминают, хотя слова для книги подобрали именно мы. Никто не интересуется нашим трудом, о нас не говорят — не потому что неприлично, а потому что говорить о нас забывают, даже компетентные органы интересовались нами лишь в советские времена. А между тем нас читают сотни тысяч людей…
Мы совершенно незаметны.
Мы, переводчики.
* * *
Действительно, в год в стране выходит примерно 2800 (именно так оценивают эксперты объем рынка зарубежной литературы) наименований переводных книг. А много ли вы можете назвать имен переводчиков? Ну-ка, попробуйте… Все-таки нет в мире справедливости; во всяком случае, до этой пятницы не было.
Кто же обеспечивает знакомство русскоязычного читателя с этим неудержимым потоком? Как делают, готовят и издают переводы?
За семьдесят советских лет процесс перевода художественной литературы был отрегулирован до мельчайших деталей. И, как всякий хорошо отлаженный технологический процесс, этот давал неплохие результаты. Издательство подбирало переводчика и заказывало ему произведение. (Случалось и иное. Истовый любитель литературы мог перевести понравившееся ему произведение на свой страх и риск и потом долго, годами, «пробивать» его в печать. Таких людей было немало; но об этом мы поговорим позже.) Оплачивался труд переводчика очень недурно: примерно 200 рублей за авторский лист (напомню, что молодой специалист получал около 120 рублей в месяц), а опытный переводчик, не халтуря, делал в месяц листа три-четыре (надо было написать от руки, прочитать и поправить, затем напечатать или отдать машинистке). Учтите, что за каждое последующее издание переводчику опять платили — 70 % от гонорара за новое произведение. Таким образом, материальное положение переводчика было весьма завидным. Многие рвались войти в «обойму» издательства, но так как переводных книг издавалось очень мало, конкуренция была жестокая, а издатель мог выбирать. (Правда, конкуренция подчас шла совсем не литературная: письмо в КГБ или Госкомиздат, в котором выявлялась антисоветская начинка переводного произведения, весьма эффективно ставило крест на карьере переводчика. Но оставим эту тему в стороне.) Отбирали переводчиков и на семинарах мэтров. Старые, опытные члены Союза писателей набирали себе учеников и, когда считали необходимым, рекомендовали их издателям. Таким образом, случайные люди переводчиками не становились; из тех, у кого хватало сил и терпения долго и напряженно работать, отбирали действительно лучших…
Итак, перевод сделан и попал к редактору. Учтите, компьютеров еще не было (Господи, каменный век!.. А ведь всего-то — двадцать лет назад…), и редактор читал машинописную рукопись. И вносил правку ручкой. А так как книг издавалось мало (норма редактора — подготовить не больше двух книг в месяц), у всех хватало времени над этой правкой поработать. Переводчик изучал предлагаемые изменения, соглашался, спорил или предлагал иные варианты. Как правило, текст только выигрывал. А переводчик между тем и учился.
Почитайте переводные книги, изданные в прошлом веке (до восьмидесятых годов). Конечно, язык меняется, и кое-что может показаться даже несколько архаичным, но вы не найдете явных «ляпов», которых сколько угодно в современных книгах. «На стене висела голограмма. На ней сидели два человека». За такое повесили бы не голограмму…
* * *
Что же произошло? Почему так резко упало качество переводов?
Почему мы так часто сталкиваемся с невежественными, полуграмотными поделками?
Очень много факторов повлияло на «технологический процесс» в девяностые годы. Во-первых, исчезли всякие ограничения, стали издавать всё. Ну, то есть абсолютно всё: и классическую прозу, и фантастику, и детективы, и ужасы, и эротику… Сотни новых наименований! Десятки новоиспеченных издательств! Книга приносила быструю прибыль, надо было торопиться, и в ход шло всё. Помните, я упоминал людей, которые на свой страх и риск переводили любимые произведения? Переводили и печатали на пишущей машинке. И раздавали друзьям. И продавали за гроши таким же любителям, не владеющим иностранными языками. Это так называемый «самопал». К девяностым годам по рукам ходили сотни и тысячи романов. Готовые переводы! — и их радостно использовали новоиспеченные издатели, даже не делая попыток пригладить шероховатости. В подавляющем большинстве это были переводы совершенно любительские (собственно, изначально они ни на что иное и не претендовали), сделанные на корявом русском языке. Какой там стиль, если «переводчик» порой смысла не понимал!.. Волна растиражированного в девяностые годы «самопала» кому-то принесла приличные деньги, познакомила читателей со многими авторами и произведениями — и успешно «убила» многих авторов и многие произведения. Волна невежественной халтуры подкосила целые жанры. Какой культурный человек может читать такое: «Он погряз бы головой в трясине и умер», или «В ванной она сходила в туалет», или «Юноша сложил голову на плечо друга»? Как отреагирует мало-мальски образованный человек на следующую фразу: «Гармон вновь изобразил на лице шок и взял суперсоническое ружье»? Не исключено, что читатель поступит, как герой другого произведения: «Мелфаллан передернулся и задумался». А если серьезно, боюсь, он решит, что жанр, где пишут такое, — для идиотов. По моему глубокому убеждению, именно «самопал» во многом отвратил от фантастики вдумчивого, интеллигентного читателя.
